назад

Роза Ветров

Часть IV

Когда-нибудь он сведет всех нас в могилу! – просипел Отравленник, выскакивая из рыцаря. – Ты что, предлагаешь отравить бедную девочку только для того, чтобы она съездила в Эдинбург?
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)



Все навязчиво пахло дурманом. Настоящим степным дурманом, что цвел в предгорьях Сарганны целыми стайками. Тонкий, еле уловимый, но навязчивый запах, белые конусы цветочных чашечек, горячее марево в жаркий летний полдень….
Дурманом пахло мясо за обедом, вино, лимонная вода и шадди.

Хоть шадди домашний, нормальный, какой готовит только добрая Кончита, а не отрава дворцового повара. Отрава. Стоп. Такое уже было там, в Багерлее. В воде, вине и еде, беловатая вытяжка, горечь и сладковатый запах, яд, отнявший зрение, – раз не получилось убить… Тогда опия – теперь дурман. Но тогда – Багерлее, где не было выхода, если хочешь жить, а жить было НАДО, - пей... А теперь - дом, родные стены. Верные люди. Да и дурманом трудно отравить насмерть, а вот со зрением проблемы быть могут, так ведь уже есть. Странно, все это очень и очень странно….

- Валентин!
Вбежал в кабинет, как всегда, почти мгновенно. Надо спросить, не научился ли он ходить сквозь стены по примеру призраков милейших родственников…
- Подойдите сюда, Валентин.
Подошел, ждет. Не мнется, не дергается, только вот дыхание чуть чаще, чем обычно, и… жар?
- Чем вы занимались сейчас, молодой человек?
Замялся.
- Эм... Я был на кухне, монсеньор.

Монсеньор, вот так вот, да?
- Вам не кажется, что в комнате пахнет неким экзотическим растением?
Старательно втягивает воздух. Рокэ даже живо представил себе, как дергаются крылышки тонкого носа. А глаза? Что у него со взглядом? Карьярра, трудно общаться с людьми, не видя их глаз. Глаза выдадут куда как быстрее, чем язык или жест.
- Нет, монсеньор, не пахнет.
- Нет? – издевательски поднять бровь, выдержать паузу.
Перевел дыхание, но голос твердый:
- Нет.
- Что ж… А этот бокал?
Рокэ взял со стола хрустальный сосуд и вложил Валентину в пальцы.
- Ну?
- Нет, он тоже нет.

Паршивец, хоть бы сделал вид, что заинтересован, встревожен, или просто понюхал бы. Теперь хотя бы понятно, откуда ветер дует. Валентин, Валентин… Но зачем? Ты ведь уже решился, уже не предал... Или снова все - иллюзия и обман?
Рокэ протянул руку. Пальцы наткнулись на мундирное сукно, это плечо. Чуть выше и правее – как всегда гордо вздернутый подбородок. Сжать двумя пальцами, повернуть к себе.
- А вы понюхайте, герцог. Не торопитесь с выводами.
Поднял, принюхался. Воздух всколыхнулся от этого жеста, уплотнился и дохнул в лицо. Ну да, конечно.

Такой успокаивающий, ласковый голос:
- Рокэ, тебе показалось... Хочешь, я открою окна и распоряжусь вымыть полы с ароматической солью?
Finito, Тино... Не нужно здесь слуг. И ароматические соли не спасут от запаха предательства. Но как не хочется его ощущать…
Рокэ поймал запястье Валентина, разжал ладонь, державшую бокал и поднес к лицу.
- И твои руки тоже…
Мгновение, резкий жест – и Валентин прижат спиной к стене, а Рокэ мягко кладет руку ему на горло и шипит:
- Что? Все? Это? Значит? Извольте отвечать, герцог!
Ну, давай же, скажи! Объясни, что все это ошибка. Шутка, совпадение, розыгрыш… Что за глупости, самому-то в это не верится.
Стиснул зубы. Всхлипнул?

- Рокэ, отпусти. Это не ядовито! Я проверял. Сам. На себе.
Он проверял... На себе.. Не ядовито.. Это дурман – не ядовито? Тино, идиот!
- НЕ ЯДОВИТО?!
Тряхнуть паршивца об стену, отскочить, с трудом вспоминая, в какой стороне и как далеко шнур звонка:
- Кто-нибудь! Кончита!
Это заговор что ли Скрип открывающейся двери, шаги Кончиты по паркету, у нее в руках – что-то тяжелое. Поднос? Ах, да, он же просил шадди…
Голос дрожит от ярости, от непонятности и нелепости происходящего – и от мгновенного испуга:
- Тино, ЭТО ты тоже пробовал? Эту порцию шадди?
- Конечно! – он, похоже, еще и возмущен, идиот. – Только что, на кухне как раз. Рокэ, как ты мог подумать!.. Я все пробовал, чтобы не дай Создатель что-то… доза, примесь… я…
Прижать ладони к глазам, вдохнуть, успокоиться.

- Валентин. Что это за дрянь? Быстро!
Сопит, недоволен, мнется. А минуты идут.
- Это вытяжка алатского дурмана. Она не ядовита.
- Вытяжка дурмана? Не ядовита?
Хорошо, что на слух в своем доме он ориентируется и без глаз. Сейчас нужны скорость и сила. Подскочить к мальчишке, схватить за ухо, потащить в сторону  купальни. Не слушать протесты и уговоры.
- Кончита, воды с углем - прямо сейчас, и молока - потом. Живо!

* * * * *
Желудок уже расстался со всем своим содержимым, но сухие спазмы выкручивать его наизнанку. В дверях мелькнуло перепуганное лицо Кончиты. Надо будет извиниться, зря он ее в это втянул, добрая женщина… Рокэ на звук подошел, безошибочно принял из ее рук кувшин и вернулся к бедному пленнику.
- Пей вот это. И еще раз.

Он попробовал возразить, судорожно прихлебывая ледяную воду с темной угольной взвесью:
- Не надо больше... Уже все…
От воды становилось легче, измученный желудок успокаивался. Но кто переспорит Рокэ? Железные пальцы снова вцепились в волосы на затылке:
- Ты сам? Или мне опять?
Сглотнуть, смиряясь с неизбежностью новой пытки, шмыгнуть носом - вышло жалобно, но ему все равно:
- Сам…

Наклониться над тазом, сунуть два пальца в горло… Уффффф…
Больно и плохо, зато впившиеся в затылок пальцы разжимают хватку, гладят, массируют шею.
Кончита охает и вздыхает в дверях:
- Соберано.. Ой, соберано…
- Кончита! Как ТЫ могла?
В голосе Рокэ больше досады, чем злости. Значит, все не так плохо, и самого страшного не случилось: он не подумал о предательстве. Хвала Четверым. И Создателю заодно.
Служанка почти плачет:
- Но дор Валентин так умно все объяснил…
- Ох уж этот дор Валентин… Иди, Кончита. И про молоко не забудь….

 

* * * * * *

В кабинете прорицательницы Форы Туны сидела бледная, как бинт, мадам Камфри. В руках школьный главврач сжимала посиневшую брошюру «Как избежать пищевых отравлений ядами».
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)



Алва стоял в дверях и ждал, пока Валентин долго и с наслаждением умывался теплой водой. Ноги слабели и дрожали при попытке встать ровно, но это были просто последствия расставания с остатками обеда…
- Даже не рассчитывай, Валентин! Это от яда. Ты все же успел хорошенько отравиться.
- Но Рокэ, я…
- Иди за мной.

Ворон прошел по коридору в свой кабинет, опустился в кресло и поморщился: кто-то, наверное, служанка, вытиравшая пыль, передвинул чернильницу с привычного места.. Нюхом чует он, что ли? Протянул руку, сдвинул обратно, вздохнул.
- Садись. Есть разговор.

Валентин рухнул бы в кресло напротив и без приглашения – противная слабость накатывала волнами. А еще здесь, в кабинете, до него, наконец, добрались одинаково бесконтрольные смех и слезы. Сдерживать и то, и другое оказалось бесполезно. Неужели настолько плохо?
- Голова не кружится?
- Нет.

На столе стоял привычный изысканный кувшин с «Черной кровью», а рядом пузатенький кухонный – видимо, с молоком. Так и оказалось. Рокэ нашарил бокалы, взял ближайший кувшин, на ощупь почувствовал - незнакомый - и перелил молоко в бокал. Толкнул по столу к Валентину. Это тоже поражало: он безошибочно умел наливать до краев, ни больше, ни меньше. Просто на слух и с помощью чутья. Гениально, как и каждая мелочь в особе регента. Хотя для Алвы мелочей не бывает…. Себе он наливать не стал, сложил руки на груди, уже привычно опустил голову: так волосы падали на лицо, скрывая незрячие глаза.

- Что-то у вас нервы шалят в последнее время, герцог. Истерик мне здесь только и не хватало! Остановите этот… хм... поток эмоций, будьте добры, и объясните, в чем дело.
Валентин отпил молока. Парное, надо же, Кончита просто чудеса творить умеет.
- Да нет, все в порядке. Просто немного больно - весь желудок наизнанку - и демонски обидно: я бездарь. Но как же так, я ведь был уверен в рецепте, монсеньор. Вам… стало хуже?

Алва снова вздохнул и все же потянулся за вином.
- Зачем, Тино? Просто скажи, зачем.
Валентин уткнулся в бокал. Молоко пахло теплом, так что невольно клонило в сон. Но сейчас не до того, а «спать будем, когда помрем», как утверждали некоторые менторы за спиной герцога Вальтера, не одобрявшего простых формулировок, особенно при воспитании наследников.

- Когда мы вошли в Олларию, и стало ясно, что с вами случилось, я принялся много читать. Перевернул отцовскую библиотеку…
- Приворотное зелье искали? – ехидно и зло отозвался Рокэ.
Ясное дело, ему тоже больно, но почему? Неужели, все же, подумал, что он, Валентин, пытался его отравить, как когда-то Окделл?! Леворукий, лучше умереть, чем жить с таким клеймом! К счастью или несчастью, язык в кои-то веки успел быстрее трезвого рассудка. Видимо, отравление дало о себе знать:
- Скорей уж отворотное. Для себя. Быть может, мне удалось бы, наконец, не вести себя подобно истеричной барышне в вашем присутствии!

