Часть V

* * * * *

Ничто так не привлекает внимание, как фраза «Разойдитесь, здесь нет ничего интересного».
Один полисмен
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Была бы его воля, он бы и Регентские советы проводил в особняке, в родном кабинете. А на большие приемы и вовсе отправлял бы вестового с куртуазным рескриптом. В силу великой мировой несправедливости, регент мог почти все, когда дело касалось судеб народов и держав, а вот в таких милых личных мелочах вынужден был себе строго отказывать. Приходилось сцеплять зубы и не давать себе опускать голову или стискивать слишком сильно кулаки. Воплощать идеал любой ценой. Безупречный костюм. Гордый профиль, надменная улыбка. Шаг уверенный, разворот плеч изящный. Наверное, если бы Валентина не было рядом, многое из этого ему бы не удавалось. А так...

День Рождения принцессы Анжелики. Государственный праздник. И даже если страна все еще пытается начать оправляться от войны, временщиков и самозванцев, то во дворце все должно быть безупречно. В Талиге все спокойно. Спите, мирные жители большой страны. Задумайтесь, недруги.

В Белом Зале начинаются танцы, а он, Ворон Рокэ, сидит в музыкальной комнате. Графиня фок Пауль играет на арфе. Обойди ее Леворукий, хорошо играет. Хотя бы слышать приятно, хотя слушать и не хочется, но что поделаешь. Он сидит в кругу «стариков», как привык их называть про себя еще когда был зряч. Отставные офицеры – кое-кто даже успел еще послужить немного под его, Рокэ, началом, другие – верные соратники Ноймаринена и фок Варзов, помнящие его желторотым юнцом. Те, кого военная служба обошла, держались на почтительном расстоянии. Военные люди Алву ценили, уважали, боготворили, гражданские в большинстве своем обожали  или боялись, а часто - и то и другое.

Вот, пожалуй, единственное, что за время правления лже-Ракана случилось хорошего - крысы с корабля сбежали, как говорят на флоте. Подлецы, мерзавцы, трусы, самые отъявленные и самые наглые, бежали и растворились где-то либо еще тогда, когда Альдо Белоштанный к столице приближался, либо вместе с ним, когда Олларию отбили… В прежние времена, при Фердинанде, Рокэ от такого «стариковского кружка» вывернуло бы наизнанку – столько там было высокородных мерзавцев. А теперь вот – лучше все, много лучше. «Старики» усаживались своим дружным кружком и никуда не расходились, давая ему повод посидеть с ними, а заодно и возможность обсудить то, что требовало его регентского внимания. На самом деле, Рокэ был им благодарен.

По танцам он скучал. Но что делать? Доверить свое движение и благонадежный вид он мог сейчас только Валентину. Ну или, наверное, Лионелю.. То-то номер был бы - выйти танцевать в такой паре! Значит, снова арфа госпожи фок Пауль – будем верить, что королева-мать слишком занята сегодня – и неспешный разговор. Ну, что ж. Вот только….

- Валентин, вы свободны до конца приема.
- Но...
- Валентин. Иди.
- Куда, Рокэ? Зачем? А если тебе..
- Я справлюсь. А ты иди, не нужно давать сплетникам новый повод называть тебя моим ручным псом. Ты свободный взрослый человек. Найди кого-нибудь из знакомых и хорошо проведи вечер. Уговор?
- Уговор... Ты позовешь меня, если что? Чтобы не как в прошлый раз…
- А вы девиц обхаживайте, а не кардиналов, герцог. Все, иди вон.

Ну, вот, а теперь можно и к «старикам». Но сперва – привычный ритуал встречи.
- Добрый вечер, монсеньор регент.
- Приветствую, барон. Как здоровье вашей супруги?.. Маркиз, мое почтение. Виконт, добрый вечер…
- Оп-па, герцог! – возникший в толпе радостных голосов Савиньяк высказался совершенно определенно и абсолютно непонятно.
- Нель, я не понял, я тебе как-то особо нравлюсь сегодня? Это был, я надеюсь, комплимент?
- Несомненно, - голос у Лионеля был восторженный, как у влюбленной в гвардейца красотки.
- Я что-то о себе не знаю?
- О, ты знаешь, я сейчас подумал, что, в принципе, вполне возможно…

Новый голос - знакомый, женский, бархатный, надушенные пальчики касаются рукава:
- Дорогой герцог, вы потрясающе выглядите сегодня! Эта лазурь придает вашим глазам замечательный морской оттенок.
- Мое почтение баронесса… Постойте, какая лазурь?
Лионель ткнулся лбом ему в плечо и заржал самым некуртуазным образом.
- Ты хоть знаешь, во что одет? Твой камзол. Лазурь с отливом в зелень! Южное море в солнечный полдень!
- De puta madre, - прошипел Рокэ.
- Ты не знал?! – восхитился кансильер Савиньяк и взвыл от восторга, - ну, Придд, ну молодец!
- Лионель! Будь так добр, подведи меня к свободному креслу и сгинь. Встретишь этого… инициативного генерала, скажи, чтобы не попадался мне под руку!

- Понял, исполняю, - отозвался Савиньяк-старший, душа рвущийся наружу хохот.
Этот злосчастный камзол весь вечер не давал Рокэ покоя. Раньше ему бы, наверное, понравилась такая выходка, шокировать и удивлять он любил. Но не теперь. Не в последнюю очередь потому, что его не сочли нужным поставить в известность. Получилось обидно. Как обман. Или злая насмешка. Он улыбался и поддерживал беседу, целовал изящные пальчики Марианны, на все лады хвалившей его безукоризненный внешний вид. И не сразу понял, что духота и пустота, подступавщие все ближе, - это не было знаком злости и обиды. Голова кружилась уже вполне явно, и тупая боль медленно пульсировала в висках. Алва прижал к ним пальцы и попытался дышать глубже и ровнее. Дурнота рванулась навстречу и сжала горло.

- Герцог, что с вами? – дыхание, легкое и ароматное, коснулось щеки. Марианна Капуль-Гизайль наклонилась к самому уху. – Вы _очень_ бледны.
Рокэ перехватил ее ручку, притянул как можно ближе и прошептал, заставив себя улыбаться как можно галантнее и обольстительнее:
- Баронесса, вы не только очень красивы, но и весьма умны, я очень благодарен вам за столь тонкое понимание сложности ситуации. И вынужден просить вас еще об одной услуге. Мне нужно найти генерала Придда. Только тихо.

По движению воздуха, по напряжению руки, он понял, что Марианна откинула свою очаровательную головку и звучно, ласково рассмеялась:
- Герцог, вы сегодня так милы. Я столько лет ждала от вас подобных слов, но – увы! – ваше внимание стоит по-королевски, а у нас с супругом всех ценностей – только вина и морискиллы…
- Ваша улыбка – сама по себе достаточная награда.
- Ах, герцог, - томно выдохнула Марианна и тут же кокетливо проворковала, обернувшись к остальным. – Ах, господа, вы ведь нас простите? Я потеряла барона в этой толчее, надеюсь, власти, коей облечен господин регент, достанет помочь мне в нелегких поисках. Вы ведь поможете мне, герцог Алва?
От чувственности и переливов ее голоса вскочил бы и мертвый, не то что слепой. Алва чудовищным усилием воли заставил себя достаточно убедительно разыграть соответствующее рвение, схватил баронессу под руку (чтобы не упасть) и, скупо раскланявшись с собеседниками, прошептал одними губами:
- Он должен быть в бальном зале.
- Вы правы, герцог, вечер нынче чудесный! И сирени в самом цвету. Пойдемте на террасу за Белым залом? Так, должно быть, прекрасный воздух…- продолжила ворковать баронесса, и ее рука под локтем Алвы напряглась с неожиданной для женщины силой, удерживая герцога на ногах. За их спинами «старики» загудели и одобрительно посмеялись - наконец-то Алва становится совершенно прежним.

Это Рокэ еще слышал, все остальное слилось в один сплошной неразборчивый гул. Он старался держаться и не наваливаться сильно на довольно хрупкую женщину, но иногда Марианне все же приходилось почти тащить его под руку за собой.
- Держитесь, герцог, держитесь. Сейчас найдем вашего Придда. Уже скоро. Терпите. Улыбнитесь, перед нами посол Дриксен. Налево граф Ариго, по-моему, он что-то понял, помашите ему... Вот так… Герцог, если вы совсем упадете, я вас не удержу. Ага! Вижу вашего Валентина. Держитесь же!
Рокэ хотел возразить, что Валентин совсем даже не «его», но не смог. Сил на слова не оставалось совсем. Все они до капли уходили на то, чтобы идти ровно и бороться, мучительно и трудно бороться с беспамятством и невероятной слабостью, все плотнее и вязче охватывавшими его.

