назад

Роза Ветров

Часть VI


Дорогому Эрли посвящается!
С Любовью и сердечной благодарностью за "Мою Роситу"




* * * * *

- Это кот, - объяснил Асс. – Обычный бесполезный кот, который только и умеет, что непрерывно хихикать.
- Коллега, вы меня удивляете. Это же Чеширский Сторожевой, известный также под именем Смеющийся Последним. Очень редкая порода.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)




Лионеля Савиньяка преследовало странное ощущение. Как будто за ним следят. Лионель прошелся от окна – задернул плотные гардины – до стены – заглянул за гобелен, но это не помогло.
- Нель, сядь, пожалуйста, - мягко попросил Рокэ и усмехнулся, полуопущенные ресницы дрогнули.
Лионель упал в кресло напротив.
- Рокэ, у нас серьезный разговор.
- У меня нет.
- Смешно.

Алва вздохнул и оперся локтями на стол. Из коридора слышались приглушенные тяжелой дубовой дверью голоса. Говорившие спорили. Вернее сказать, женщина отчитывала редко и тихо отвечающего что-то юношу.
- Так и в чем наша проблема, господин кансильер?
Лионель удовлетворенно кивнул. Они со спутницей не слишком удачно пришли к регенту со срочными новостями. В приемной их встретил бледный и усталый Валентин Придд, Лионеля пропустил, а баронессу Фарра – нет. Ничего, мол, не знаю, посторонние - по записи, по личным вопросам не принимает, а что ваше звание равно маршальскому,  в первый раз слышу от вас! Они спорили до сих пор. Вернее, спорила эрэа Даниэла, попутно отчитывая капитана регентской охраны за все возможные и невозможные прегрешения прошлых месяцев.
Все это чрезвычайно развеселило Рокэ. Настолько, что говорить с ним в первые пять минут было совершенно невозможно. Откуда только эти приступы невообразимо хорошего настроения, появившиеся в последнюю неделю и все учащающиеся? Впрочем, это замечательно. Хотя и крайне неуместно.

- Не люблю пересказывать через третьи руки, - с намеком проронил Лионель и оглянулся на дверь. Там все вроде бы стихло, но напряжение чувствовалось даже по эту сторону двери. Кансильер готов был спорить на съедение собственной шляпы: Придд понял, кто перед ним, и был бы рад пропустить решительную эрэа Даниэлу, но теперь уже не знал, как. Долг ощутимо противоречил здравому смыслу…
Рокэ поулыбался еще немного и все же спас своего Ручного Спрута:
- Валентин! Проводите ко мне баронессу Фарра. Она мне нужна немедленно.
Тяжелая дверь басовито скрипнула, открываясь. Госпожа баронесса, осенне-рыжая и хорошенькая от гневного румянца, шагнула в кабинет. Мужчины встали. Чины чинами, а все же – дама.

Рокэ безошибочно взялся за спинку кресла и предложил ей сесть. Лионель подивился на потрясающую, совершенно нереальную способность Ворона ориентироваться в кабинете на слух. Впрочем, это ведь _его_ кабинет.
Расселись. Лионель успел облегченно вздохнуть и удовлетвориться порядком, рабочим настроем и, главное, секретностью, когда Ворон жестоко его разочаровал. Особенно в последнем пункте:
- Валентин! – позвал он, прижимая руки к вискам. – Вы мне нужны. Будьте рядом для всякой надобности, я же просил…
Придд, еще более раскрасневшийся, чем баронесса, скользнул в комнату и сразу почему-то прошел к камину, взял с полки темный бокал, поставил перед Алвой. Сел в кресло у окна и замер. Статуя, что ты будешь делать. Холодная, незыблемая, гальтарская скульптура. Что только Рокэ умудряется в нем находить?

Гости, растерявшись от непонятного им появления юного герцога, молчали.
Первой нашлась Даниэла, улыбнулась через плечо Валентину так холодно, что, не знай Лионель о ее неоспоримом родстве с Домом Молний, тут же заподозрил бы кровь Ледяных Спрутов:
- Вы не только нахал, но и самоубийца.
Валентин встал и, не меняясь в лице, поклонился. Сел.
Ну и парочка, Создатель Милосердный. Из таких или заклятые враги выходят или лучшие заговорщики… Нет, вот о последнем, к счастью, даже думать не приходится.