- Барышне? Я бы не сказал.
Кровь бросается к лицу, а Рокэ ухмыляется.
- Ну и какую же великую истину вы обрели среди книжной пыли и моли?
Моли в библиотеке отца не было отродясь, но Ворон сейчас имеет право на все, язвить и острить - так уж точно.
- Есть такой труд, «Кровь земли», о растительных ядах и противоядиях…
- Мельхат Оритэя? Ваш отец владел одним из семи экземпляров труда отравителя-эстета? Забавно, никогда не замечал в нем склонности к зельям…

- Я не знаю, откуда она взялась в библиотеке, и тем не менее… Там я наткнулся на некий рецепт, позволяющий устранить неугодного человека, сохранив ему жизнь, но лишив зрения. Оритэя относил этот обычай к позднегальтарской традиции, это именно то, на что мог купиться Альдо, и советовал с этой целью добавлять в питье и еду молочко алатской опии…
- Алатской пурпурной опии. Тигровая вызывает сначала слепоту, а затем смерть. Позже.
Валентин только кивнул.
- Тогда я разыскал лекаря, который был приписан к Багерлее при Альдо...
- О! Бедный мэтр Картен. Он жив?

- Да, он, собственно, в своей бывшей вотчине и пребывает…
- Судьба неповторимо иронична, не правда ли? – светски улыбнулся Алва, и Валентину вдруг стало не по себе.
- Вы правы, монсеньор.
- И вы вытрясли из него правду о том, что именно мне подмешивали в еду?
- Да. Я достал разрешение на допрос, и…
- Вы, Валентин, кого угодно достанете.
Смеется? Или злится?

Валентин гордо вскинул голову, и тут же пожалел об этом: перед глазами поплыли радужные пятна.
- Но в первую очередь, доведете себя. Не дергайте головой, в вашем состоянии это неосмотрительно. И что же дальше? Решили последовать рецепту  славного Мельхата, который в качестве противоядия указывал алатский же дурман?
- Ну да. Вы знаете книгу наизусть?
Ничего себе! И не эту одну, наверное. Впрочем, чему удивляться, учитывая, сколько раз Ворона пытались отравить.
- Именно, - в очередной раз прочел тот мысли Валентина. - Если бы не труды великих лекарей и отравителей, вроде нашего с вами Мельхата, Люди Чести давным-давно возрадовались бы долгожданной безнаказанности…
- Я не пытался вас отравить!!
Плевать на голову и слабость, но он не может, не должен так думать, это конец, и…

Рокэ примирительно поднял руку, оперся локтями на стол и пригубил вино:
- Я знаю.
- Правда? – ну почему это звучит так жалобно? Действительно, истеричная барышня, кошки подери…
- Правда, Тино. Но скажи мне, во имя Леворукого, почему ты не спросил меня?
- Я не думал, что ты согласишься… И Мельхат утверждает, что тинктура алатского дурмана отравления не вызывает. Выходит, я ошибся, положившись полностью на его слова.
Рокэ вздохнул, потер бровь согнутым пальцем.

- Мастера вроде Оритэи никогда не ошибаются в своем ремесле… Зато находятся самонадеянные неучи, вроде некоего зеленоликого юноши, который страдает от собственных ошибок и не пьет молоко, как советуют старшие и умные….
Валентин схватился за бокал, долил в него из кувшина. Он бы сейчас даже лягушек наглотался с радостью, только бы Рокэ не перестал улыбаться вот так вот – насмешливо и тепло.
- Труды Мельхата и подобных ему гениев недаром существуют в столь малом количестве. Недостаточно прочитать их и сделать по рецепту, нужно понимать, что именно ты делаешь и почему. Вы наверняка никогда не слышали о том, что яды бывают антагонистичными и синергистичными?

- Нет…
- Конечно, нет! Знания подобного рода получают те, кто намерено учится правильному обращению с соками и тканями растений, с «кровью земли»… Лекарское дело, равно как и ремесло отравителей, не арифметика, учебников по нему не существует. Вы не задумывались, почему?
Валентин молчал, стараясь справиться с краской стыда, заливающей щеки. Получалось плохо, а от понимания собственной глупости и почти допущенной страшной ошибки на глаза наворачивались слезы. Куда только девается его обычное самообладание при Алве, почему он не может быть тем же «ледяным спрутом», что при всех остальных?! Не дождавшись ответа, Рокэ усмехнулся и продолжил, перекатывая в ладонях полупустой бокал:
- Вот именно поэтому, да. Что касается опии и дурмана, то, если бы вы бывали в Черной Алати, к примеру, то могли бы заметить, что они никогда не растут вперемешку. Или даже рядом. Их всегда разделяет река или горный хребет. Опия и дурман друг друга не переносят. Прямо как так называемые Люди Чести и так называемые «навозники». Вроде бы и не грызутся при первой встрече, но одни стараются немедленно уничтожить то, что сделали другие. У этих двух трав то же самое. Если в крови человека опия, дурман немедленно ее свяжет и выведет. Поэтому достославный Мельхат и советует использовать дурман для очищения отравленных опией. Понятно?

 

 


- Вполне. Но в книге написано, что дурман не опасен и не может послужить причиной дальнейшего отравления…
Рокэ поучающее поднял палец и напомнил этим жестом Левия. Если сказать Ворону, что Его Высокопреосвященство и помогал достать тинктуру дурмана, что он сделает? Рассмеется? Удивится? Вспылит?
- Вот именно, Валентин. «Дальнейшему отравлению». Дурман полезен и безопасен, когда попадает в тело, уже отравленное опией. Тогда он очищает от яда. Это верно. Другое дело, если напиться тинктуры просто так.
- Но, Рокэ, я обыскал все книги, что достал, там везде…
- О, вы перепроверили, не значится ли алатский дурман где-либо как самостоятельный яд? Браво, хорошая мысль. Но нерациональная. Вы знаете, например, что ягоды лесной волчанки ядовиты?
- Да…

- А встречали ее хоть в одной книге?
- Нет…
Валентин все больше чувствовал себя идиотом. Алва же, похоже, начинал веселиться от души.
- И не встретите. А знаете, почему? Мне лично плохо представляется ситуация, в которой отравитель дает жертве яд, жертва тут же падает, корчится, бьется в судорогах, получает страшнейшую головную боль, а через пару суток начинает поправляться, причем точно зная, чем и кто ее отравил, потому что симптомы очевидны и мгновенны. С дурманом - то же самое. Отравиться насмерть вы бы не смогли, но уже к концу первого дня.. хм.. эксперимента заработали бы рвоту, судороги и потерю зрения. Если вы нарочно решили разделить мой, хм, недуг, то это не лучшее доказательство искренности чувств, уверяю вас.
- Нет, я не знал... Во имя Четверых, Рокэ, я... Я сделал тебе хуже?
Вот он, страх. Запоздалый, бесполезный, панический. Своими руками, своими руками сделать такое…
- Нет, Тино. Успокойся.

Алва потянулся через стол и безошибочно поймал Валентина за руку. Сжал и стал гладить костяшки пальцев.
- Мне, действительно, давали пурпурную опию. Ты был прав, и для меня дурман безвреден. А вот ты мог серьезно пострадать, причем по собственной глупости и самонадеянности… Ну, что опять такое?!
Валентин некоторое время сидел, опустив голову. Потом его стал разбирать неудержимый смех - от облегчения и внезапной мысли:
- Монсеньор, вы, что, за меня испугались? Вы испугались за сопливого, нахального, дурного мальчишку?
Он хохотал уже в голос, заливисто, заикаясь, и до слез. Рокэ резко стиснул его руку, сильно рванул на себя:
- Tapa la boca, Тино! – рявкнул он так, что витраж в окне дрогнул и зазвенели бокалы на каминной полке. Валентин осекся и затих, размазывая слезы.

- Извини, - тихо сказал Алва, выпустил его ладонь и отвернулся. - Почему ты, все же, не спросил у меня самого, Тино? Я знаком с трудами Мельхата. И не только. Тебе не пришло в голову, что уж этот рецепт я испробовал наверняка?
- В самом деле?.. Но... когда?
- Как только выбрался из Нохи и оказался во дворце, с доступом к снадобьям и слугам.
- Я об этом не подумал. Ты тогда… Не казался человеком, готовым бороться за жизнь.
Алва усмехнулся и снова взялся за бокал:
- И, тем не менее, я должен быть попробовать. И попробовал. Жить мне, действительно, наскучило, но есть еще долг.
- Не помогло? – онемевшими губами прошептал Валентин.
- Как видишь. Яд вышел, зрение осталось поврежденным.
- И ничего нельзя сделать?!

- Еще полгода назад, я бы ни за что не заподозрил в вас такой горячности, герцог. Иди сюда. Сможешь подняться?
Валентин осторожно встал. Ноги выдержали, даже слабость немного унялась, только все больше хотелось спать.. Обошел стол и встал перед Рокэ. Тот взял его за плечо и потянул вниз:
- Садись, тут шкура на полу, не замерзнешь.
Он сел и взъерошил ладонью смоляной мех. Шкуры были те же самые, шелковые и мягкие, черные львиные шкуры. Нежной кожей на тыльной стороне ладони они ощущались еще мягче и еще нежнее. Тяжелая голова сама опустилась Ворону на колено. Не оттолкнет? Нет… Прости меня за глупость…

- Правда, что мориски охотятся на черных львов только перед войной? – зачем-то спросил он.
- Правда, - улыбнулся Алва, и его пальцы пробежали по лбу и щекам Валентина. – Как голова?
- Затылок ломит. И хочется спать… Так что, правда, совсем нет шансов? Ни малейших?
- Малейшие шансы есть всегда, - отозвался Рокэ, лаская его волосы и лицо. – Но не всегда есть смысл тратить на их испытание силы и средства. В данном случае, шансы слишком ничтожны, а труд и средства слишком велики.
- А если я попрошу? – замирая от собственной дерзости, прошептал Валентин и стиснул длинную львиную шерсть.