Еще немного, еще только чуть-чуть. Пульсирующая боль в висках нарастала. Рокэ почувствовал слезы, навернувшиеся на глаза, и сморгнул их. Темнота и боль. Боль и темнота. И далекий, рокочущий хаос из звуков музыки, шагов, голосов и шороха одежд… идти. Только идти, повинуясь теплой надушенной ручке на его локте. Идти. Терпеть. Отринуть боль. Еще немного. Немного…
- Валентин, милый мой, вы не составите нам с герцогом Алва компанию? Он клялся мне, что вы, в силу новой должности, знаете пикантных придворных тайн больше всех … идите же сюда, прошу вас…
Марианна смеялась, Рокэ чувствовал, что умирает. Пол шатался и плыл под ногами.
Из монотонного шума голосов вокруг один вдруг оформился, приблизился, и сразу стало легче:

- Рокэ, я здесь. Давай, обопрись на меня, вот так…. Баронесса, я могу просить вас… хм... Приобнять господина регента несколько более.. вольно, чем дозволяет общественная мораль?
Рука Марианны тут же скользнула на талию Рокэ из якобы легкого положения «под руку» и обняла сильно, властно:
- Я поняла вас, герцог, - губы явно улыбаются, но голос звучит напряженно, собранно, как перед боем. - Куда?
- Слева терраса, за ней начинается Зеркальная анфилада, и там - в бывший Алый кабинет Фердинанда.
- Ясно.

Оставшееся расстояние до дверей террасы они преодолели втроем. Рокэ тяжело дышал, чувствуя, как капли холодного пота бегут по лицу. Как некстати, Леворукий, как некстати. Ноги не слушались, но два твердых плеча с обеих сторон поддерживали, давая опору и надежду успеть. Рокэ дал себе зарок: еще сорок шагов – и все, можно будет падать. Как только прохладный воздух террасы снова сменится душным дворцовым в Зеркальной галерее – можно. Там, если повезет, не случится чужих глаз. А пока – идти. Как можно ровнее. Скалиться, если не получается улыбаться. Крепче вцепиться в плечи ведущих. Наверное, синяки останутся, ну что ж…

- Монсеньор регент! – окликнул сзади жизнерадостный голос. «Посол Гайифы», - угасающим сознаниям опознал Рокэ. Неудачнее некуда. Что ему ответить, как выдержать…
Но под левым плечом Марианна, судя по движению, оглянулась, вскинула веер свободной рукой и рассмеялась низко, звучно, соблазнительно.
Гайифец откашлялся и слащаво пропел им вслед:
- О, простите великодушно, мое дело терпит…
Валентин выругался сквозь зубы, дернулся – и в лицо Ворона ударил свежий воздух. Терраса.

Еще несколько шагов. Только несколько.
- Рокэ?! Что за…
Спутники рявкнули хором, одинаково взбешенными и склочными голосами:
- Эмиль!
Баронесса неловко вздохнула, и ее костяной веер шлепнулся на каменные плитки.
- Господин Первый маршал, не выпускайте никого на террасу. И тем более, в Зеркальную анфиладу. Будьте добры!
Это Валентин, задыхается, но голос как сталь.
- Я лекаря…
- Не надо никого, граф! Нам только паники и слухов не хватало!
- Я понял.

Савиньяки вообще замечательно понятливые. Еще чуть-чуть, несколько бье, надо держаться. Не позволять пуховой тьме затуманить сознание и мысли. Хотя какие там мысли.
Марианна натужно засмеялась?.
- Знаете... герцог... а слухи будут. Прекраснейшие. Если раньше только поговаривали… что он с вами спит… То теперь… Будут радостно обсуждать… Как он прямо на приеме… И меня и вас.. на террасе… почти прилюдно…
- Плевать, лучше так, чем сколько дней ему осталось…
- Вы смелый… юноша…
- Нет, баронесса… я просто конченый безумец.

Когда же кончится этот коридор? «Еще семь шагов», - пообещал себе Рокэ. Только семь – и все.
- Все! – повторил его мысль Валентин, они повернули и почти ввалились в какое-то душное, пахнущее воском и сургучом помещение. Бедро коснулось края какой-то мебели, видимо, кресла – и в это мгновение Рокэ Алва потерял сознание, валясь из рук своих спутников на пол.

А очнулся он, как ему показалось, всего через несколько минут, от резкого запаха ароматической соли. Он явно полулежал в мягком кресле, в лицо ему дышал свежий воздух, очевидно, из распахнутого окна. Рядом кто-то, пахнущий чайными розами и пудрой, обмахивал его, судя по звуку, веером. Марианна. Где-то чуть дальше, позади кресла, спорили трое:

- Никаких лекарей! Вообще никого! Мы просто останемся здесь до завтра. Ему нужен покой!
- Ему нужен врач! И немедленно!
- Отчего вы так уверены, генерал? Не ваших ли рук дело - это недомогание?
- Как вы можете, господин Первый маршал! Господин кансильер, я запрещаю вам кого-либо звать и, вообще, ставить в известность!
- Что вы себе позволяете, герцог?! Мальчишка!
- Я исполняю свой долг!
- Молчать! Эмиль, зови лекаря!
- Не смейте, граф Лэкдеми!
- Ты мне еще покомандуй! Сопляк!
- Маршал, вы – идиот!
- Я тебе сейчас без дуэли все мозги вышибу! Которые еще остались!

Алва слабо усмехнулся и окликнул спорящих:
- Эмиль, действительно, не смей. Лионель, отпусти плечо Валентина - синяки оставишь. Валентин, немедленно извинись перед господами Савиньяками. Марианна, благодарю вас.
Топот ног, суета, и все четверо уже встревоженно дышат вокруг, плечом к плечу.

- Рокэ, тебе лучше?
- Лучше, Эмиль. Не надо врача, мы едем домой.
- Какое «домой»? Ты в седло сейчас не влезешь!
- Влезу, Нель. А ты проводишь и поможешь это сделать.
- Рокэ, господа Савиньяки правы, может быть, лучше, действительно, никуда не двигаться пока? Да, и приношу вам свои извинения, господа.

Савиньяки помолчали сосредоточенно и одновременно захохотали.
- Вот дает, да, Нель?
- Молодо-зелено, борзо-весело, как говорит Старик. Я не в обиде на вас, Валентин.
- Не за что, - согласно фыркнул Эмиль.
- Благодарю вас, господа. Баронесса, а у вас прощу прощения за некрасивую сцену.
Марианна вздохнула, наклонилась – чайные розы запахли сильнее и ближе – и, едва касаясь, поцеловала Рокэ в лоб.
- Не пугайте нас больше, герцог. И вы, господа, тоже. Хорошего дня.
И вышла.

- Потрясающая женщина! – восхищенно вздохнул Эмиль.
- Милле, тебе всю жизнь нравились глупые куклы. А она – умная.
- А она мне не нравится... Она меня восхищает… Рокэ, давай, я вас до дома провожу хотя бы?
- За неимением возможности проводить Марианну?
- О! Больной шутит, значит, жив!
- Не смешно. Поехали, - вздохнул Рокэ и слитным движением поднялся из кресла. Голова кружилась, но боли не было. Только иссушающая усталость.

- Через боковой вход. Я впереди и всех разгоняю с дороги, - заявил деятельный Лионель и шагнул к двери. Эмиль и Валентин попытались, было, взять Алву под руки, но он на них рявкнул. Пришлось ограничиться привычной ладонью на плече. Недавние почти-дуэлянты пошли вслед за Вороном по коридору, отставая на четверть шага, дабы точно успеть подхватить регента, если вдруг что, и взялись за его спиной за руки. К счастью для Ворона, он этого не видел. Сгибаясь от хохота, быстро и незаметно покинуть дворец было бы в несколько крат труднее.

* * * * *

- Спасибо, конечно, - сказала она, - но могли бы и не приезжать. Это мое личное дело.
- Я заметила, - сказала МакКанарейкл, окидывая взглядом бесконечные ряды магических войск. – Только ты могла втянуть в свое личное дело столько народу.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Во сне он снова был дома, в Алвасете. Наверное, давно пора все бросить и уехать. Но долг, но страна, но кровь Раканов… Как это, в сущности, грустно. Забавное дело, он снова научился сожалеть о таких вещах, а ведь уже лет десять назад совершенно забыл, каково это. Дома было хорошо. По-настоящему хорошо. Цвели заплетшие стены розы, их аромат перебивал даже запах сухих листьев – начиналась жара, и листва частью сохла, спасая деревья от жажды. Зато с запахом моря и соленого ветра запах роз уживался прекрасно. И так пах весь дом. Как в детстве. Как с детства. Как должен пахнуть Дом.

Редкое время побыть собой. Быть соберано – это в крови. Быть регентом, маршалом, спасителем огромной страны – тяжелое бремя. Выбор между сердцем и долгом – большая гадость. Но его сделать пришлось. И не сейчас, давно…
Много лет спустя можно принять все, что случилось и понять, что отец был прав. И сказать мысленно спасибо, но не простить, потому что понимать можно головой, а прощать надо сердцем. А сердцу больно. Было. Давно. А потом долго было – никак, безразлично… Что теперь? Снова снится этот сон – снова больно?

Всему есть своя цена. Нельзя уметь чувствовать тепло, но не чувствовать холод. Познать радость, но не знать, что такое горе. Доверять кому-то душу и не помнить, как по ней умеют бить.
Терраса, выходящая на море. Белые занавески треплет ветер. На столе – печенье, золотой виноград и шадди. Рокэ помнил, что спит, поэтому усилием воли оглянулся – и увидел ее. Она стояла у резных перил и смотрела на юг. Там, за туманным горизонтом, совсем недалеко, лежала Марикьяра. Темные волосы убраны наверх, на плечах - тонкая шаль с жемчужинками на кистях. Говорил ли он ей когда-нибудь, что любит ее? Да, определенно, да. Пока она была жива, все было проще. И говорить это слово – тоже. Но не надо ее окликать теперь. Пусть отдыхает.