Баронесса еще раз смерила Валентина ледяным взглядом через плечо и вдруг улыбнулась. Хорошо улыбнулась, гордо и тепло.
- Ну что ж, господин регент. Буквально несколько небольших усилий с моей стороны и со стороны господина кансильера, я надеюсь, и я смогу сказать, что ваша охрана меня вполне устраивает с точки зрения государственной безопасности. Теперь к делу. Граф Савиньяк сообщил вам о сути вопроса?

Рокэ улыбался, склонив голову к плечу, и  вертел в пальцах недопитый бокал непонятной жидкости.
- Нет, баронесса, и был совершенно прав. Ваши вести, вам слово. Зачем пересказывать и переиначивать невольно, если можно узнать из первых рук? Итак?
- Итак, - веско отозвалась хрупкая миловидная женщина, и глаза ее стали серьезными, жесткими и внимательными. – Герцог Алва, я вас надолго не задержу. Но новости тревожные. Извольте - вы около двух лет не были в своих владениях, не так ли?
- Вы совершенно правы, дорогая баронесса. Был, знаете, занят. То война, то Багерлее… Дела.
- Дела, - кивнула она, совершенно серьезно соглашаясь с этим. – Гонцы и вестовые, посылаемые к вам из Алвасете почти все остались в Олларии, при в вашей особе?

Алва, похоже, начинал забавляться:
- Те, которым повезло добраться до столицы через охваченную смутой страну. Мне нужны сейчас верные люди, _мои_ люди. А не слишком секретную почту в Алвасете может довезти и надежный здешний гонец.
- Весьма разумно, господин регент. Ну и, наконец, письма и приказы, которые отправляются в Кэналлоа, помогает вам писать герцог Придд, я права?
- Вы правы, - покладисто кивнул Алва в очередной раз, от веселой усмешки на правой щеке появилась ямочка, - чего я сам-то буду? Не регентское это дело.
И, как бы невзначай, совершенно безошибочно подобрал со стола перо, принялся вертеть любимым способом: поставив острием на палец. Лионель восхищенно хмыкнул. Вот ведь. Изысканная шутка для слепого. Виртуозная.
Но эрэа Даниэла не дрогнула. Кивнула одобрительно, признавая шутку удачной.
- В общем и целом, герцог, вы лично не показывались в Кэналлоа довольно давно, письма от вас приходят написанные чужим почерком, гонцы не возвращаются, в далекой и непонятной Олларии творятся безобразие и война. Поздравляю вас, герцог. Вы умерли.
- В самом деле? – кажется, Алва удивился. По крайней мере, сделал вид, что удивлен, – поправил себя слишком уж хорошо знавший Рокэ Лионель.

- Умерли. Во время смуты, на войне или в тюрьме. Неважно. Но Талиг не хочет лишаться богатых земель и теперь всячески пытается инсценировать, что вы живы. Но больны и очень заняты… Именно такие настроения царят в Кэналлоа, герцог. Источник надежный.
Удивился? Озадачился? Уже знает? Молчит, вертит перо, будто так и надо.
- Как регент Талига благодарю вас за службу, баронесса. Как соберано Кэналлоа и Марикьяры не скрою неприязни к тому факту, что ваши люди проникли даже на мои земли.
- Как и везде. Это безопасность…
- Это соглядатаи.
- Бесспорно.

Смелая женщина. И сильная. Но Рокэ противник - не чета Придду. С ним лучше не схватываться. Она и не будет.
- Герцог, а вы не будете так любезны проводить меня до кареты?
Рокэ удивился, заломил бровь, собрался что-то сказать. Лионель тоже удивился. Скорости, внезапности и стремительности отступательного маневра. Маршалам учиться впору! Не поражение, не бегство – отступление. Ей не нужно это поле боя. Играйте, мужчины, сами.
Усмехнулась, повела плечом. Она прекрасно все понимает, но замешательство присутствующих дипломатично свела к другому:
- Да не вы, герцог Алва. Герцог Придд, разумеется. Пока вы с господином кансильером поделитесь планами и сплетнями.
- Сплетни – удел светских кокоток, госпожа баронесса, - усмехнулся Лионель, вставая, дабы самочинно проводить даму. Но неожиданно опоздал. Валентин Придд совершенно бесшумно возник рядом и подал Даниэле руку отточенным, изящным жестом.
Баронесса руку приняла охотно и улыбнулась кансильеру:
- О, да. Разумеется. Как можно.