- Не ощипайте мне семейную реликвию, герцог, – шутка, но голос у Алвы совсем не веселый. Скорее, хрипловатый и низкий, такой низкий, что отдается где-то в самой глубине тела, внизу, заставляя дыхание учащаться, а щеки опять краснеть…
- Мой отец тоже умел ценить книги. Завтра мы пойдем в библиотеку, я буду называть тебе труды. А ты будешь их искать. А там посмотрим.
- Правда?
- Я тебе когда-нибудь лгал?
- Нет, никогда!
- Тс-с-с…

Прохладные тонкие пальцы гладят уши, спускаются на шею, обрисовывают челюсть, проникают за ворот рубашки. Внизу живота уже жарко и тянет, и тесно…
- Рокэ, что ты делаешь?!
- Тебе нельзя сегодня спать, Тино. Иначе проваляешься больным еще две недели. И лучше, чтобы яд нашел выход поскорее, через кожу, например, с потом.
- Я вряд ли выдержу сейчас сотню традиционных отжимани, или урок фехтования с этим твоим ужасным учителем, - Валентин рассмеялся, но смех вышел хриплым и низким, совсем как голос Рокэ.
- Я знаю. Это ничего. Обещаешь меня слушаться?
Прекрасное тонкое лицо оказывается совсем близко, губы, пахнущие вином и еще самую малость – дурманом, накрывают рот Валентина, язык раздвигает покорные зубы, ласкает небо…
- Рокэ, что ты делаешь?!

- Никто сюда не войдет, без моего разрешения, не бойся, Тино.
Алва опускается рядом на шкуры и стягивает свою рубашку через голову, отшвыривает прочь. В свете камина кожа кажется смуглой и сияющей, а сам он прекрасен, как юный Анэм, наверное…
- Мне будет затруднительно обнаружить все твои крючки и петли. Разденься сам, хорошо? А я тебя за это поцелую, клянусь. Мой поцелуй стоит того, чтобы ввязаться в битву со стеснительностью?
Смеется… Ну, что тут ответить?

Только послушаться, хотя пальцы подрагивают от смущения.
- Мы найдем средство и непременно его испробуем, Тино, - задумчиво произносит Рокэ, прислушиваясь к шороху одежды и неровному дыханию любовника. – Непременно. Леворукий с ней, со страной, я слишком устал быть всем должным… Но я бы очень хотел увидеть это своими глазами. Как ты раздеваешься для меня.
Дыхание перехватило. От нежности и безоглядной решимости.
- Так и будет, Рокэ. Правда, будет! – горячо прошептал Валентин, забывая, что минуту назад чего-то стеснялся и внутренне дрожал. Он взял Алву за руку и положил его ладонь себе на талию. Изящные пальцы скользнули по бледной коже, по ребрам, по груди, по шее. Алва обнял его одной рукой, поцеловал и осторожно уложил под себя, на спину, прямо в шелковую нежность черного меха.
- Будет.

 

И было. Им было очень хорошо в ту длинную лунную ночь. Горячая кожа - к горячей коже, переплетающиеся пальцы, губы на бьющейся жилке, изгибающееся в сладострастной судороге тонкое тело. И сил уже нет терпет.  Горячая твердая плоть, проникающая в еще непривычную к вторжениям влажную и тугую мягкость… И стоны, и вскрики на чужом языке, и шепот, и слезы на соленой от пота коже, и страсть и ритм, и нежность, и судорога, и крик…

И потом, когда лунные блики зацеловали и успокоили два измотанных страстью и жаждой тела, - все сначала, только медленнее и горше, и острее… Непривычно тонкие без массивных колец ладони долго ласкают и гладят каждый кусочек кожи, и можно слушать это прикосновение - всем телом, не смея двинуться, отвлечь, оборвать. Горячие губы трогают тело везде, жарко и сильно, но коротко, а пальцы умело и страстно ласкают, заставляя изгибаться и просить, но просить тоже никто не даст; властный жест – пальцы на губах - молчи! – и все сначала… И когда уже обоим не хватает сил сдерживаться  тихий шепот:
- Перевернись…

Ворон заботливо поддерживает, помогая подняться на колени и локти, пульсирующая плоть упирается в уже растянутый и саднящий вход. И боль - в радость, и тепло, и ласка, и поцелуи на проступивших сквозь тонкую кожу позвонках, и ладони, гладящие поясницу, когда он входит, и потом придерживающие бедра, пока медленно движется. И снова огонь, беспамятство и стоны, и слезы, но теперь еще мучительнее, дольше, медленнее – и безумно, безумно страстно…

А потом Валентин обессилено прижимается к нему, навзничь лежащему на черных шкурах и как никогда похожему на демона с черными волосами, рассыпавшимися по черному меху, стройному, тонкому, гибкому, красивому, как древний бог, и шептал:
- Рокэ, Рокэ, Рокэ…
Ворон притянул его, истомленного и слабого, поближе, обнял, устраивая его голову на своем плече, и хрипло отозвался:
- Устал, chico mio?.. Спи. Уже можно.

И Валентин доверчиво уткнулся носом куда-то в шею Рокэ, обнял его поперек груди и тут же провалился в сон – сладкий, глубокий и тихий, будто их обоих укрыло теплым одеялом тумана, а под ними - плот. И река несет их, неспешно и бережно, далеко-далеко от берегов… Туда, где властны над ними остаются только Волны и Ветер, туда где замирают и они...
А проснулся Придд уже на рассвете, когда серые, неверные сумерки вползли в комнату через окно, от ощущения горячих сильных губ на своем снова восставшем члене. От неожиданности выругался, вцепляясь одной рукой в простыню, а другой – в темные волосы, видимо, дернул слишком сильно, потому что Рокэ оторвался от своего занятия и перехватил его руку за запястье:

- Quieto, расслабься!
- Но Рокэ, - голос совсем пропал, хрип какой-то, - это же, это…
Ворон рассмеялся тихо:
- Тебе неприятно?
Остывающая влага на разгоряченной, уже налившейся плоти, неудовлетворенное, ненасытное возбуждение, бьющееся в теле…
- Проклятье! Ты же понимаешь, что нет, но... Ты не можешь...
Хохочет:
- Что? Желать тебя? Любить тебя? Хотеть тебя - всего... И так – тоже. Что за ерунда, Тино? Откуда в тебе эти эорийские замашки?
И понимая собственную нелепость, он улыбнулся в ответ. Потом понял, что Рокэ его не видит, и прошептал:
- Я больше не буду…
Рокэ удобно устроился, оперевшись локтем и предплечьем на его отведенное бедро, кончиками пальцев легонько погладил напряженную плоть любовника:
- Запомни, chico mio, на ложе любви не бывает ничего неподобающего. Пока этого хотят двое. Ты хочешь?
- Д-да…

Алва хищно и ласково улыбнулся.
- Вот и хорошо. А теперь помолчи… Хотя нет, я хочу тебя слышать, ну же.
И снова накрыл пылающую плоть губами.
И Валентин кричал, стонал, нес что-то бессвязное, хотя сам не соображал, что именно, и не смог бы вспомнить, а потом, когда тонкий палец осторожно проник между ягодиц и погладил воспаленное после двух соитий отверстие, кончил, задыхаясь и кусая губы до крови…
Рокэ еще некоторое время целовал опавшую плоть и бедра, потом провел ладонью снизу вверх по животу и подтянувшись, улегся рядом на подушки, с улыбкой вслушиваясь в хрипы и шепот любовника.
Они лежали так некоторое время, наверное, недолго, потому что рассвет только-только разгорелся во всю силу, когда до Валентина внезапно дошло, что они лежат на кровати  в спальне, а вовсе не на шкурах в кабинете. Он растерялся и поднял на Рокэ взгляд:
- А как мы.. здесь?..
Ворон фыркнул, потому что как раз в этот момент каштановая прядка Валентина попала ему на губы:
- Я слеп, но не калека, и я все еще могу взять тебя на руки. Или ты думал, я хоть кому-нибудь другому позволю коснуться тебя?
- Но Рокэ! Ты же не видишь!

- Валентин, это мой дом. От кабинета до лестницы пятьдесят шагов, на лестнице пятнадцать ступенек, от лестницы до спальни – двадцать с половиной шагов и еще семь шагов до кровати от двери.
- А я спал, - тихо пробормотал Валентин, утыкаясь заалевшим лицом куда-то под мышку Ворону.
- Ты прекрасно, крепко и спокойно спал, и, надеюсь, поправлялся от этого. Чего тут краснеть?
- Тебе нужна была моя помощь!

- Мне нужно было твое здоровье и твоя страсть, и то и другое я получил. Что еще не так?
Валентин не двигался некоторое время, пытаясь разобраться в собственных чувствах, потом мысленно махнул рукой и прислушался к телу Рокэ. Да, так и есть. А впрочем, что удивительного, сам-то он не…
И решительно отбросил прочь одеяло, прикрывавшее их обоих.
- Что? – поинтересовался Алва, протянул руку и безошибочно поймал прядь его волос.
- Ничего! – радостно ответил он, замирая от собственной дерзости, и первый раз, на пробу, аккуратно прикоснулся губами к прекрасному и мощному естеству Алвы.

Было солоно, пахло дикими цветами и чем-то южным и жарким, а еще было почему-то ужасно приятно на ощупь – гладко и нежно. Рокэ не возразил и не вскрикнул, только положил теплые ладони Валентину на голову и зарылся пальцами в волосы, ласково, но твердо. Валентин вздохнул и раскрыл губы, впуская чужую плоть в свой рот.
- Дыши носом, - почти неслышно подсказал Рокэ, и осторожно, почти незаметно нажал на затылок, задавая ритм….