В окнах отцовского кабинета горел свет. Уже вечер? Ну, да, конечно. Он бывал здесь в основном вечером. Потому и снится теперь – так. Рокэ прильнул к стеклу, ничуть не смущаясь тем, что стоит на узком карнизе третьего этажа. Сон. Во сне можно многое. В комнате за столом сидели двое. Профиль отца был суров и недвижен, напоминая оттиск на древней монете. Рокэ отвел глаза. Не сейчас. Еще не сейчас. В кресле напротив устроился Карлос. Улыбнулся чему-то задумчиво. Обернулся медленно – и встретился с Рокэ взглядом. Подмигнул. Мир тебе, братишка…

Нет, здесь нечего делать. Пока еще нечего – или уже нечего, кто знает. Разве что Создатель, если он где-то там есть… Можно провести остаток ночи на крыше южной башенки. Посидеть, прислонившись спиной к зубцу. Не думать, не ждать, не звать – просто дышать, вспоминая – и запоминая – этот запах. Розы и море, так пахнет Дом…
- Тебя давно не было, Росио.

Пришлось открыть глаза. Хорошо, что во сне они все еще видят.
- Были дела.
- Или не было любви?
- Вы опять?
Соберано Рамиро потянулся всем телом и уселся между двумя зубцами стены, как в кресло.
- Да, я опять, - призрак пожал плечами и усмехнулся. – А что?
- Ничего. Не надоело?
- Нет, - рассмеялся, покачал головой. – Я уже говорил тебе, Росио. Ты слишком живой для того, чтобы убить свое сердце. Оно тебя не отпустит. Я был прав. Оно вернулось из ниоткуда – и ты вернулся.
Рокэ ненавидел эти разговоры об абстракциях и вселенских чувствах. Но Рамиро гнул свое, и это бесило вдвое больше, потому что именно этим качеством они были слишком похожи. Фамильное упрямство герцогов Алва – это ужасно. Нашла коса на камень.
- Мое сердце всегда при мне, и я сам с ним разберусь, - буркнул Рокэ и по-детски нахохлился.
Рамиро оперся локтями о колени и опустил голову на сплетенные пальцы.

- Оно никогда не было при тебе и никогда не будет. Знаешь, почему? Ты умеешь любить. Просто забыл об этом. И не любить ты не можешь, так уж мы, Алва, устроены. Перестанешь любить – перестанешь быть самим собой, понимаешь, niño?
Рокэ понимал. Не лететь, не гореть, не петь, не знать ярости и страсти – не жить, но…
- Это… больно, - прошептал он и посмотрел Рамиро в глаза. Беспомощно и с надеждой, как ребенок смотрит на старшего, который кажется всемогущим и добрым.

- Больно, - кивнул Рамиро и оказался вдруг совсем рядом, погладил по голове бесплотной рукой. – Ты сам сказал – всему своя цена. Разве оно того не стоило?.. Мать и отец, братья, друзья? Море, скалы, ветра и огни? Целая огромная страна, деревушки и города, люди – счастливые и несчастные, добрые и злые – всякие! Та девушка со светлыми локонами и камеей на шее? Этот мальчик с зимними глазами?

Стоило или нет? И спросить-то не у кого. И себя жалко, и тех, кто окажется рядом, когда…
- Это их выбор, Росио. Другим тоже нельзя запрещать любить  и выбирать.
- Что вы ему наговорили?
- Я? Когда?
- Месяца два назад. Эстерамоника и все прочее… Зачем?
Рамиро склонил голову к плечу и улыбнулся:
- Хороший мальчик, правда?
- Зачем, соберано Рамиро?

- Поживем – увидим, - улыбка не сходила с призрачного лица, но это странным образом не раздражало, как и манера не отвечать на вопросы. Хотя жалеть собственных собеседников Рокэ уже начинал. - Он тебя любит, знаешь?
Рокэ промолчал. Потом усмехнулся и встряхнулся:
- А вам не кажется это отвратительным? Гайифский грех и все остальное? Последний отпрыск вашего рода проводит жизнь в объятиях мужчины.

- О жизни никто не говорил. Жизнь – это долго и туманно, Росио. Он любит тебя прямо сейчас, к чему загадывать, что будет через год, через Круг? Любовь надо ценить и беречь  сегодня. Каждое «сегодня», которое она подарит, а что будет потом… Жизнь покажет.
Рокэ фыркнул, но возразить не успел: Рамиро нахмурился и озабоченно поинтересовался:
- Росио, почему ты здесь сидишь до сих пор? Там, между прочим, насилуют твою женщину!
- Какую еще женщину?! – возмутился Рокэ и проснулся.

* * * * *

В наше время мало кому удается услышать мартовского гремучего воробья, принадлежащего к очень редкому, исчезающему виду магической фауны. Исчезающему по причине уникального пения, которое пробуждает в слушателях редкое по силе желание прибить птицу.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)

Рокэ проснулся, и лежал несколько мгновений неподвижно, по старой военной привычке оценивая обстановку вокруг. Странный, приглушенный и далекий, но удивительно противный звон – это где-то в кабинете. Чудовищно. За стенкой, в коридоре, – легкие шаги, плеск воды, шуршание, тихий напев по-кэналлийски – Кончита меняет букеты в вазах, в доме должны быть цветы – традиция. Ближе – копошение ветра в тяжелых занавесках, птичий щебет, скрип сапог и стук копыт – открыто окно, а во дворе Пако проминает лошадей. Он дома, и дома все в порядке. Только вот где Валентин, и что там творится в кабинете – в его кабинете?!

Рокэ открыл глаза и закричал.
Свет ударил, как раскаленная игла, прямо в голову. Он схватился за лицо, с силой надавливая пальцами на веки. Из-под ладоней потекли слезы, голова пылала и раскалывалась. На внутренней стороне век ярко и четко отпечаталось распахнутое в летний вечер окно, синие гардины и букет фрезий на подоконнике. Боль пульсировала короткими вспышками, казалась почти невыносимой. Хотелось вытереть, выдавить глаза прочь, они были раскаленными угольками, наложенными на открытую рану. Успокоиться. Надо успокоиться….
Он медленно отнял руки от лица и осторожно приоткрыл мокрые ресницы. День мелькнул серой тенью – и погас.
Алва тяжело сполз с кровати на пол, растянулся на ковре во весь рост и захохотал.

Дверь распахнулась, от слишком резкого движения стукнула о косяк.
- Соберано, что с вами?! Позвать лекаря?!
Кончита, добрая душа, испугалась, бедная. Да и есть с чего. Он развалился на ковре, морда мокрая. и смеется, как безумный.
- Все хорошо, Кончита, не надо лекаря.
И никого не надо. Чтоб вас кошки покусали в вашем Закате, соберано Рамиро. Поживем – увидим, да? Но – тссс. Никому. Пока что никому, и даже самому себе – только по большому секрету. Один раз, шепотом, под одеялом темной ночью. Надежда – глупое чувство, ее нельзя звать по имени – рассыплется. Поэтому никого не надо. А надо сесть, успокоиться, пригладить пальцами растрепанные волосы.

- Лучше скажи мне, во имя Леворукого, что это за кошмарный звук?!
- Ой, соберано, - служанка дышала неровно, все еще не в силах успокоиться, - боюсь, что это дор Валентин…
Валентин?! Карьярра, его любимую, обожаемую, единственную женщину, и правда, насилуют! И кто?! Вы только подумайте!

От спальни до лестницы двадцать шагов. Стоп, перила. Лестница вниз, пятнадцать ступеней. Мерзкий звук неотвратимо приближался, уверяя Рокэ, что он не ошибся. Теперь направо, пятьдесят шагов до конца коридора. Резное дерево, тяжелая дверь. Кабинет.
Рокэ остановился в дверях. Способность бесшумно ходить не только не изменила ему с потерей зрения, но и во многом помогла: звук собственных шагов не мешал вслушиваться в окружающее. А еще полезное это свойство позволяло неслышно подходить к некому беспечному юноше, просто поселившемуся в его, Ворона, доме. Изумительно. Судя по звуку, Валентин сидел на полу у пустого камина. Ворона он не услышал. Судя по визгам, стонам и хрипам, Любимая Женщина Рокэ Алвы была вне себя от невыносимой пытки. И пытка длилась, похоже, уже давно. Ворон оперся плечом о дверной косяк и сложил руки на груди. Впрочем, долго он не выдержал. Крайне немелодичные и жалобные звуки совершенно истерзали слух.

- Валентин, а знаете ли вы, в чем похожи гитара и курица? Если обеих ощипывать заживо, то звуки они будут издавать одинаковые.
Замер, вскинулся, скинул гитару с колен, попытался вскочить:
- Рокэ, ты…
- Сидеть!
Рокэ нарочито неторопливо подошел к камину. Семь шагов до стола и чуть левее – три шага. Услышал встревоженное дыхание слева, шагнул в сторону, пальцы скользнули по шелковистой макушке, пахнуло ромашкой. Ворон сел на пол позади Валентина, одной рукой прижал его к себе, а другой крепко стиснул ухо.