И в улыбке было столько яда и меда, что Савиньяку сразу стало понятно, что, собственно, именно так она и полагает: мужчины сплетничают похлеще иных кокоток. Кивнула Валентину и вышла.
- Мы не сплетничаем, мы обсуждаем новости, - светским тоном поведал Алва закрывшейся двери. – Как ты думаешь, Лионель, не съест по дороге?
- Придда? – хмыкнул Савиньяк. – Нет, он ядовитый. Придд ее тоже. Воспитание не позволит, да и зуб не возьмет – такую женщину!
- Великолепная женщина, Лионель. Умная и с характером. Как раз в твоем вкусе. Но чужая.
- Знаю, - отмахнулся Савиньяк с улыбкой, - не совсем уж я… Рокэ, я понимаю, что ты более, чем уверен в своих людях, но... Сам понимаешь, Кэналлоа и Марикьяра – это не только покой на Юге. Это флот. Если только загорится на Юге – останемся без флота, а это мало не катастрофа. Кроме того, могут начаться перебои в поставках провианта, оружия, или…

- Я в курсе, Нель. Я напишу маркизам сегодня же. Они разумные люди, ты сам знаком с половиной. Почерк и долгое отсутствие – чушь, и волнения они уймут. Объясню, вызову кое-кого к себе, успокою. Все будет, как надо. Не переживай.
Лионель кивнул, помедлил немного. Часы на каминной полке пробили восемь. Голосов из-за тяжелой двери слышно не было. Радоваться этому или трубить тревогу? Союз между такими, как баронесса Фарра и герцог Придд куда опасней самой лютой войны. Придд, Придд, Придд, скрытный, умный, непонятный, опасный…
- Да, и по поводу писем, Рокэ…
- Что?

Удивился? Во всяком случае, виду не подал. Привык к нападкам на своего добровольного незаменимого помощника?
- Ты доверяешь Валентину Придду всецело?
- Нель, я тебя умоляю, - поморщился Алва. – Валентин не ты. И время другое, и ставки другие. Разумеется, то, что я с ним сплю, вовсе не означает, что я подставлю ему спину. Свою – или королевства.
- И все же, Рокэ, - Лионель покачал головой и взялся за графин с водой. – Практически с того дня, как ты стал регентом, мальчишка с тобой. Фактически он знает все, что знаешь ты в последнее время. Перед его глазами - все письма, документы, донесения. Он слышит все разговоры, доклады, советы, он…
- Он слишком много знает. Да, Нель, я понимаю.
- Рокэ… Это приговор.
- Я понимаю, Нель. Я же сказал. Я прекрасно понимаю, что сейчас достаточно одной хорошо организованной провокации на флоте, и даже Альмейда получит шанс не справиться со своими капитанами. Так уж оно все устроено, Нель. Не думаешь же ты, что я ни на шаг от себя не отпускаю Придда только потому, что никак без него не обойдусь? Я не настолько плох. И пистолет тоже держу под рукой не зря. Ты прав, это – приговор. И если он сам себе его подпишет – то я и на звук успею его застрелить.
- Успеешь, - кивнул Лионель, - знаю… Надеюсь, впрочем, что не придется. Должно же тебе когда-то повезти.
- Лионель!
- Молчу-молчу.
Он поднялся, подошел к столу, взял руку Ворона в свою и пожал.
- Мне, пожалуй, пора. Дел еще прорва, да и Анри ждет… Что-то твой Спрут пропал, пойду спасать из нежных ручек Госпожи Удачи.
- Спаси по дороге, пожалуйста, - Рокэ белозубо улыбнулся, не поднимая головы, и кивнул: иди, мол.

 

* * * * *

Похоже, даже для и.о. премьера Браунинг знал слишком много. «Может, избрать его постоянным премьером? – подумал Тотктонада. – И пусть себе знает, что хочет».
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)




Рокэ откинулся в кресле и прижал ладони к вискам. Зрение снова погасло, и цена ему была все та же: голова ныла, кружилась и пульсировала болью. Зато увидел Лионеля. Здорово. Все такой же красивый, стервец. Только усталый и замотанный. Видать, новая должность дает жизни… Всего несколько мгновений тишины и покоя, потом дверь скрипнула почти неслышно, и легкие шаги прошуршали по узорчатому паркету.

- Рокэ?
Валентин. Проводил дорогих гостей и тут же обратно. А впрочем, куда ему еще деваться.

- Да. Валентин. Вы что-то хотели? Скажите Кончите, чтобы сварила шадди.
- Хорошо, - дернулся, было, к дверям, но передумал и снова шагнул ближе к столу. - Рокэ, а почему ты не сказал графу Лионелю про письмо дора Эчеверрии? И вообще, что ты в курсе происходящего? Я чего-то не понимаю.