 

* * * * *

Второй раз он проснулся уже заполдень и один в постели. Судя по звуку, Рокэ расчесывался где-то у окна, попытка повернуть голову обернулась-таки пыткой, вопреки расхожей поговорке, шею свело, в глазах потемнело, а потом еще и выяснилось, что ни одна мышца в его теле более не слушается головы. Руки были прохладными и слабыми, ноги - вялыми. И если бы Валентина сейчас попросили встать, он бы, наверное, разрыдался от жалости к себе.
- Рокэ?
- А, проснулся! Зря. Там у кровати молоко с карамелью, дотянешься? Пей и спи, Тино. До вечера я никого не принимаю, а к ужину будет Лионель.. Впрочем, можешь на него не делать охотничью стойку и спать дальше, если захочешь.
Прошуршали шаги, Рокэ наклонился и пощупал его лоб, потом осторожно поцеловал виски. Как его укутывали в одеяло, будто маленького, он уже только чувствовал, но не видел. Вместе с послеполуденным солнцем, в комнату входили сны. Такие же, солнечные и теплые. Зашуршала занавеска - ушел Рокэ. Ах, нет, это белая ткань на дверях на террасу, за ней - розы, море и зеленые волны у белых скал...

 

 

* * * * *

Браунинг сунул ментодерам пергамент, который выглядел настолько секретным, что его хотелось незамедлительно сжечь. Или съесть.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)



Лионель Савиньяк сиял, как орден Святой Октавии в солнечный полдень на параде. Рокэ не нужно было его видеть, чтобы это понять: танцующая походка, легкость жестов и торопливое дыхание спешащего жить человека едва не посеяли в Вороне подозрения, что близнецы опять взялись за старую игру «давай-махнемся-именами-на-часок». Рокэ близнецов не путал никогда, даже если им приходила в голову блажь выглядеть отражениями друг друга. Слишком уж они были разными при всей похожести. Вот и сейчас это неповторимое «Доброго вечера, Ро-окэ». Только Лионель так произносил. С нежным, певучим, чуть протяжным «о». Чувственное восхищение - на выдохе. Может быть, с этого «о» и начался когда-то их роман… Не упомнить. Алва до сих пор явственно мог представить, как приоткрываются сухие губы, произнося этот удивленный звук, и на миг показываются ровные белые зубы.

- Здравствуй, Нель. Экий ты сегодня. Просто праздник во плоти. Проходи сразу в кабинет, мы одни, обойдемся без столовой?
- С удовольствием, обожаю твой кабинет.
- Не поверишь, я тоже.
- Верю! – рассмеялся Лионель. – Такой вот я сегодня доверчивый. Где твой сторожевой кракен? Зови, задоверяю его сегодня от всей души.
Лионель подхватил Рокэ под локоть – вот уже и в привычку вошло, надо же – и повлек за собой по лестнице вверх. Дорогу в кабинет он знал более чем хорошо.
- Валентин спит, - отозвался Ворон так ровно, будто речь шла о смене какого-нибудь теньента в дальнем гарнизоне.
- Спит?!
- Он нездоров.

Лионель запнулся о верхнюю ступеньку, сворачивая в нужный коридор.
- Прости, Рокэ, а.. это как-то связано с.. ну со вчерашней вашей размолвкой на приеме, с кардиналом?
Ворон будто налетел на стену, замер возле резной двери. Нахмурился, склонил голову к плечу, что-то обдумывая, а потом вдруг коротко расхохотался.
- Ты даже не представляешь, насколько прав, Лионель. Конечно, Левий, чтоб его перевернуло! Да ты не волнуйся, мальчишка жив и цел. Просто отсыпается.
Кансильер удивился и порадовался в который раз, что Рокэ не видит его физиономию. Впрочем, Ворон сказал, жив и цел, значит, жив и цел.

- Отсыпаться – это прекрасно! – покладисто кивнул он, заходя в кабинет и бросаясь в излюбленное кресло у камина. - Эх, жизнь хороша, Рокэ! – воскликнул он, потягиваясь всем телом. – Удивительно мало для этого нужно, ты знаешь! Всего-то - напиться и выспаться потом.
- Да ну-у? – протянул Рокэ, задирая бровь и разливая вино по бокалам. – А я думал у твоего счастья в жизни другое имя. И сопит оно сейчас где-нибудь в штабе над ухом твоего дорогого братца, и обижается на несправедливость жизни в твоем лице.
- Ты не прав, - Лионель покатал на языке терпкое красное, причмокнул, разбирая послевкусие. – Прекрасный урожай!
- Восьмидесятый год.
- Бесподобно. Ну, так вот, ты не прав. Анри не ревнив совершенно.
- Тебе повезло! – Рокэ поднял бокал, чествуя отсутствующего Дорака.
- А тебе нет? – хмыкнул Савиньяк. – Я отчего-то не верю, что юный Спрут устраивает тебе сцены ревности. Он как-то слишком холоден для таких страстей. Ты с ним в постели не мерзнешь?

Ворон ухмыльнулся, ясно различая подначку, но игру не принял:
- Тебе интересно, каков он в постели, Нель?
- Ужасно интересно! Как ты догадался?
- Логика, мой юный друг... Мне с ним хорошо, если ты об этом.
- В целом, об этом, - серьезно кивнул Савиньяк и тут же ехидно наморщил нос. - Но частности меня тоже очень волнуют!
- Успокой их чем-нибудь, им спать сегодня голодными.

- Жестокий! Скажи хоть, настолько ли он хорош в постели, насколько ты его ревнуешь?
- Я его не ревную! – мгновенно ощетинился Рокэ и дотянулся до шнура, вызывая слуг с ужином. – Да, он хорош. И – да – он, действительно, почти заменил мне глаза. За то и держу.
- Расскажи это кому-нибудь другому, Рокэ. Все поверят, даже Эмиль.
- А ты лучше всех меня выучил?
- А я, в отличие от всех, с тобой спал.

 

Их прервала Кончита, внесшая поднос с едой. Когда она ушла, Нель отщипнул от кисти золотого южного винограда.
Какая старая игра. Как хорошо, что они оба понимали тогда, давно, что делали и зачем... Сильным людям, вообще, сложнее в жизни – и проще друг с другом. Никаких романов. Разделенное тепло и разделенная постель. Вот и все. И всем проще. Но время прошло, давно отболело то странное место в душе, откуда пришлось вырывать взаимные – может быть даже - чувства. Вырывать прежде, чем они толком появились. Осталось только странное, почти нечеловеческое чутье друг друга. Именно оно толкнуло Рокэ заявиться к Савиньякам два дня назад без приглашения, когда Нель был на грани срыва. Именно оно заставляло Неля раз за разом присматриваться к юному Придду, изводить его порой, проверять, прощупывать, испытывать. Он никогда бы не смог объяснить, но четко и ясно ощущал – Придд беспокоит Ворона. А вот чем именно и почему...

Рокэ мертво молчал и хмурился. Лионель был озадачен и печален. Но за едой застопорившийся разговор снова зацепился за мелочи и выправился. И то сказать, мало ли нынче тем. Кроме превосходной стряпни Кончиты были еще война, смута, политика, сплетни, разведка и блаженный Робер на сладкое.

- Ума не приложу, что с ним делать. Ходит, как в полусне. Но это не самое страшное, - вздыхал Лионель, - хуже то, что он сам не понимает, что с собой поделать. Вот ты, Рокэ, как лечишь скорбь по мировой несправедливости?
- Вино и хороший секс?

- Правильно! Я тоже. А сожаления о несбывшемся и подлости людей?
- А я никогда ни о чем не сожалею.
- Но все же?
- Хорошее вино и секс?
- Вот! – поучающее воздел палец Савиньяк. – А блаженный Робер с головой уходит в работу, службу и долг. Чтобы даже спать было некогда. И все равно мучается.

Рокэ вздохнул:
- Отведи его к Марианне.
- Пробовал, не помогло.
- Хм... может, снять его с занимаемой должности?
- Да ты что! Вообще с ума сойдет.
- Давай займем его чем-то еще... В государстве такая нехватка людей! Что ты мне ныл вчера весь прием? Супрема тебе? Экстериора?
- Да и тоже да!

Рокэ замолчал и прислушался к чему-то.
- Что? – насторожился Лионель.
- Слушаю, чем ты хрустишь...
- Виноградинкой, - честно признался Савиньяк. – В городе в конце весны острая нехватка винограда, понимаешь...
- Мда? – задумчиво удивился Ворон. – Где же тогда Кончита его достает? Никогда не задумывался... Хочу – и приносят...
- Твои подданные тебя избаловали, знаешь?
- Теперь догадываюсь.
- Только теперь? – задрал золотистую бровь Лионель.
- Вот такой вот я тиран и деспот. Так, Нель, бери с собой свой виноград и иди за письменный стол.
- Зачем?
- Будешь сейчас указы писать.
- Точно, тиран и деспот, - вздохнул Лионель, но виноград забрал и за стол перебрался. – Как тебя только терпит твой Спрут...
- В отличие от всяких рогатых – молча.
- Кстати, что с ним все же? – деловито поинтересовался Савиньяк, оглядывая стол. – Ты его совсем залюбил? То есть, загонял?

Ворон ухмыльнулся и откинулся в кресле, закидывая ногу на ногу:
- Скажем так, он напился.
- Придд? Пьяный?! Я что-то плохо себе это представляю!
- И правильно. Я же не сказал, чего именно... Не волнуйся, Нель, завтра он будет свеж и бодр. Просто не хочу его сейчас будить. Ты там все нашел?
- О! Знаешь, твой Придд - очень даже Гогенлоэ. У тебя в жизни такого порядка на столе не было. Тут, кажется, даже пыль боится лежать. Перья заточены так, что порезаться можно, а в чернильнице утонет вся Сагранна...

Лионель вытащил из сафьяновой папки чистые листы и устроился поудобнее. Виноград он мстительно пристроил на начищенном до блеска письменном приборе.
- Что ж, я готов!
Рокэ долил себе вина, вытер пальцы о накрахмаленную салфетку и изрек:
- Ну, пиши. «Я, Рокэ и так далее, регент Талига милостью Создателя и так далее, по воле короля моего Карла и так далее, приказываю...»
- Есть...
- Назначить Робера, герцога Эпинэ, исполняющим обязанности супрема..
- Рокэ, с ума сошел?!
- Пиши, пиши. Написал? Теперь еще три раза перепиши все это сначала, только вставь «экстериора», «маршала Южной армии» и обратно «коменданта Олларии».