Валентин тихонько ойкнул и подался вслед за жесткими пальцами, спасаясь от боли. Но Рокэ не стремился быстро смилостивиться и с удовольствием потрепал нежное ушко еще пару раз:
- Ты почему мне инструмент портишь? Еще и без спросу?
- Я просто думал... Ой! Рокэ, тебе лучше? Я так волновался.
- Волновался он! – фыркнул Алва и сильно сжал горячими пальцами прохладную, нежную мочку. – По-моему вы, герцог, как проказливый ребенок, дождались моего отсутствия и полезли туда, куда лазать не разрешают!

Изящное ушко стало горячим, и Ворон погладил его, едва касаясь кончиками пальцев. Мелкая дрожь пробежала по телу юноши. Рокэ наклонился и облизнул ушную раковину. Валентин застонал в ответ и напрягся в его руках.
- Так зачем ты брал гитару, Тино? – горячо прошептал он в пылающее ухо, касаясь губами кожи.
- Я, - хрипло начал тот и откашлялся, - я просто беспокоился, правда. Зашел сюда, а она тут... Ну, я… просто попробовать, мне очень нравится… но я…
- Ты лепечешь, как застигнутый в спальне девицы юный любовник. Не мямли. Тебе нравится гитара?
- Да…
- Ты совершенно не умеешь на ней играть.
- Да…
- Но хотелось бы?
- Да!
- Это не повод швырять ее на пол, - недовольно рявкнул Рокэ.
Валентин тут же встрепенулся и потянул инструмент обратно на колени.
- То-то же. И не смей так больше делать. Выпорю.

Валентин прижался к нему спиной и низко, напряженно засмеялся.
- Совершенно не смешно, что ты там себе навоображал, развратный мальчишка, - с улыбкой отозвался Алва, выпустил многострадальное ухо и, погладив пальцами щеку Валентина, повернул его лицо к себе и наклонился поцеловать.
- То-то же, - сказал он, когда смех сменился тихим, ласковым стоном, и оторвался от влажных, пахнущих молоком, губ. – Дай-ка сюда.
И так, обнимая Валентина сзади, взял гитару.
-Давай руки. Клади вот так: левую на гриф, правую на деку… Да не так же, кошки раздери! Не клинок сжимаешь. Мягче, мягче. Во имя Создателя, Валентин, я, конечно, понимаю, что вам внове инструмент, но это чудовищно. Расслабьте кисть!
Рокэ взял его ладонь, встряхнул.
- Вот так. Держи ее вот так. Расслабь.

Валентин честно постарался. Ладонь обмякла.
- Да. А теперь пальцы работают, сильно, а кисть – расслаблена.
Ладонь Рокэ снова легла поверх его ладони, зажала ее между собой и струнами.
- Сгибай пальцы, не напрягай кисть. Вот так, молодец. Сильнее.
Сидеть так – обнимая гитару в объятиях Ворона - было очень странно и жутко отвлекало. Все. Тепло его рук, щекотное дыхание на щеке. Сильные пальцы на тыльной стороне ладони, сильные мышцы груди и живота под спиной…
- Теперь делаешь вот так… А это аккорд. Ну?..
Аккорд! «Как настоящий», - подумал почему-то Валентин. Звук вышел, на его взгляд, замечательный. Нормальный музыкальный звук, никакого кошачьего вопля, но…

- Если вы сделаете так еще раз, я опять оттаскаю вас за уши, мой дорогой герцог.
- Дорогой? – нарочно пропустив угрозу, переспросил Валентин.
- Ужасно дорогой. Вы мне почти что стоили слуха сейчас. И ничего тут смешного! Еще раз. Чище, чище! Тино, как ты женщин ласкаешь, тоже вырываешь им волосы вместе с кожей?! Мягко, но властно, вот так. Как будто гладишь длинные локоны, пропускаешь между пальцами, нежно, бережно, но твердо – ты здесь хозяин, ты играешь, твоих прикосновений она слушается… Веди ее. Сам. Вот так, слушай мои пальцы. Вот так…

- Ты научишь меня дурному… - усмехнулся Валентин, до испарины старательно следя за пальцами Ворона и повторяя все точь-в-точь, звук был какой-то волшебный. Он не знал за собой способности извлекать из какого бы то ни было инструмента такое звонкое, чистое, глубокое, живое…
- Не понял?
- Вино, политика, яды. Теперь вот искусство любить женщину, очевидно…
Рокэ весело фыркнул:
- А они у тебя были?
- Ну…
- Ну? Обширно.
- Ну, после сегодняшнего... урока, мне уже кажется, что толком и не было… Вот _так_.
- Ах, какие мы неженки. Еще остались карты, фехтование и верховая езда как следует. Мэтр Карлос на тебя жалуется, кстати, говори, ты на занятиях всегда сонный и вялый.

Но по голосу не было похоже, что Рокэ сердится или огорчен. Скорей, озабочен, но тщательно это скрывает.
- К сожалению, - виновато вздохнул Валентин. – Но я, правда, стараюсь, мне очень жаль. Я буду…
- Ладно, - вдруг перебил его Ворон. – Отложим этот разговор до той поры, когда ты сможешь выспаться.
- Да нет, я…
- Я знаю, - оборвал Рокэ. – Ну что ты опять творишь?! Не цепляй соседние струны!
Кисть Валентина, влекомая железными пальцами, отлетела от струн вверх и тут же получила жесткий, болезненный шлепок по пальцам.

- Ай! Я же не нарочно!
- Ну не хватало еще! – прошипел Рокэ, потом вздохнул, поймал ладонь и поцеловал ушибленное местечко: прости. – Давай еще раз. Внимательней. Ты сам попросил, теперь старайся.

Сколько продолжался этот странный урок, ни один из них не заметил толком. Касание рук, касание тел, касание смеха и звон струны – один на двоих. Рокэ хмыкал, учил, терпел, снова бил Валентина по рукам и снова извинялся, целуя эти руки или обиженно склоненную набок шею. Валентин слушал его, впитывал всем существом своим теплоту, ту редкую и невыразимо богатую, щедрую теплоту, которую Рокэ так отвык кому-либо являть – и так незаметно привык дарить ее Валентину. Он старался, действительно, очень старался и не обижался на Рокэ за жесткость – Ворону тяжело быть терпеливым учителем, а с тем, у кого нет таланта в крови, только так и можно – кропотливым трудом. И Рокэ терпел, а Валентин благодарил его, как мог – старанием, усердием, улыбкой.
Ничего путного, конечно, не выходило. Скоро подушечки пальцев онемели, их покалывало, и кожа отекла, кое-где даже появились волдыри. Рокэ в изнеможении крепко выругался на талиг.

- Все, сил моих больше нету. Брысь от меня! Гитару оставь!
Валентин не слишком охотно выскользнул из теплых объятий Ворона и уселся, подогнув под себя ноги, напротив. Рокэ взял гитару, слепо пробежал пальцами по грифу, деке, струнам, обнял ее, перебрал несколько струн, вслушиваясь. И только потом заиграл. Что-то совершенно незнакомое, нежное, неторопливое, звучное. Как женский голос над морской волной, как смех ветра в кронах зацветающих яблонь, как звон ручья в тумане…
Валентин слушал, растворяясь в мелодии, обожая эти сильные руки и легкую полуулыбку на любимых жестких губах, и печаль в незрячих глазах….

Он очнулся от наваждения, только когда Ворон хлопнул его по плечу и сунул инструмент в руки:
- Теперь сам, давай.
И Валентин дал. Назвать прозвучавшее музыкой не смог бы даже самый отчаянный льстец, но юноше было весело. Особенно, перебирая струны вразнобой, рассматривать лицо Рокэ. Должно быть, именно с таким выражением он рассматривал ызаргов в варастийской степи. Теперь ему оставалось только слушать, что заинтересованности и глубокого сомнения выражению не убавляло. Выдержал он недолго. После очередного набора звуков, больше напоминающих варварский боевой зов, чем гитару вообще, Рокэ картинно закрыл лицо руками, запрокинул голову и движением наработано-изящным, как бывалая кокотка, изобразил обморок, упав на спину.

Валентин уткнулся лбом в гитару и захохотал.
- О, Создатель! – стонал Рокэ, перекатывая голову от плеча к плечу в притворной муке. – Почему, почему ты обделил этого человека хотя бы крупицей слуха?
- А мой ментор утверждал, что слух у меня есть, просто очень особенный!
- Он вам льстил! У вас его нет. Совсем! Леворукий, за что мне такая пытка? Что этот человек делает с моей гитарой?! Что этот лишенный слуха человек делает в моей постели?!
- Не знал, что слух для постели - самое важное, - язвительно фыркнул Валентин, откладывая гитару.
- Герцог, вы – невежда! Я отказываюсь вас учить!
- Музыке или постели? – с какой-то странной, мурлыкающей ноткой в голосе спросил Валентин и подобрал под себя ноги, готовясь к прыжку.