- Хорошо, что у вас хватает ума держать язык за зубами и делать вид, что вы знаете далеко не так много, как на самом деле. Радуйтесь, это редкий талант. Возможно, он когда-нибудь спасет вам жизнь.

Рокэ усмехнулся, снова нащупал на столе перо и принялся вертеть, поставив его острием на палец. Привычка новая получается, надо же. Хорошо, что слепота дает повод просто так прятать глаза. Не вызывая у собеседника мысли о подвохе в словах.
- А не сказал я Лионелю всего именно затем, Валентин, чтобы не уподобляться вашему однокорытнику и не пороть горячку напропалую. Лионель узнал о волнениях – прекрасно, я заверил его, что со всем разберусь. Непременно.

Валентин чувствовал некую напряженность, наигранную беспечность жестов. Это беспокоило, хотя, с другой стороны, он сам по пальцам мог пересчитать мгновения – именно мгновения – когда можно было поклясться в том, что Алва делает или говорит что-то искренне.
- И разберешься, - уверенно кивнул он, сложил руки на груди и оперся плечом на резной оконный переплет.
- Да. Разумеется. Проблема в том, что граф Савиньяк – талигоец. Он, видите ли, привык к реалиям королевства Талиг.
- Это что-то меняет? – Валентин склонил голову набок – и постарался, чтобы Алве в его голосе слышалась улыбка.
- Разумеется. Интересуетесь?
- О, да.

Рокэ широким жестом обвел пространство перед собственным столом:
- Прошу садиться.
И оперся о подлокотники, приняв вид важный и значительный.
Валентин подыграл ему, с видом скромного унара устроившись на краешке кресла напротив.
Рокэ задумался о чем-то, улыбнулся:
- Судя по звуку, вы играете в скромность и смирение перед ликом мудрости! Хорошо, что я вас не вижу, от смеха голова болит сильнее, говоря по чести. Ну, так вот.

- Да-да!
- Не вздумайте записывать, усваивайте на слух. Есть существенная разница между бунтом в Талиге и бунтом в Кэналлоа. Смотрите. Когда есть хлеб и не грозит война, откуда берутся смутные веянья в Талиге? Сверху. Замечательнейшие правдолюбы, так называемые Люди Чести, к которым и мы с вами некоторым образом относимся, чем-то недовольны, что-то желают менять – и сеют смуту, панику и недовольства. Народ подключается уже потом, когда стараниями сих господ в королевстве начинаются проблемы, касающиеся каждого – голод, бои, разруха.
- Это я понимаю.
- Похвально.

 

Алва поморщился и прикрыл ладонью глаза. Придд следил за его лицом заворожено. Это продолжалось уже вторую неделю. И все равно, каждый раз, каждый день это было чудом. И верно. Ладонь отодвинулась, веки болезненно напряглись, дрогнули, – Валентин сорвался с места, задул все свечи, отдернул вместо этого гардины: за окном стояли синие сумерки, самое тихое и самое задумчивое время суток. Света хватало ровно настолько, чтобы сносно различать предметы и черты любимого лица. То, что надо. И глазам Ворона это не причинит боли.
Валентин вернулся на место, в кресло и, неотрывно глядя в синие прекрасные глаза, положил сплетенные руки на стол, а на них – разом ставшую тяжелой голову. Алва поглядел на него, щурясь - видел он по большей части крайне нечетко и плохо - и повторил его позу, точно так же устроив подбородок на предплечье левой руки.

- Ну, так вот, Валентин, - тихо, почему-то вполголоса, продолжил он, щурясь на упорно расплывающиеся, неуловимые черты лица юноши. – В Кэналлоа все по-другому. Там бунт идет из глубины, от простых людей. Крестьян, матросов, плотников, садовников, виноградарей, старателей, рудокопов. Если они поверят в то, что я мертв, их ничто не удержит. Даже горстка дворян, которые прекрасно понимают, что и почерк в письмах, и долгое отсутствие, и не возвращающиеся часто гонцы – чушь и издержки военного времени. Народный бунт в Кэналлоа беспощаден. Люди, пытающиеся разрушить плотину, далеко не так страшны, как плотина, самолично решившая рухнуть. Понимаете?

Валентин молча кивнул.