Лионель сложился пополам от хохота и ткнулся лбом в столешницу.
- Рокэ, ты чудовище!
- Я знаю, Лионель, - мягко улыбнулся Ворон, - будешь вручать ему эти.. хм.. назначения в указанном порядке раз в три дня. Обещаю тебе, ровно через десять дней у тебя будет совершенно счастливый своей должностью и жизнью комендант столицы.
- А вдруг и это не поможет?
- Придумаем что-нибудь еще. Не переживай, он справится в конце концов.
- Знаю, но переживаю, - Лионель дописал вторую бумагу, неудачно дернул кистью, и с кончика пера сорвались капельки чернил, брызнули на нижние, чистые листы. Савиньяк досадливо поморщился и потянулся все к той же папке с чистой бумагой. Гербовой бумаги оказалось немного, он вытряхнул на стол ее всю. Следом выпал сложенный вчетверо листок со следами сорванной печати.
- Я перехвалил твоего Валентина. В папке с чистой бумагой весьма небрежно забыто... что это у нас тут забыто?.. ого! ни много, ни мало, письмо от Старика!
- Странно, - отозвался Рокэ, - мне казалось, его рапорт передали в Регентский совет... завтра заседание, как раз по Северной Придде.
- А это не рапорт, - упавшим голосом сказал Лионель и закашлялся. – У меня такое ощущение, что я сошел с ума.

Алва поднял голову, губы сжались в тонкую линию. Савиньяк хорошо знал эту его манеру – сейчас кому-то будет плохо.
- Кроме рапорта и записки, адресованной лично мне, никаких бумаг от Рудольфа Ноймаринена мне зачитано не было.
- Да подожди ты, не кипятись. Сейчас поймешь. Знаешь, Рокэ, я начинаю узнавать о Валентине Придде очень много нового. Такой скромности я вообще никогда не смог бы в нем заподозрить, не в отца сын.
Ворон ощутимо успокоился при этих словах и слушал внимательно, а на последнем хмыкнул:

- Даже не представляешь, насколько не в отца.
- Уже почти. Слушай, тут немного.
«Росио, до меня дошли некие сведенья, запоздавшие ко времени нашего весеннего отхода к столице. Прошу тебя передать мою личную благодарность генералу Придду, раз уж так вышло, что свой нынешний чин он от меня уже получил, и совсем не за то, за что, вообще-то, следовало бы. Заслужил по праву, пусть носит и гордится. Вообще, дельный юноша, присмотри за ним по возможности. Очень честный, мужественный, умный. Знал бы раньше, ни за что бы тебе не отдал. У самого таких мало. Рудольф, герцог Ноймаринен».

Некоторое время оба молчали. Алва вертел в руках бокал и, опустив голову, чуть улыбался. Лионель со своего места пытался заглянуть ему в лицо:
- Что он там натворил такого, а? Что Старик так щедр теплые слова?
- Не знаю, Нель. Герцог Придд крайне мало рассказывал о своем пребывании в Западной армии.
- Это уже даже не Гогенлоэ...
- Это «дельный юноша» Валентин. Шадди будешь?
Лионель отказался и попросил взамен «Слез». Новости стоили того, чтобы запить их как следует.

 

 

* * * * *

Сон с самого начала не задался. Появились какие-то странные немецкие зомби, которые размахивали наглядными пособиями для занятий по некромантии и декламировали (детские стишки)...
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)



Валентин проснулся от дуновения холодного воздуха в лицо. Ветерок коснулся скул, губ и выбившегося из-под одеяла обнаженного плеча. Он глубоко вздохнул, выныривая из глубокого, уютного сна. Он был дома, в спальне, похоже, наступила ночь – вокруг было очень тихо. И спокойно, ровно дышал рядом Рокэ. От него пахло вином, свечным воском и парфюмированной водой Лионеля Савиньяка. Валентин поморщился: конечно, они вместе провели вечер, пока он спал, ужинали, разговаривали, Лионель в чем-то помогал Рокэ, но... Чужой запах на любимом теле был неприятен. Не открывая глаз, он повернулся и потянулся к Ворону – обнять. Движение на полпути прервал голос. Очень тихий, ласковый… знакомый!

- Вальхен. Ну, проснись же, соня! Я уже битый час тебя бужу.
Сердце зашлось, глаза распахнулись, сон слетел, как тяжелый плащ. Валентина подбросило на постели:
- Юстин?!
- Тише. У Росио очень тонкий слух и чуткий сон.
Это, действительно, был Джастин. Совсем обычный, веселый, дневной. Он сидел на краю постели, смотрел на младшего брата и улыбался. Валентину сделалось дурно. Конечно, он и в детстве слышал от посторонних, что они с Джастином похожи, но тогда разница в возрасте многое скрашивала и смягчала. А теперь…

Велика разница в семь лет, когда тебе одиннадцать, а брату – аж целых! – восемнадцать… Давно это было. Джастину навсегда осталось двадцать три, а Валентин свой двадцатый день рождения уже встретил. Почти ровесники. Да прибавить еще смерть родителей, смуту, войну, груз герцогской цепи, политические интриги, любовь… Валентин смотрел в свое почти что отражение. И ему было страшно.
- Юстин…
- Не надо. Я ненадолго. Просто хотел узнать, как ты.

Младший смотрел на старшего и понимал, ясно и остро, будто по обнаженным нервам водили ножом, - не надо ни о чем спрашивать, не надо ничего бояться. Просто ответить, раз брат просит. Обожаемый мертвый брат.
- Я… хорошо. Правда, хорошо.
Он оглянулся на спящего Рокэ. Луна серебрила расслабленное, спокойное во сне лицо, которое казалось моложе и мягче сейчас…
- Я люблю его.

Джастин знакомым жестом тряхнул головой, отгоняя упавшую на глаза челку, и нахмурился.
- Ты изменился, Вальхен. И вряд ли мне это кажется.
- Да, наверное, - Валентину мучительно хотелось дотронуться до брата. Еще раз вспомнить, как крепко и тепло пожатие его руки, как пахнет его шелковая рубашка, в которую когда-то так хорошо было зарыться носом, если обидели или наказали, – и ничего не бояться, брат от всего защитит. Старший, самый сильный, самый красивый и самый лучший.

- Рядом с ним невозможно не измениться. Я теперь это понял.
- Трудно было?
- Т-трудно, Юсти…
- С ним всегда трудно.
- Да. Но с собой труднее.

Валентин посмотрел Джастину в глаза. Как хорошо, что он пришел. Как вовремя он пришел. Есть вещи, которые нужно сказать вслух. А некому. Какой древний мудрец сказал «назови демона по имени, и он уйдет»?
- Поговори со мной?
- А зачем я, по-твоему, пришел? – улыбнулся брат. – Рассказывай. Что не так, Вальхен?
- Не знаю. Этот месяц….
- Росио у нас гордец.
- И упрямец! Он бывает совершенно невыносим. Капризы на ровном месте, вспышки ярости или злости. Он сам себя не понимает, в конце концов, и путает этим меня. Он заносчивый, эгоистичный, жестокий, нелюдимый…
- Да-да, мне тоже очень нравится.
- Юсти, я серьезно!
- Я тоже. Ты его любишь.
- Люблю… - неслышно прошептал Валентин и опустил глаза, краснея. – Я запутался, братишка. Я так серьезно запутался.

- В чем? – Джастин улыбался легко и ласково, будто беды младшего по-прежнему исчислялись количеством часов, проведенных в темной и холодной часовне под замком, разбитой губой и бессердечностью отца.
- Понимаешь, Юсти…
- Понимаю!
- Да ну тебя…

- Правда, понимаю, Вальхен. В этом всем есть и моя вина. Я приезжал со службы – такой взрослый, дерзкий, счастливый. Я забивал тебе голову рассказами о войсках, маршах, сражениях, о Ноймаринене, Варзове и – о да! – Вороне. Самом лучшем, сильном, веселом, талантливом, прекрасном и великодушном. А ты слушал, открыв рот, и впитывал все, как губка. Я виноват. Ты влюбился тогда.
- Я был еще так мал, - губы дрогнули в болезненной усмешке. – Ты прав, я влюбился тогда. Как влюбляются дети – в сказку. В живую легенду, песню… В жизнь и подвиг, в полет… Ворон Рокэ казался мне воплощением этого. Всего самого лучшего в жизни, недоступной мне тогда. У меня были только менторы, вечно мерзнущие в нашем холодном доме руки, взыскания и навсегда разочарованное лицо отца. И ты.
- И я, - кивнул Джастин, - вестник из иного мира. Источник беспокойных снов о свободе, благородстве и мужестве. И о Вороне.

 

- Да… А потом было еще много всего… Твоя смерть…
- Помню!
- Я не смог... Простить их… До сих пор не могу.
- Тссс… - старший потянулся погладить Валентина по голове, но, будто очнувшись, удержал руку. – Не надо, Вальхен. Это прошло.
- Это никогда не пройдет, - тихо ответил Валентин. – Вот тогда я впервые увидел этот, «иной», мир. И услышал о Рокэ от тех, кто знал его, как и ты. Я даже сам видел несколько раз. Он был…

- Великолепен, - подсказал Джастин. – Во всем. Безупречен в каждом жесте. Изящен, прекрасен, гениален, непобедим, грозен, всеми любим - и в то же время всеми ненавидим… Само великолепие.

- Само великолепие, да. Это не прибавило мне ума. Блистательный герой из сказки въехал прямо в обычную жизнь на своем вороном коне… потом была Лаик, Фабианов день, Окделл-л-л…. Варастийская кампания, которой я не видел, но слухи… И слухи о том, что _он_ покушался на Рокэ. Потом начался полный хаос. Вести из Фельпа. Манрики, Багерлее, родители, этот.. Ракан. И Рокэ. Я никогда не забуду его там, у эшафота. Это был конец всему…
- Или начало?