- О-о, хм... дайте подумать! Сложный вопрос. Я – избалованное существо, как недавно доказывал мне кансильер Савиньяк.. Так что от вас я отказаться не готов. Может быть, взаимные уступки? Вы больше не трогаете гитару, а я не выгоняю вас из постели…
- О, мой благодетель! А по-моему, тебе просто лень и не хватает терпения!
Рокэ от возмущения даже бросил дурачиться и приподнялся на локте:
- Мне? Не хватает терпения? Почему же некий рыжеватый юноша до сих пор сидит напротив меня на полу моего кабинета в обнимку с моей гитарой и язвит?

- Я не рыжеватый, я светло-каштановый. А мое присутствие не является результатом твоей терпеливости.
- Да ну? – задрал бровь Ворон.
- Да. Я твой каприз, Рокэ Алва. Я только твой каприз.
- А я, Валентин, - ваш способ самоубийства.
- Да ну?
- Ну да. Так что у нас с соглашением? Вы больше не будете терзать мой слух? О, молю вас, смилосердствуйтесь!
Рокэ снова откровенно потешался, а Валентин, гордо выставив плечо, фыркнул:
- Зря ты так. Вот дома я пел. На семейных молебнах. С Клаусом и иногда с Ирэной. Всем нравилось.
Рокэ задумался, склонил голову к плечу руки, на локоть которой опирался. Приложил пальцы свободной ладони ко лбу.
- Вы пели?
- Пел!
- Эсператистские молитвы?
- Да!
- Хором?
- Хором…
- Валентин, вы только что обнаружили во мне уязвимую точку, знаете… Живое воображение!

И снова повалился на пол, хохоча и отмахиваясь от Валентина обеими руками, как дикая кошка играет порой с мотыльком.
Валентин укоризненно покачал головой. Иногда Ворон Рокэ вел себя как дитя. Но – Создатель милосердный! – в такие минуты юный Спрут умер бы за него с улыбкой. Он хохотнул в ответ, собрался, примерился и длинным борцовским прыжком налетел на стонущего от смеха Алву. Тому шестое чувство, видно, подсказало: принял падающее тело на руки и пружинисто оттолкнул, одновременно крепко вцепляясь. Они в обнимку покатились по полу. Шуточная борьба продолжалась недолго, слишком уж неравны были силы. К тому же Рокэ, всегда пренебрегавший законами и порядками военной науки, снова применил абсолютно бесчестный прием и, заломив Валентину руки за спину, уложил его на себя и крепко, сладко впился губами в губы.

Когда его руки оказались свободны от стального захвата Ворона, Валентин не помнил. Он гладил кончиками пальцев красивое слепое лицо и трогал губами улыбающийся рот.
Алва в ответ поглаживал горячими пальцами его обнаженную поясницу. Когда он успел выпростать рубашку из-под ремня, Валентин тоже не помнил. Рассмеялся тихо и очень счастливо, прижался щекой к щеке.

- Поиграй для меня? Еще немного?
Ворон вздохнул и потянулся всем телом под Валентином, закинул руки за голову.
- У нас с вами куча бумаг вот там, на столе… Они жаждут внимания.
- Ро-окэ… Я ведь сказал «поиграй» и только.
Ворон прислушался, двинул бровью, улыбнулся:
- Вы переобщались со старшим Савиньяком, Валентин.
- Служба… Ро-окэ, я обещаю, что даже близко не подойду, чтобы мы точно потом закончили дела. Только немножко…

Улыбка на красивом лице стала шире:
- Немножко можно. Но вы не будете не подходить, а будете сидеть у моих ног, как послушный мальчик, и внимательно следить за тем, как именно это делается. Уговор?
- Уговор! – расцвел Валентин, забывая дышать: Рокэ собирается его учить! Все же собирается!
- Где мое кресло, где моя гитара и где моя «Черная кровь»… Куда? Здесь есть шнурок, чтобы вызвать слуг… Привыкайте к роскоши. Еще один порок, я вас к нему приучу. А потом научу в походе месяцами обходиться без смены сапог…

* * * * *

…С надеждой спрашивал, не умер ли он уже. Получив отрицательный отказ, взъярился вплоть до оскорбления действием, в том числе тяжелыми предметами. Будучи зафиксирован, угрожал покончить с собой, нами и коррупцией в правительстве.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

- Эмиль, - озадаченно спросил Анри, прикрывая тяжелую дверь кабинета, - а почему Робер Эпинэ так орет? Чего он хочет?
- Орать он хочет… - рассеянно отозвался Первый маршал, перебирая бумаги на столе. – Трудные дни у человека выдались…
- А!.. А почему он орет на Рокэ Алву?
- На Рокэ Алву орут только потенциальные покойники… Как на Алву?! Эпинэ жить надоело?! – взвился Савиньяк, по привычке хватаясь за эфес.
Но срочных спасательных мер не понадобилось, крики стихли, и из коридора раздался мелодичный смех на два голоса:
- Третья должность за неделю? Господин регент, это бесчеловечно!

Дверь распахнулась пинком, и в кабинет бодрым шагом ворвался Алва с неизменным Приддом в арьергарде.
- Валентин, вы неправы. Ваша неопытность вас подводит. Между жестокостью палача и безжалостностью лекаря – огромная разница. С нашим дорогим блаженным Робером мы с кансильером поступили вовсе не жестоко. Но безжалостно, да. Зато смотрите, какой результат! Он больше не апатичен и безразличен, он переживает, нервничает и имеет наглость на меня орать. Думаете, мало? А то ли еще будет! Эмиль, почему ты не в действующей армии, скажи мне?
Новообретенная манера Рокэ без паузы менять собеседников приводила Эмиля в ступор. Ответить он не успел, Алва, хоть и слепой, каждого замечал и каждому находил, что сказать ядовитого - верный признак прекрасного расположения духа и делового настроя.

- Теньент Дорак, я вот подумал, не сменить ли вам место службы? Как вам личная охрана кансильера? Я всегда удивлялся, почему вы никогда не подавали прошение о переводе из Южной армии в Резервную? Глаз видит, а зуб неймет, не обидно?
Анри сжал губы и промолчал, вцепившись в перо. Только тонкие ноздри взбешенно дрогнули. Зато очнулся Эмиль и выдал первое, мучительное:
- Н-н-у…
Алва среагировал мгновенно:
- Тону! Маршал! В стране война!
- А в столице смута и остатки войны внутренней… - тихо отозвался из своего угла вместо Эмиля Анри.
Рокэ сложил руки на груди картинно развернулся к Дораку:

- Молодой человек, - назидательно начал он, - вам никто никогда не говорил, что быть умнее старших по званию - неприлично?
- На вашем личном примере мне всю жизнь доказывали, что это как раз более чем похвально. Вспомним Кампанию в Северном Надоре восемьдесят пятого года! Генерал Карлион…
- Достаточно, - оборвал его Алва. За спиной регента Валентин пытался не смеяться, зажав себе рот ладонью. - Я понял, почему вы до сих пор теньент, им и оставайтесь. Ваши умственные способности вполне позволяют не следовать нормам приличия.
- Благодарю, - преувеличенно учтиво поклонился Анри. Валенин не выдержал и захохотал в голос, предусмотрительно отодвигаясь в дальний от Ворона угол кабинета.
- Не стоит, - усмехнулся Рокэ. - Эмиль, и все же, почему бы тебе не заняться делом? В Марагоне все еще Бруно.
Наконец-то окончательно опомнившийся Савиньяк затряс головой:

- Старик сказал, что мое дело – остальную страну удержать в порядке и покое, с Бруно он справится сам. Уже, собственно, справился.
- Эмиль! – в притворном ужасе воздел Алва руки к потолку. – Ты – Первый маршал! Это ты должен пинками гнать Бруно до самых Седых земель, а вовсе не Ноймаринен.
- Рокэ, если ты назовешь мне хоть одну причину, по которой Рудольф не оттаскает меня, Первого маршала, за уши при всем Совете штаба после первой же операции, назови ее!
- В отличие от тебя он понимает, что Первый маршал как символ победы, пусть даже условный, должен быть на самом тяжелом из фронтов!
- Судя по интенсивности военных действий, самый тяжелый фронт у нас тут, - проворчал себе под нос Анри, пишущий какой-то приказ, и подмигнул Валентину. Тот, едва успокоившийся, снова фыркнул. Рокэ прислушался, уже привычным жестом склонив голову к плечу:
- Виконт Дарзье у нас сегодня остряк.
- Всегда к вашим услугам, господин регент, - ледяным голосом откликнулся Дорак.

Тяжелую дверь синего кабинета во второй раз за день распахнули пинком. На пороге обозначился Робер Эпинэ, с сегодняшнего дня – экстериора Талига.

- Разрешите доложить, господин регент, - вполне даже не прорычал, а вежливо, пусть и несколько более эмоционально, чем следовало, произнес свеженазначенный политик.
- Валяйте, - щедро разрешил все еще донельзя веселый и злой регент.
- Ваши распоряжения, полученные мною на сегодняшнем Совете, выполнены. Вот доклад. А здесь рескрипт о передаче дел моему преемнику на посту супрема. Желаете ознакомиться?
Рокэ неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, откуда к Роберу тут же подошел уже успокоившийся Валентин и принял из рук бумагу.