- Опять смеешься, Юсти?
- Вовсе нет. Тогда ты и понял, что хочешь быть с ним?
- Я не знаю, - Валентин снова оглянулся на спящего Ворона, провел рукой над его плечом, почти касаясь светлой кожи. – Я не знаю. Просто понял тогда, что прежде, чем его убить, им придется переступить через мой труп. И потом… Суд, побег… Та ночь…
Он вздрогнул от накатившей, сладкой памяти тела.
- Ты жалеешь, Вальхен?
- Нет! Я как в лихорадке был тогда. Как одурманен, совершенно болен… им. Я не жалею. И что потом пришел к нему не жалею, - он вдруг улыбнулся. – Я думал, он меня убьет.
- Он мог, - без улыбки кивнул Джастин, - но не убил. Ты остался с ним, добился своего. Ты заботишься о нем. Служишь ему, спишь с ним, любишь его. Что же не так? Что тебя тревожит, Вальхен?
Валентин закрыл глаза, подавляя желание отчаянно вцепиться пальцами в волосы:
- Он. Я. Все. Ты понимаешь, он творит со мной такие вещи... Я бы сгорел со стыда, даже только услышав о таком. А мне с ним хорошо. Он ругается, взбалмошно себя ведет, капризничает, может ударить, накричать, неожиданно уйти… А я люблю его. Вот такого. И больше не верю в сказки.

- Сказка растаяла, остался человек из плоти и крови, со своими слабостями, сложностями и трудностями?
- Да.
- И ты его любишь?
- Да. Мне было страшно трудно эти полгода. Так порой больно было, но…
- Оно того стоило?
- Да.

- Взрослеть всегда трудно, малыш, - беспомощно пожал плечами Джастин. - Но ты справился. Ты молодец. Правда.
Валенин опять покраснел и перевел дыхание, судорожно вглядываясь в лицо старшего:
- Спасибо, Юсти. Теперь мне легче, когда я знаю, что прав. И что ты не осуждаешь меня.
- Я горжусь тобой, - отозвался призрак и потянулся к брату – поцеловать, благословляя. Валентин закрыл глаза, подставляя лоб. В лицо дохнуло холодом – и ничего больше не случилось. Только звенящая тишина глубокой ночи наполняла комнату. Ни слова, ни движения. Он долго сидел так, неподвижно, зажмурившись, и пытался понять, что случилось с ним сейчас, откуда, из каких глубин Небытия дотянулся к нему брат. А услышал только стон. Длинный, тихий, мучительный:

- Ти-и-ино…
Рокэ! Валентин открыл глаза и вынырнул из странного сна-яви, как из ледяной проруби. Сон. Только сон. Он все так же лежит в постели, и ночной холодок целует выбившееся из-под одеяла плечо. Юноша сел, оглядывая постель там, где минутой назад, казалось, сидел Джастин. Вздохнул.
- Тино…

А вот это не приснилось! Рокэ действительно его зовет! Он метнулся к Ворону, мгновенно забывая, откладывая на потом все переживания и странности.
Алва тяжело, со всхлипами, дышал и метался по горячим простыням. Глаза закрыты, губы запеклись горячечной корочкой.
- Тино…
- Я здесь! Рокэ! Проснись! – Валентин потряс его за плечо, обнимая второй рукой. – Проснись же!
Ворон вздрогнул и открыл глаза. Замер на мгновение, явно не понимая, что с ним и где он, а потом порывисто и крепко обхватил Валентина за шею, прижал к себе, перекатился, оказываясь сверху, и зашарил вслепую кончиками пальцев по лицу, груди, рукам, животу.

- Ты в порядке? Тино? Ответь мне, ты в порядке?
- Да, - удивленно отозвался Валентин, поймал подрагивающую ладонь Рокэ и поцеловал тонкие пальцы. – Я в порядке. Мы дома, сейчас ночь. Все спят, вокруг тихо, и ничего не случилось. Все хорошо.
Рокэ еще напряженно вслушивался во что-то несколько мгновений, потом обнял Валентина покрепче, опускаясь на него всем весом, расслабляя закаменевшие от напряжения мышцы, и уткнулся лицом ему в шею.
- Что-то приснилось? Что-то плохое, да?
- Нет, - помедлив, твердо ответил Ворон. И сместился немного, освобождая Валентина от тяжести своего тела. Впрочем, голову с его плеча не убрал, дыша в шею жарко и часто. Потом затих. Они оба не спали и оба молчали. Валентин перебирал волосы Рокэ, слушал, как его густые ресницы щекочут шею, и думал о своей любви, странной, дикой и всепоглощающей. Ворон чувствовал, как бьется сердце юноши под его рукой, и ему было страшно. Так страшно, как не было давно.

Рокэ Алва солгал.
Его, действительно, разбудил кошмар.
Во сне, мучившем его той ночью, Джастин Придд умирал в придорожной пыли. Сухие травы шептались на ветру, и редкие капли медленного северного дождя падали на бледное лицо, на темные опущенные веки и губы, потрескавшиеся и запекшиеся от боли. Рокэ склонился над ним, погладил по мокрым сбившимся волосам. Он коротко, тихо застонал в ответ. Внезапно подступившие слезы сжали горло - и просто покатились по щекам. Наяву Рокэ давно не умел плакать. Особенно – так. Он попытался приподнять друга, чтобы хоть голову его переложить себе на колени с холодных, мокрых камней, отнимающих последнее тепло, последнюю искорку жизни. По ладони текло что-то липкое, он поднес ее к глазам и вздрогнул: она вся была в крови. Сквозь собственные окровавленные пальцы он увидел, как умирающий открыл глаза. Красивые, серые, зимние глаза. И понял, что сходит с ума. Не Джастин умирал у него на руках... Не Джастин… Пересохшие губы дрогнули, разомкнулись, капелька крови выступила на лопнувшей коже:

- Рокэ, за что?
Без обиды, без упрека, без злобы. Тихо и удивленно: за что?.. полный муки и непонимания голос.
- Ти-и-ино, - застонал Рокэ, со всем отчаяньем и болью, не решаясь даже обнять - кровавое пятно ширилось, заливая белую землю вокруг хрупкого тела. – Тино!

 

* * * * *

Через десять минут девочка загрустила – надписи на мертвых, почти мертвых и еле живых языках ей ничего не говорили.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)



Они действительно поднялись в библиотеку, правда не в тот же день и даже не на следующий. Дома, во внутренней Придде, библиотека тоже была большой. Маленький Валентин мог часами бродить вокруг двери, надеясь хоть в щелку увидеть это богатство, и совсем не расстраивался, когда его там запирали в наказание. Он прочитал там огромное количество разнообразных книг - и тех, что указывали ему менторы, и тех, что интересовали его самого – трактаты по истории, военному делу, медицине, праву. Древние манускрипты с ранних лет будоражили его воображение и то, что братья зачастую считали мучением вчитываться в гальтарскую заумь, Валентину казалось странным. Ему было интересно.

И все равно он не был готов к тому, что увидел в библиотеке Алвы. Почти весь второй этаж занимало огромное неправильной формы помещение, уставленное шкафами по периметру от пола до потолка. В нескольких местах к стенам были прислонены лестницы, очевидно, для того, чтобы легче было добраться до той или иной рукописи. Огромные тома, обтянутые кожей с богато украшенными корешками, чередовались с пухлыми фолиантами, в которые были вшиты сотни растрепанных листов. С ними соседствовали совсем тонкие, похожие на писчие тетради, книжицы, впрочем, так же аккуратно, даже на первый взгляд, собранные и оформленные. Несколько шкафов были заняты бережно сложенными и подписанными свитками. У Валентина почти ощутимо зачесались пальцы -  пробежать по корешкам, вынуть пару особенно интересных томов, определить возраст, эпоху, стиль и автора. В Придде он не без оснований считал себя знатоком, но здесь работа так и просилась в руки.

Чтобы прийти в себя, ему пришлось оглянуться на Рокэ. Тот по-прежнему стоял в дверях, чуть морщась, и задумчиво склонив голову:
- Не обольщайтесь, Валентин, - усмехнулся он напряженному молчанию. - Вам здесь будет отнюдь не так интересно, как вы рассчитываете.
Валентин только улыбнулся в ответ, он был полон стремления приступить к делу.
- Для начала сориентируйтесь по указателям, Валентин, они на торцах шкафов, - начал Алва, осторожно, но уверено подходя к столу, стоявшему посреди этого огромного помещения, и аккуратно, на ощупь, усаживаясь в одно из множества кресел, - мне нужно, чтобы вы нашли «plantas medicinales» и «venenis», начнем с них.

Тут Валентин столкнулся с неожиданной проблемой, о которой почему-то даже не подумал прежде. Библиотека была хорошо систематизирована, но это мало помогло: все указатели были на кэналлийском, как и многие надписи на корешках книг. Юноша вынимал их наугад и неуверенно, мучительно, читал названия.

- Не то. Не то. Не то! Левее. Ниже, да что же это такое, Валентин, уже я почти вижу, где они стоят, а вы еще нет! Ну, наконец-то, несите! Да-да, эти. Разумеется, все, вы что, рассчитывали ограничиться одной книгой?
Пришлось тащить всю необъятную кипу тоненьких книг в твердых переплетах, подписанных гальтарскими цифрами и более ничем не различавшихся. Затем Алва прогнал его по всей остальной библиотеке, заставив взобраться чуть ли не на все шкафы под потолком, собирая то толстенные энциклопедические тома, то небольшие книги и даже несшитые, просто разложенные по папкам рукописи. Почти сразу стало ясно, что какая-нибудь книга непременно еще понадобится, а объем всего, что им предстояло перечитать, ужасал. Кресла, во множестве окружавшие стол, пришлось раздвинуть ближе к огромному – во всю стену – окну и полкам.

- Достаточно, - внезапно передумал Ворон, как будто почувствовав, что почти вся поверхность стола уже покрыта разнообразными фолиантами, книгами и свитками, - а жалко? Теперь становитесь здесь и читайте. Да-да, читайте! Только я вас умоляю, выразительно, Валентин!
Валентин только усмехнулся. Рокэ слушал внимательно, откинувшись на спинку кресла, но долго они так не протянули. Оказалось, что большая часть трудов, притащенных на стол, как нарочно, была написана или на кэналлийском или по-гальтарски, что отнюдь его не вдохновляло. Теперь он понял, зачем Алва велел принести несколько словарей и энциклопедий: во многом из того, что Валентин пытался читать, они не могли разобраться даже вдвоем, один при помощи зрения, а другой на слух, пришлось прибегать к книгам.

 

Через десять минут Рокэ неудержимо хохотал, исчерпав все возможности своей мимики, предназначеные для выражения удивления, изумления и крайнего недоверия тому, что Валентин ему читал. Через двадцать минут Алва был в ярости, что тем более не помогло Придду осваивать незнакомый язык. Кроме дюжины основных понятий, которые уже успели примелькаться, и нескольких слов, которые Валентин разбирал неплохо благодаря их происхождению из гальтарского или из северных наречий, остальной текст был одной сплошной проблемой, и уже спустя полчаса Алва, до того сосредоточенно слушавший, бессильно откинулся в кресле:

- Знаете, Валентин, давайте прервемся. А то я себя как-то странно чувствую. Явно не в себе, но вот где, пока не уверен. Но что бы там ни было, как соберано Кэналлоа  я не могу позволить вам так обращаться с родным языком этой прекрасной страны – и моим родным языком, в конце концов! Хотите дуэль за оскорбление чести страны, герцог?

- Рокэ, ну ты же прекрасно понимаешь, что я стараюсь, но мне не приходилось изучать кэналлийский, да и вообще, ни одно из южных наречий. И теперь я, кажется, начинаю понимать, почему. Чем хочешь клянусь, мне с моим северным произношением ужасно тяжело!
- Ну, хорошо, хорошо... Считайте, что вы меня убедили, герцог! Вызывать вас я не буду – предлагаю компромисс. Вы, со своей стороны, обязуетесь перестать, наконец, коверкать великий и богатый язык моих предков, а я - со своей - принимаю на себя обязательство, согласуясь со всеми известными мне законами северной грамматики и фонетики, звать вас Вальхен-Отто. Согласны?

- Я бы с удовольствием принял ваши условия, герцог... – выдержал дипломатическую паузу Валентин, - но боюсь, в этом случае, я никогда не перестану коверкать этот прекрасный язык, даю вам слово! Полагаю, мне даже придется пойти на крайние меры и возобновить знакомство с генералом Райнштайнером, что и вовсе пагубно скажется на образовательном процессе. Произношение, оно ведь, знаете, такое заразное!

Ворон куртуазного тона не выдержал и, услышав последнее, расхохотался. Впрочем, Валентин к нему скоро присоединился.
- Как скажете, дорогой Отто, - отсмеявшись, кивнул Рокэ и ухмыльнулся, услышав достаточно выразительное сопение, но тут же поправился:
- ...Тино. Садись лучше сюда!
Валентин удивился, но безропотно дал Рокэ усадить себя на колени и поднял книгу повыше.
- И читай, читай, не отвлекайся.…

И Валентин читал, увлеченный одной идеей – найти рецепт. Чужой малопонятный кэналлийский отнимал кучу сил и внимания. Валентин разбирал слово за словом, пытаясь, как и обещал, не коверкать слова, и судорожно вспоминал то немногое из фонетики и грамматики, что успел прочитать и ухватить где-то…
Mezclar, mixturar, pulverizar, calentar, juntar, agregar…

И бесконечные диковинные названия трав, которые он никогда не видел. Капачия, мерцилиния, корицетия, рахсера…
Рокэ то терпеливо поправлял, то хватался за голову, смеялся и стонал в притворном ужасе.
- Валентин, вы чудовище… Ничего ею не конопатят, это крупный цветок вроде лилии. Никакая не «конопатия». Капачия. Повторите!
- Ка-па-чи-я, - старательно выговаривал Валентин. – Капачия, раксера, симилия…
- Сицилимия, быть может?

- Эм... да, пожалуй, си-ци-ли-мия… pulverizar … agregar … Кхм…
- О, боги… Дальше. Это рецепт от «куриной слепоты». Я с вами скоро сойду с ума, и тогда вам придется перерывать еще и толстенные тома с зельями от безумия. А там, знаете ли, слова еще сложнее, и их больше!
- Я стараюсь, - виновато вздохнул Валентин и покаянно опустил голову. – Ты точно не хочешь, чтобы я позвал кого-нибудь? Луиса или Хуана?

- Не вздумай. Позовешь кого-то – выгоню. Я же сказал.
- Но почему, Рокэ?
- Потому что. Читай.
Валентин вздохнул, устроился поудобнее на коленях любовника, опустил голову ему на плечо, расслабляя уставшую спину и смягчая давление на ягодицы. После позапрошлой ночи между ними все болело и ныло, к счастью, не очень остро, особенно благодаря мази, которую Рокэ втирал ему весь прошедший день, но… Он поднял двадцатую за день тонкую книжицу, вновь сосредоточившись и стараясь вникнуть в текст:

- Так… Agregar и mixturar… Нагреть и смешать… Сицилимия… Две унции. Капачия – две унции три грана… Раксера... Пять драм, два грана…
- Не то, дальше.
- Дальше… Корицетия…
Валентин так увлекся чтением, что далеко не сразу почувствовал, как холодные изящные пальцы расстегнули на нем ремень, и ладонь скользнула за пояс бридж. Только когда ее прохладное прикосновение обожгло нежную кожу мошонки, он резко вздрогнул и попытался отпрянуть:
- Рокэ?!

- Сиди смирно, - вторая рука Ворона привычно вплелась в волосы на затылке Валентина, пресекая попытку встать или хотя бы увернуться. – Продолжай читать. А то мы и до ночи не закончим.
- Но Рокэ, - попытался возразить Валентин и задохнулся: сильные пальцы добрались еще дальше и болезненно сжали вялую, расслабленную плоть. – Ай!
- Там нет такого слова. Я сказал тебе читать, несносный мальчишка. Выполняй или убирайся!
Валентин сглотнул, закрыл на мгновение глаза, перевел дыхание и, стараясь взять себя в руки, продолжил:
- Мерзиния…
- Мерциния.

- Да… Мерциния… Две унции, три драхмы…
Голос дрожал и срывался, потому что Рокэ, опустив голову ему на плечо, делал дикое, невероятное. Ловко распутал завязки белья и рывком приспустил вместе с бриджами, освобождая уже начавшую медленно пульсировать горячей кровью плоть Валентина.
Мошонку обдало прохладным воздухом, еще более прохладные пальцы пробежали по ней короткими касаниями – член от головки до основания, яички, и дальше, назад. От довольно сильного нажатия пальцев на воспаленный вход Валентин вздрогнул болезненно и зашипел, сбиваясь с подсчета меры очередного снадобья. Рокэ ласково и успокаивающе лизнул его в шею, извиняясь. И прошептал прямо в заалевшее ухо:
- Читай.
Валентин кивнул, резко выдохнул и продолжил:

- Три драхмы… Pulverizar.. Измельчить…
Рокэ помедлил немного, вернулся к уже наливающемуся члену, погладил отзывчивую плоть кончиками пальцев, указательным и большим медленно сжал головку… Валентина колотило. Слова на чужом языке расползались перед глазами, и все плыло и кружилось в голове, медленный жар накатывал изнутри, делая дыхание горячим, и каждую струнку тела – сверхзвонкой. Все звенело вокруг – и его тело тоже. Пальцы легко сжимали и гладили его пах, слегка щипали и ласково пробегали, едва касаясь. Валентин чувствовал себя в это мгновение музыкальным инструментом в руках мастера. Низко звучала страсть, отрывисто и гулко, как барабан, билось сердце, кастаньеты – дрожь по телу, и гитара, о да.. Валентин завидовал гитаре  и понимал ее, как никогда. Отныне у них была общая тайна – как можно звенеть, стонать, плакать и любить под этими властными пальцами… Собственный голос Валентин слышал плохо, но, кажется, он так и не сбился с текста до последнего, хоть и хрипло, с криками и заполошным, умоляющим шепотом звучала старинная мудрость древних лекарей… Но потом жесткие пальцы оборвали задумчивую ласку, будто очнувшись, сильно и властно тронули струны, вверх, вниз, вверх, вниз – только несколько аккордов - и крик им вслед…

 

 

Валентин выгнулся дугой в руках Алвы, чувствуя, как наслаждение, будто последний, наивысший аккорд оборванной мелодии, бьет в ладонь Ворона, а потом обмяк и затих в его руках, опустошенный и усталый. Рокэ уложил его на свое плечо, притягивая к себе поближе одной рукой, а второй продолжая невесомо поглаживать опавшую плоть, и припал губами к пересохшим губам.
- Если бы я был праведным эсператистом, то мне, наверное, до смерти хотелось бы увидеть, как вы горите на костре. Вы закатная тварь, не иначе: такая порочность при такой невинности… Храни вас Леворукий от святош!

- Я с тобой и так... Каждый раз... Сгораю… - хрипло и отрывисто прошептал Валентин в его губы, ощущая, как дрожит от изнеможения тело и струйка пота бежит по спине.
- О, сгореть на одном костре – это очень романтично, вам бы книги писать.
- Всего лишь возвращаю вам вашу же высокую метафору, герцог. Эсператисты, костры, порок и невинность… У меня как-то все проще, знаете ли, - уголки губ предательски дрожали и расползались в улыбке. Валентин знал, что дразнить Ворона опасно, но ошеломительный оргазм и позапрошлая ночь в лунных бликах у незажженного камина будто что-то сломали в нем. И теперь это беззащитное и удивительно сильное в то же время нечто росло и ширилось в душе. Он не боялся Ворона. Не боялся его дразнить, как не боится ребенок диких зверей.
- Проще? – Рокэ выгнул бровь дугой и усмехнулся, приняв самый заинтересованный вид. Валентин зажмурился и крепче обнял Рокэ. Замер на мгновение и ответил, притянув голову Алвы поближе, и стараясь вложить в голос как можно больше бесстыдства и ехидности:
- Конечно, проще. Я не хочу ни на костер, ни на службу к Леворукому, и в монастырь я, как ни странно, тоже не хочу… Я хочу просто тебя.
Последнее слово он беззвучно выдохнул одними губами Ворону прямо в ухо. Тот замер на мгновение, весь напрягся, закаменел, а потом столкнул хохочущего Валентина вниз, на пол.