- Вот сейчас и подпишем. А вечером доложите о состоянии дел в вашей новой вотчине. Международная политика – важнейший столп благополучия государства… Хотя мне тут намекают, - Рокэ как будто невзнайчай полуобернулся к Анри, - что самый горячий участок военных действий у нас тут, в столице, а не в Марагоне... Прямо пекло Закатное. Верно я говорю, о многомудрый теньент Дорак? Жаль, - продолжил Алва с притворной скорбью, - очень жаль, что, по-видимому, Первый маршал не захочет отдать вам в советники своего адъютанта. А то, знаете ли, внешняя политика много чего обрела бы…

Анри со своего места безразлично пожал плечами. Когда регент находился в подобном приподнятом состяонии духа, спорить с ним было совершенно бессмысленно, этого не понимал только дурак, а дураком виконт Дарзье ни в коем случае не был. Поэтому пропустил комментарии Алвы мимо ушей, старательно сосредотачиваясь на документе и, на всякий случай, повторяя про себя как мантру: ты Дорак, ты мудрее, ты Дорак, ты выше всего этого...

- Разрешите идти? – уже почти совсем буднично спросил Робер. Он понял, _что_ сейчас пережил, по-видимому, Анри, и посочувствовал всей душой. Искреннее сочувствие всегда смиряло и успокаивало Эпинэ.
- А идите, - отмахнулся Алва. – Вы знаете, кстати, куда? Или господин экстериор сейчас будет шататься по всему дворцу и спрашивать у встречных, где находится экстериориат?

Робер вскинул голову и медленно глубоко вдохнул, явно преодолевая желание в очередной раз перейти на повышенные тона. Ситуацию спас Анри Дорак. У жертв хорошего настроения Рокэ Алвы всегда проявлялись прекрасное взаимопонимание и взаимовыручка. Анри успокаивающе махнул Эпинэ рукой и официальным тоном спросил у Эмиля:
- Господин Первый маршал, разрешите сопроводить господина экстериора?
- Разрешаю, - не скрывая облегчения, ответил Эмиль. Очередной дуэлеопасной пикировки или криков он отчаянно не хотел, особенно в этом, временно «своем» кабинете.

Дорак встал. Алва присел на край стола Савиньяка и слушал сцену со совей знаменитой ухмылкой на губах. Потом милостиво, но совершенно не понятно для окружающих, расщедрился:
- Валентин, сходите-ка с виконтом, поможете дотащить.
- Что дотащить? – не понял Валентин.
Ворон вздохнул:
- Блаженного Робера до нового места службы. Вдруг с ним опять удар несогласия с мироустройством случится…
Валентин улыбнулся Алве светло, как капризному ребенку, чем вверг присутствовавших в легкий ступор, но вышел вместе с Эпинэ и Дораком.

Как только тяжелая дверь закрылась за Капитаном регентской охраны, Эмиль скорчил жалобную мину, забывая, что его уже никто не видит, потом вспомнил и решил отыграться на интонациях:
- Ты все же чудовище, Рокэ, Нель прав.
- Тоже мне, открытие Круга! Разумеется. Зато я дело делаю. Посмотри, я не сижу тут у тебя и получаса, а все уже при деле. Робер зол и бодр, Анри быстр и неумолим, даже мою охрану приспособил к чему-то полезному. А с тобой мне надо поговорить...
- Ну да, ну да... Эх, Рокэ, не будил бы ты в Анри Дорака, а? Конечно, тебе все сойдет с рук, ты регент и умчишься через полчаса в неизвестном направлении, а мне с ним еще работать! Знаешь, что такое _работать_с_Дораком_? – обвиняюще прохныкал Эмиль и усмехнулся. - Ну, чем я могу быть полезен регенту, кроме немедленного отъезда в действующую армию?

- Ты не поверишь, знаю, - не преминул сообщить Рокэ, и в полном соотвествии со своими новыми привычками молниеносно сменил тему: - Эмиль, какие у тебя отношения с Ариго?
- Ровные, - честно ответил Эмиль. – А что? Ему сегодня тоже… перепало?
- Ты не поверишь, - развел руками Рокэ. – С ним совершенно невозможно договориться! Я сегодня еле избавился от Валентина буквально на четверть часа после Совета, вызвал к себе Жермона Ариго и задал ему один, совершенно конкретный вопрос. Знаешь, что он мне ответил?
- Что? – спросил Эмиль, замирая в предвкушении. Нелегкий, закаленный личным воспитанием Ноймариена, характер генерала он знал не понаслышке.
- Он мне сказал: «Господин регент, в случае, если Валентин Придд не находит возможным сообщить вам данные сведенья, то от меня вы их не услышите тем более. Подобное разглашение, в моем представлении, не согласуется с честью офицера и дворянина». Представляешь?

Эмиль не представлял. Он, в восхищении приоткрыв рот, качал головой.
- С ума сойти, Рокэ. С ума сойти. А чего ты от него хотел? Подробностей дуэли твоего Придда с нашим Арно?
- Ах, он все-таки еще и с Арно дрался?- скучным голосом протянул Ворон.
Эмиль понял, что доверчивость и болтливость его погубят, в конце концов, и остро позавидовал старшему брату, который сумел даже спать с Вороном десять лет и не попасть ни под пулю, ни под нередкую вспышку ярости.
К тому моменту, когда в кабинет вернулись Анри и Валентин, старший из младших Савиньяков готов был на «Книге Ожидания» поклясться, что так не пытают даже в Багерлее.

* * * * *

Гаттер послушно протянул руку. В следующий миг комната перевернулась вверх тормашками, закружилась и с неприятным хрустом остановилась. Выждав пару секунд для верности, мальчик внимательно огляделся: он лежал на спине посреди кабинета ректора, а над ним возвышалась торжествующая Пейджер.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Пори Гаттер и каменный философ»)

- Так я и думал!
Валентин вздрогнул. Он лежал в ванне: так здесь, на нижнем этаже дома Алвы, назывался небольшой бассейн, по морисской традиции утопленный в пол и способный вместить в себя чуть ли не четверых, если бы они, конечно, не стеснялись друг друга. Он нежился в горячей воде уже больше часа, не в силах расстаться с блаженной истомой, охватившей его. Нервотрепка на балу, гитарные коллизии, невероятное возбуждение, которое он всегда испытывал находясь рядом с Алвой, так и не нашедшее выхода, утренняя встряска с шумом и беготней… Все вместе это как-то неожиданно обрушилось на непривычного к такому Валентина.

Усталость и долгожданная передышка этого вечера не давали теперь взять себя в руки и вынырнуть, наконец, из теплых цепких объятий любимой стихии. И, разумеется, в который раз внезапно возникший из ниоткуда Алва застал его врасплох.
- Вы здесь прохлаждаетесь, в то время как я – даже я! - вынужден работать. И это -начальник моей охраны и, страшно подумать, генерал некоего глубоко несчастного рода войск!
- Рокэ!

- А ты кого-то другого ждал? – поинтересовался Алва и, усмехаясь, прошел в ванную. Больно кольнуло сочувствие: Ворон совершенно точно знал, что Валентин здесь, куда лучше, чем даже если бы видел, но через ступень у порога он перешагивал осторожно и, пусть и едва заметно, на ощупь.
- Я тебе нужен? Я сейчас поднимусь, - отозвался Валентин. Лень и разморенный жар брали свое, даже отшучиваться не хотелось. Было немного стыдно, не от нападок Алвы, нет, просто от его присутствия. Валентин понимал, что это чувство совершенно не логичное, но ничего не мог с собой поделать.

- Лежите уж, несчастная жертва морисских строителей! Надо было потребовать, чтобы и верхние помещения обустраивали они, или хотя бы перенести сюда кабинет. Как вы считаете, Валентин? По-моему, будет удобно...
Алва добрался до широкого бортика, на несколько мгновений задержался там, будто задумавшись, и сел прямо рядом с водой, едва скользнув по мозаике ладонью, ориентируясь, нащупывая край.
- Для кабинета слишком мокро, - отозвался Валентин, весь «подбираясь» в воде, - слишком душно, да и темновато... Рокэ, может быть, нам все же подняться?

- Ну, нет, господин Придд, с таким заплетающимся языком вы мне точно не помощник, - Алва поддразнивающе усмехнулся, ну и пусть, - а дела подождут до утра. И вообще, куда вы так торопитесь? Вы, кажется, не собирались вылезать отсюда до моего прихода, вот и не вылезайте. Тем более, что я вполне вас понимаю, естественная среда и все такое.
Герцог опустил в воду пальцы и немного поболтал ими, будто пробуя, достаточно ли горяча вода. От этого легкого колебания, совсем рядом с телом Валентина, по воде разошлись крохотные волны. Одна из них, коснувшись, заставила непроизвольно вздрогнуть.
- Рокэ, что ты делаешь?