- Вы пьяны, Валентин.
- Конечно, - ответил тот и, встав на колени, потянулся к поясу бридж Алвы. – Вы прокусили губу, когда целовали меня. У вас в жилах Дурная кровь, знаете? – и, справившись, наконец, с застежкой, приник губами к темному от прилившей крови естеству Ворона.
Понадобилось всего несколько сильных скользящих движений сжатых губ и языка, и Валентин облизнулся, сглатывая терпкое семя. Рокэ перевел дыхание и вслепую потянулся к нему рукой. Валентин улыбнулся и молча подставил под ласковые пальцы темно-русую макушку.
Ворон рассеянно молчал, перебирая пряди его волос, а он аккуратно поправлял на любовнике одежду, затягивал пояс, поглаживая сквозь рубашку расслабленные мышцы. Потом оперся локтями Алве на колени и подпер голову кулаком:

- Рокэ?
- Что? – тут же спокойно отозвался Ворон, гладя тыльной стороной ладони его щеку.
- Вряд ли ты слышал, но в последнем рецепте, который я еще как-то помню, было такое растение – эстерамоника.
- Я слышал, - медленно кивнул Ворон и усмехнулся, - ты делаешь успехи, Тино, такое длинное слово и без единой запинки.
- Ага. Дело в том, что слово знакомое.
- Да ну? Откуда? Эстерамоника – цветок крайне редкий, он единственный растет в соленой воде, на песке и только в Кэналлоа и на Марикьяре… Странный цветок. Откуда тебе его знать?
- Такой крупный, синий и похож на нашу сон-траву?
Рокэ, кажется, удивился, по крайней мере, усмешка стала заинтересованной:
- Верно. Но твой любимый Мельхат Оритэйя о нем ничего не писал…
- Ты будешь смеяться, - замирая от догадки и нелепости идеи, отозвался Валентин, - я его во сне видел…
- Становишься провидцем?

- Не в этом дело, послушай! – Валентин перехватил руку Алвы и сжал в ладони. – Потом посмеешься, ты дослушай сначала. Когда я был ранен и бредил - помнишь? - я лежал в горячке в твоей спальне, и мне приснилось.. То есть, я не сразу понял, что это сон, тогда казалось, что это все на самом деле, - он судорожно вздохнул и провел по лбу ладонью. - Ну вот, снилось, будто дом пустой, а мне очень нужно тебя найти. Потом еще, будто кто-то ждет меня здесь, странное такое чувство... Я встал и пошел в твой кабинет, там было темно, мне показалось, ты сидишь у стола… Только ты и луна, и все… а потом тот, кто у стола сидел, заговорил со мной. Это был не ты, конечно… Но очень похож! Только глаза черные... Кажется, он назвался Рамиро и долго мне что-то говорил по-кэналлийски, я ничего не понял. Он тогда просто показал мне этот цветок и заставил повторять «эстерамоника» пока я не запомню… Вот. Ерунда какая-то…

 

Валентин замолчал, вглядываясь в лицо Ворона. Он ждал, что Рокэ посмеется над его верой в сны, суевериями и горяченными видениями, но нет. На лице Алвы не было ни насмешки, ни удивления. Пожалуй, точнее всего было бы сказать, что Ворон был одновременно раздосадован и восхищен.

- Это, Валентин, не ерунда... – наконец прошипел он. - Это с-с-совершенно даже не ерунда! Это собственной персоной соберано Рамиро. Обожаемый покойный р-родственничек! Уже и к тебе в сны пролез, ну надо же, какая прыть!
- Ты... Рокэ, ты в порядке? – осторожно уточнил Валентин, стараясь не попасть ни под горячую руку, ни под скорый на расправу язык Ворона. - Ты что, в самом деле считаешь, что соберано Рамиро, умерший почти Круг назад, мог по своей воле, нарочно, мне присниться? Именно мне?
- О! Этот – мог! Этот все может! – очень уверенным и ничего хорошего не предвещающим тоном подтвердил Алва и внезапно расхохотался.

- Да все в порядке, Вальхен, - сказал он, отсмеявшись, и еще раз широко ухмыльнулся, чем вызвал у Валентина приступ глубокой задумчивости (а может, и зависти к неведомому, хоть и уже знакомому родственнику Рокэ), - тебя никогда не удивляло, что в этом доме нет ни одного портрета? Ни легендарных маршалов, ни прекрасных дам? На это мало кто обращает внимание, да и в доме этом немногие чужаки бывают. А правду, и вовсе, знают единицы. Дело тут не в гордыне рода Алва и уж точно не в том, что мы стыдимся предков, вовсе нет...

Рокэ говорил, легко, с улыбкой, склонив голову к плечу, а рука тем временем вновь нашарила макушку Валентина и теперь слегка ерошила волосы.
- На самом деле, портреты маршала Алонсо и Железного Ворона, и многих других здесь были. Но у них обнаружилась одна премерзкая привычка - читать нотации. В особенности -после третьей бутылки и в лунные ночи. Не знаю, один ли я такой в семье, оттого что последний, или отцу и деду тоже доставалось... Пришлось снять, сам понимаешь: только соберешься уединиться с гитарой и немного подумать, как тебя начинают учить жизни!

- Неприятно, - серьезно кивнул Валентин, сдерживая смех: уж слишком ясно ему рисовалась эта картина. На окружавших Рокэ портретах лица были сплошь суровые, и он, сидевший в обнимку с бутылкой, закинув ноги на стол, казался удивительно молодым, даже юным. «Теньент в отпуске»... Кажется, именно так называл подобное состояние Юстин.
Было что-то очень странное в происходящем, но эта странность почему-то не причиняла Валентину беспокойства. Наоборот, Рокэ сидел рядом с ним, и рассказывал о своей семье, а еще – о говорящих портретах. В своем ли он уме? Но Рокэ не шутил и действительно верил в то, что говорит.
- А соберано Рамиро вообще... опекает. С тех пор, как сняли портреты, повадился являться ко мне во сне и одаривать каламбурами средней степени тяжести. Тоже мне, фамильное привидение... Чувство вины за последствия смены династии его гложет, не иначе. Как полагаешь?

- Я не знаю, Рокэ. Вообще-то он показался мне серьезным.
- Ну разумеется, серьезным, тут поневоле затоскуешь, когда твой собеседник понимает тебя через два слова на третье и совсем не способен достойно ответить. Надеюсь, ты не пытался? – в притворном ужасе поинтересовался Рокэ, и Валентин все же рассмеялся.
- Да нет, вроде бы. Я на тот момент даже простенькое «не понимаю» с трудом связал, только колыбельная эта все время в голове крутилась. Та, которая «криоме ми мадрэ...» Рокэ, а о чем она? Я понял только смутно: «мать растила меня счастливым и довольным и говорила: ты будешь маркизом или графом...», верно? А дальше? Что значит «goxeru»?
- О, Валентин, это очень печальная песня! Она повествует о судьбе бедного корзинщика, которому в детстве неправильно обозначили цели в жизни...

Несколько минут Валентин сидел неподвижно, недоверчиво молчал и хмыкал. Но на лице Рокэ была такая неподдельная, хоть и слегка подпорченная ехидцей, искренность, что поверить пришлось. Да не может быть! Такие простые и такие... волшебные чужие слова, запоминающийся напев, который, казалось, мог исцелить от чего угодно. И все это – не о далеком южном море, не о Семи ветрах Судьбы, а....

Хохотали оба и от души. Рокэ тоже развеселился, слушая заливистый хохот Валентина. Потом юноша оглядел горы томов, беспорядочными хребтами украшавшие стол, и в кои-то веки подумал, что понимает братьев. Он с радостью предпочел бы пыльную дорогу и сутки в седле, пусть даже в путешествии за загадочной эстерамоникой, перерыванию библиотечной пыли, но долг есть долг. Оттягивать свою участь, пусть даже печальную, не имело смысла. Впрочем, встать и потянуться за следующей книгой ему не дали:
- Не придется, Валентин. Уж не знаю, чего от вас хотел соберано Рамиро, но я с ним согласен.
- Ты хочешь попробовать? В самом деле?

- А почему нет? Эстерамоника, ракстера, аденостилес ромбико и еще полдюжины более распространенных тинктур, - Рокэ отстучал по ручке кресла пальцами какой-то лихой мотив, вид у него был порядком задумчивый, - сочетание неожиданное, но чем кошки не шутят... Перечитайте еще раз рецепт, Валентин. Сейчас мы пойдем в мое «логово отравителя», выражаясь языком Дидериха. И я весьма на вас надеюсь. Основу для снадобья сделаем прямо сегодня. Запоминайте пропорции и не травите меня больше.
Валентин покраснел:
- А эстерамоника? Это ведь редкость? И остальное... Может быть, стоит послать за ними прямо сейчас?

- Замечательная идея! Я передумал! Мы не пойдем в лабораторию, а вместо этого вы отправляетесь в дальний путь! Очень дальний. Готовьте медные башмаки и стальные хлеба... или как там?
Валентин растерялся, не успевая придумать достойный ответ, а Рокэ, выдержав подобающую паузу, продолжил:
- Да-да, раз вы так самоотверженно печетесь о данном... хм, рецепте, за эстерамоникой пойдете сами. Пешком! – он ухмыльнулся, прислушиваясь к удивленно замершему дыханию, - Прямо в подвал. Где сможете в полной мере оценить мою предусмотрительность, избавившую вас от необходимости сказочных подвигов. Поищете нужные компоненты, я как раз держу там те, что не переносят высоких температур. Заодно вино присмотрите к ужину.

назад          Часть Третья       Часть Пятая

Сайт создан в системе uCoz
Сайт создан в системе uCoz