- Ничего,- красноречиво улыбнулся Алва, и в этой улыбке не было даже отдаленного намека на «ничего». Он продолжал водить рукой в воде, плавно и ненарочито, вроде бы, но отвлечься от этого движения было совершенно невозможно. Валентин почувствовал, что краснеет, опустился чуть глубже в воду и попытался прикрыть глаза и расслабиться, но потерпел позорную неудачу.
- Чего ты так стесняешься, Тино? Я же тебя все равно, увы, не вижу, – с искренним весельем поинтересовался Алва.
Но в его голосе почему-то не было обычного ехидства.
Ну вот, конечно же, он так и знал: кончики пальцев вроде бы случайным, но очень осторожным и ласковым движением задели чувствительный сосок.

- Агрххмм, - всхлипнул Валентин, с трудом втягивая ставший вдруг таким плотным воздух, и чувствуя, как напрягся, поднимаясь, член. – Рокэ, забери тебя Леворукий, если не хочешь упасть и не собираешься спускаться, подожди, я сейчас поднимусь.
- А если я не захочу ждать? – склонив к плечу голову, улыбнулся Ворон. Эта улыбка, такая редкая, придавала ему ужасно самодовольный и отчаянно мальчишеский вид, так что Валентин невольно залюбовался.

- Ну, тогда ты сам виноват, - ответил он нарочито рассудительным тоном. Подгоняемый непонятным каким-то, веселым нахальством, он потянулся мокрой рукой к бриджам Алвы и принялся их расстегивать срывающимися горячими пальцами. Рокэ, конечно, почувствовал и совершенно правильно истолковал его движение, но не помог и не отстранился. Дождался, пока Валентин справился с ремнем и застежкой, оперся одной рукой на плитки пола и пересел совсем близко к краю бассейна, пальцами нашаривая кромку, одновременно развел колени, давая возможность полюбоваться своим уже вполне налившимся естеством.

Порой, изнывая от страсти в сильных, чутких, не знающих пощады руках, Валентин мечтал тоже однажды попытаться помучить Рокэ, поиграть с ним, как играл и мучил сам Алва. Он по себе знал, насколько острее становятся ощущения от нескольких мгновений ожидания удовольствия, как безжалостный ураган страсти опустошает разум, когда самая легкая, самая тонкая ласка касается именно там, где хочется большего. Он хотел подарить, вернуть это знание Ворону, но всякий раз, когда у него появлялась такая возможность, не выдерживал.

Глубина бассейна как раз позволяла, став в нем на колени, удобно дотянуться, оказаться прямо между разведенных коленей Ворона. Он[Р1]  оперся одной рукой на бортик, другую положил на бедро Рокэ и наклонился к его паху, забирая мокрыми губами напряженный член.

В ответ на первое легкое осторожное касание Рокэ медленно выдохнул и застонал – не скрываясь и не сдерживаясь – в голос. Он опустил ладонь на затылок Валентина, аккуратно, подавляя в себе подсознательное стремление взять инициативу на себя, погладил шею, обвел кончиками пальцев контуры ушной раковины и принялся разбирать и ерошить мокрые прядки. Ему до отчаяния хотелось видеть - именно сейчас видеть! - своими глазами все то, что он только чувствовал: склоненную голову, горячее дыхание, обжигающее пах, мокрые скользящие по члену губы, капли, падающие с влажных волос, оставляющие на коже и под тканью одежды холодные следы, которые будят неистовую дрожь где-то в глубине тела. Запустить ладонь под упавшие на лицо любовника пряди, приподнять и отвести их в стороны, проводя кончиками пальцев по лбу, вискам, скуле легко, едва касаясь, и почти поверить в то, что видишь их, а не только явственно представляешь.

Рокэ застонал, запрокинув голову, сильнее опираясь на заведенную за спину руку, и еще несколько мгновений терпел сладкую пытку ласкающего языка. Когда последняя грань, за которой бесполезны любые попытки остановиться, приблизилась вплотную, он опустил ладонь с шеи Валентина на его плечо, сильно сжал, потянув - от себя и вверх - и коротко и властно приказал:

- Вылезай!
Валентин улыбнулся победно, будто выиграл пари. Отпускать Алву, даже на миг, было жаль, а руки уже дрожали. Ему отнюдь не с первого раза удалось подтянуться на бортик ванны, подняться из воды и обернуться к уже успевшему встать и даже предусмотрительно отступить от края бассейна Ворону.

И броситься к нему - на крик.

Он все же успел подхватить Рокэ прежде, чем тот упал. До ближайшего стула было мучительно далеко, поэтому Валентин, не мудрствуя, прижал обмякшее тело к стене, а Рокэ, тем временем, похоже успел справить с болью. Короткий крик перешел в шипение, а руки все еще сжимали голову. Через мгновение напряженные пальцы расслабились, Алва плечом оперся о стену и тверже встал на ноги. Валентин, все еще придерживая его за талию, потянулся к намертво стиснутым рукам.
- Рокэ, что? – ему хотелось закричать, но голос едва слушался.
- Ох, карьярра, - простонал Алва и с заметным усилием отнял руки от лица, - ты! Все ты!

- Я? Рокэ, что ты... – договорить ему не дали. Мысль промелькнула где-то на краю сознания и исчезла, смятая, вытесненная как будто порывом штормового ветра. Алва в который уже раз действовал мгновенно, внезапно и безошибочно: обнял Валентина и, дотянувшись до губ, заткнул ему рот самым надежным из способов. Властный поцелуй прервался в тот самый миг, когда Валентину стало ощутимо не хватать дыхания, а тело вновь налилось вязким, так и не успевшим до конца остыть желанием. Он открыл глаза, всматриваясь в Рокэ, пытаясь уловить признаки боли и болезни, но тот уже смеялся, и даже больше – хохотал! И выглядел совершенно безумным - и безумно счастливым сейчас.

- Все ты, - заключил Ворон, явно не собираясь давать еще какие-либо объяснения.

Поменяться местами – дело пары мгновений, и вот уже не Алва, а Валентин стоит, прижатый к стене сильной, стальной хваткой: обопрись хоть всем телом – не упадешь! Рокэ прижался губами к напряженно изогнутой шее, чтобы не всхлипнуть. Перед глазами все еще стояло завораживающее, безумное, болезненно-прекрасное видение - поднимающееся из воды светлое юное тело. Свет свечей отчаянно резал глаза, но именно благодаря ему Рокэ успел увидеть все, вплоть до мельчайшей черточки: тонкий, гибкий силуэт, разворот сильных плеч, напряженные мышцы на бедрах, упавшие на лицо вьющиеся влажные пряди. Свет сжигал глаза, голова раскалывалась – это было невыносимо больно, но мало что могло быть прекраснее. Пусть это продолжалось только миг, но вернувшаяся слепота уже больше не казалась ни страшной, ни безнадежной. Особенно если рядом находится прекрасное любимое тело, которое он только что по-настоящему, не в грезах, _видел_...

- Стой тихо, - и мягко прижал разгоряченного ванной Валентина к холодной мраморной стене. Тот зашипел и вздрогнул.
- Тс-с-с, вот так, - прошептал Рокэ, и скользнул руками по нежной, пахнущей миндальным маслом спине.
И принялся гладить легко и уверенно, чуть щекотать губами ребра, целовать горячо и крепко шею, позвонки, проводя по ним пальцами, чуть надавливая. Валентин стоял смирно, как и сказано было, только судорожно, со всхлипами, вздыхал.
Рокэ обхватил его ладонями за бедра и опустился на колени, целуя и вылизывая поясницу с трогательным легким пушком от талии до ягодиц. Валентин с силой уперся ладонями в мрамор, разведенные пальцы судорожно напряглись. Прижался щекой к стене и коротко, сладко стонал.

Плоть медленно наливалась, прижимаясь к холодному камню. Контраст каменного холода и живого пульсирующего жара внутри обострял ощущения, делал кожу сверхчувствительной к малейшему трению. Жар расходился кругами, медленный и тягучий, как горячее сладкое вино, разлитое в крови. Валентин даже не слышал, что стонет в голос, только крепче зажмуривал глаза, потому что мысленное  видение  коленопреклоненного Рокэ, тянущегося губами.. туда… лишал его рассудка окончательно, превращая в какое-то совершенно дикое и невменяемое существо. Валентин боялся себя в такие минуты. Но выдержал он недолго. Когда сильные тонкие пальцы раздвинули его ягодицы, одновременно медленно и чутко погладив ложбинку между ними, он вздрогнул всем телом и попытался отстраниться, вжаться в камень еще сильнее, таким сильным было ощущение.
Но Рокэ увернуться от ласки не дал. Жестко придержал за бедра и толкнул их в стороны, положив ладони на внутреннюю часть: раздвинь шире. И он послушался, он ведь обещал когда-то слушаться…

Рокэ снова коснулся его ягодиц и снова раздвинул их, мягко, будто стараясь не пугать. Кровь бешено билась в висках. Мгновение ничего не происходило, и время потянулось томительной прохладой чужих пальцев там, внизу. А потом, потом Рокэ сделал такое, что Валентин закричал – и задохнулся, потому что весь воздух сгорел в груди от чудовищного возбуждения, ударившего прямо в голову, смывшего последние мысли и последние попытки _понимать_ происходящее. Сильный, горячий язык Ворона прошелся по впадинке от копчика до мошонки.

Потом ласковые поцелуи коснулись бедер, тазовых косточек и ягодиц. Потом опять на миг все замерло – и горячий язык сильно и настойчиво прижался к сжатому от возбуждения входу. Помедлил, согревая, и начал двигаться кругами и вверх-вниз, массируя и расслабляя мышцы. Валентин, кажется, кричал в голос. Наверное, что-то достаточно страстное, скорее всего – просил еще. Сладкая пытка долго продолжаться не могла, он чувствовал, что сходит с ума. Налившаяся плоть терлась о чуть шероховатый мрамор, бедра сами по себе конвульсивно напряглись, а потом он не выдержал, бесстыдно прогнул спину, подставляясь навстречу горячему языку. Рокэ, кажется, усмехнулся этой откровенно просящей позе, отстранился на миг, просунул руку между широко разведенных бедер юноши, кончиком пальца прижал и погладил набухшую головку члена, а язык тем временем нажал особо сильно и остро – и проник внутрь. Валентин закричал, и белая струя плеснула на мрамор стены.

Мальчишка никак не мог отдышаться, все тело мелко дрожало, он попытался было сползти по стенке вниз, но не вышло – властные и сильные руки помогли, подхватили, раскаленное тело Ворона прижалось к спине. Алва заставил его согнуть и приподнять одну ногу, просунул руку, поддерживая, под бедро, и тут же, без секунды задержки большая напряженная плоть уперлась в расслабленное оргазмом кольцо мышц, надавила, преодолевая сопротивление – и скользнула внутрь. Боль пронзила ледяным копьем, Валентин вскрикнул, сжимаясь вокруг Алвы, но тот не хотел – или не мог – терпеть, отстранился, прижал его к стене и начал двигаться яростно и безжалостно, причиняя боль и, наверное, повреждая нежные ткани. Но скоро – слишком скоро – возбуждение вернулось, дрогнул, набухая новой кровью, член, а плоть Рокэ внутри раз за разом попадала по особо чувствительному месту, от которого удовольствие разбегалось крошечными молниями до самых кончиков пальцев. Еще немного, и Валентин, снова теряя голову, уже двигал бедрами навстречу движениям Ворона, тот яростно вскрикнул и приподнял бедро любовника еще чуть выше, входя глубже и резче.

Придд думал, что сознание оставит его прежде, чем все это закончится. В голове мутилось, и все вокруг плыло разноцветными огнями. Но он еще успел остро, как ничто другое в мире в тот момент, почувствовать излившееся в него наслаждение Алвы и услышать тихое, хриплое «Тино…» прямо над ухом. Это непостижимым образом извергло из тела вместе со вторым оргазмом последние силы. Он кончил, содрогаясь в руках Ворона и, кажется, наконец-то потерял сознание.

* * * * *

- Сначала займемся внешностью, - решила Сьюзан и глянула в трюмо. Трюмо побледнело и отказалось показывать отражение.
- Будем реставрировать на ощупь, - вздохнула МакКанарейкл.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Рано или поздно человек, как и его тело, ко всему привыкает, приспосабливается, приноравливается. После такой ночи, какая выдалась накануне, Валентин Придд еще месяц назад отлеживался бы сутки. А теперь - ничего. Только долгая, радостная жалоба уставшего тела и осталась. И несколько синяков. На бедрах и спине – ладно, а вот шею и запястья придется прикрыть – шейным платком и пышными манжетами. Хорошо, что они нынче в моде. То-то удивился бы Рокэ, если бы увидел: Валентин Придд – светский щеголь. Дела…

Он спешно застегнул последний крючок мундира, осмотрел себя еще раз в огромном зеркале в гардеробной и остался доволен. Надо же. И цвет лица какой-то, будто в горах гулял пару часов, а не занимался всю ночь… Чем Создатель запретил. Валентин хихикнул. Богатые кружева и оборки рубашки под мундиром смотрелись.. странно. Но ему, определенно, нравилось.

Для Рокэ он снова выбрал тот самый камзол, что был на Вороне в злополучный вечер. Суеверен Валентин не был и с одеждой приступ не связывал. Зато как потрясающе Рокэ в нем смотрелся… Все же, в невоенной должности есть свои преимущества. Правда, если хоть кому-то придет в голову прокомментировать необычный наряд и рассказать Рокэ, что он одет в родовые цвета Приддов… Лучше не представлять. Будь, что будет, но выглядеть он будет лучше всех! Даже слепой! Тем более - слепой!

Валентин снял с вешалки фиолетовый камзол и с самым будничным видом подошел к Ворону.
Алва, опустив голову, стоял у окна и вертел в пальцах кольцо. Сапфир в нем сиял и вспыхивал в лучах ласкового утреннего солнца. Он чуть обернулся на звук шагов и поморщился, обращаясь, видим, к оконному переплету:

- Герцог Придд, я не гожусь на роль вашей дамы.
- Прости, что? – удивился Валентин.
- Я говорю, - терпеливо, как ребенку, втолковывал ему Алва, - что дама из меня не получится совершенно.
- Я ничего не понимаю. Почему дама?
- Я тоже совершенно не понимаю, зачем ты рядишь меня в свои родовые цвета, если фокэа мне ни в коем случае не стать?
- Эм… но…
- Унесите эту дрянь немедленно, юноша. Болезненного любопытства почтенных дворян мне вполне хватило на прошлом приеме.

Валентин подавился воздухом и молча отошел к шкафу. Вот так незадача. Кто-то все же набрался наглости обсудить с Вороном его наряд. Когда Рокэ был зряч, подобного себе никто не позволял! Как глупо он, должно быть, смотрелся сейчас, с этой своей идиотской попыткой снова нарядить Рокэ в _это_... Не объяснишь же, что вовсе не имел в виду цвета своего рода, и прав никаких на Ворона даже не думал заявлять, просто цвет такой удивительный попался у портного – и так идет черноволосому синеглазому Ворону…
Проклятие. Дурак. Сопляк. Мальчишка!

Стоп!

Прием был вчера.
Сегодня никого, кроме Валентина, рядом не было. Как же тогда… ах, ну да. Он, конечно, слишком хорошо знает своего глупого мальчишку. Он просто догадался, что Валентин попробует еще раз запихнуть его в эту лазурь, блефовал – и выиграл кон, попав пальцем в небо. Конечно.  И все же…

Валентин понимал, что творит полное безумство. Этого не может быть. Даже надеяться не стоит, нет… Но фамильное упрямство взяло верх. Он пошуршал немного одеждой в шкафу, стукнул вешалками и снова подошел к Рокэ – с тем же самым камзолом. Замер.
Рокэ приподнял голову, за уже привычно падающими на глаза прядками полыхнули гневом глаза, губы сжались в твердую линию:
- Ты издеваешься, да?!
Валентин молчал. Злосчастный камзол упал на пол, ему под ноги, и он даже не заметил.
- Рокэ! Ты видишь?!
Он подлетел к Ворону, понимая, что сейчас может получить удар наотмашь или пулю в лоб, но ему в очередной раз было наплевать.

Он смял в ладонях кружевной воротник рубашки и заглянул Алве в глаза. Все такие же синие, прекрасные - и слепые.
- Ты… видишь?..
- Сейчас – нет, - честно признался Рокэ. Он был неожиданно спокоен, не злился, только пульс на шее под пальцами Валентина бился часто-часто.
- А вот сейчас – да.
Мертвые, неподвижные зрачки, от которых Валентин не мог оторвать зачарованного взгляда, дрогнули, сузились, спасая глаза от хлынувшего света, потом снова расширились, стараясь ухватить, узнать…
- Только очень плохо. Одни цветные пятна, свет и тени иногда.

Валентин молчал. Не хотелось ни заорать от радости, ни расплакаться, ни носиться по потолку и плясать. Иногда счастье бывает таким большим, что душа просто не в силах его вместить и осознать. Он просто ткнулся носом в плечо Алве и крепко зажмурился. Голова кружилась, как после выпитого залпом стакана касеры. Этого быть не могло. Но это было.
Рокэ обнял Валентина одной рукой, а другой гладил по голове, ероша отросшие прядки. Голос прозвучал очень мягко, почти ласково:
- Не плачь. Пожалуйста. А то весь Регентский совет в полном составе решит, что я тебя бью.
- Я не плачу! – возмутился Валентин, и на всякий случай провел ладонью по совершенно сухим глазам.
- Я знаю, - улыбнулся Алва. – Но поток вашей внезапной нежности, герцог, можно перекрыть только стеной вашей уязвленной гордости.

В любой другой момент Валентин смертельно обиделся бы на такой намек. Но не сейчас, сейчас ему было совершенно все равно – слишком хорошо. Поэтому он обнял Ворона за шею и поцеловал уже снова погасшие, но смеющиеся глаза:
- А тебя это очень раздражает?..
- Очень, Тино. Просто безумно. Если бы не последствия прошедшей ночи, я с удовольствием тебе показал бы, до чего она меня доводит… Впрочем, Леворукий с ними, с последствиями… Если тысяча других способов….
- Рокэ! Нам же на совет... О, Чужой…
- Без нас не начнут, - усмехнулся Алва и смял губами нежную кожу за ухом Придда.

назад          Часть Четвертая      Часть Шестая