- Поэтому я не рассказал всего кансильеру Савиньяку. Он знает многое, но беды не понимает и не видит.
- Почему же мы сидим здесь? – шепотом спросил Валентин, удивленный и встревоженный услышанным. А более всего – спокойствием Алвы.
- А мы не сидим. Я же сказал, главное - не пороть горячку. Это никогда не приводит ни к чему хорошему. Мы с вами еще неделю назад, едва получив послания рэя Эчеверрии и адмирала Альмейды, написали несколько писем, помните?
- Да, конечно, два господину…
- Тс-с-с… - жесткие подушечки пальцев легли на теплые губы. Прижали и погладили. – И у стен есть уши. Учитесь делить мысли на те, которые нужно сказать и те, о которых можно промолчать. Впрочем, вы это недурно умеете, но в моем присутствии расслабляетесь. Не стоит. Право, не стоит.

- Но как иначе? – улыбнулся Валентин и поцеловал кончики гладящих губы пальцев.
- Ну, так вот. Сначала мы дождемся ответа от адресатов. А потом уже будем действовать. Мы успеем, я вас уверяю.
Рокэ смотрел на него в упор со странной, горячечной жадностью. И даже морщинка, залегшая между бровей, не делала его чем-то озабоченным или печальным – нет, только жажда. Молчаливая, скрытая, необоримая.
- Да, - прошептал Валентин, и не понятно было, согласился ли он со словами Алвы или ответил на этот незаданный вопрос. Рокэ молча потянулся к нему через стол – и накрыл теплые губы своими.

Мысль о так и не принесенном шадди мелькнула и погасла. Утром. Все утром…
Синий полумрак в комнате, тишина в доме и только прикосновение губ к губам. Синие глаза Алвы - зрячие глаза! – притягивали, манили, околдовывали. Наверное, мышь так чувствует себя под взглядом кошки, когда знает, что деться некуда… Валентин не противился. Так, завороженный, не отводя взгляда, обошел стол – и тут же понял, что был тысячу раз прав. Горячие, сильные руки рванулись к нему  и не схватили, а медленно, ласково, почти бережно обняли. Рокэ долго вглядывался в его лицо. Близко-близко. Так, что его горячее дыхание касалось щеки. Валентин почувствовал, как скулы вспыхнули предательским алым, и Ворон погладил их кончиками пальцев.

Потом опять были поцелуи – крепкие, долгие, язык врывался в податливый рот и гладил ровные зубы, спинку языка и губы изнутри. Потом, когда от недостатка воздуха сладко закружилась голова, Алва оставил истерзанный рот, рванул сильной рукой жесткий воротничок мундира так, что пуговицы полетели на пол, и долго, горячо, крепко, зло целовал нежную шею. Прикусывал сильно, облизывап укусы, оставляя отметины, что не скроет завтра даже шарф. Валентин дышал приоткрытым ртом и тихонько стонал на выдохе. Невозможное, обжигающее желание билось в жилах, заставляя вздрагивать от укусов любовника – и подаваться навстречу. Чуткие пальцы скользнули по мундирному сукну – и мундир полетел на пол, вслед за ним отправилась рубашка, разорванная до плеча. Сапоги он стащил сам, когда Рокэ подсадил его на край стола и обнял ласково, жарко и почти что кротко. Будто разрешения спрашивая или наслаждаясь мгновением: мой. Валентин прижался как можно плотнее к нему, устроил голову на плече Ворона, дотянулся из-под его локтя до голенища и потянул сапог вниз. Потом пришлось помочь носком второй ноги, а для этого – обхватить любовника бедрами за талию. И сжать. Рокэ вздрогнул, усмехнулся и, дождавшись, когда и второй сапог бухнется на пол за спиной, внезапно властным, сильным жестом повалил Валентина прямо на стол, в кипу бумаг. Хорошо еще чернильница с перьями стояла в стороне…

Ворон рванул его ремень, расстегнул бриджи и стащил – вместе с бельем. Твердый край столешницы остро впился в обнаженные ягодицы, Валентин ойкнул и заерзал, но Рокэ подхватил, подсунул свои ладони под ладные полушария, медленно и сильно сжал. То, что вырвалось из горла, трудно было назвать криком или стоном. Хрип напополам с рычанием. Или урчанием? – низким, радостным, почти животным. Валентин смутился бы такой своей странной реакции, но Алва ответил тем же. Это было забавно – и ужасно возбуждало. Он попытался обнять Ворона за шею и притянуть к себе, но тот мотнул головой, уворачиваясь. Медленно наклонился и прижался губами к нежной коже возле тазовой косточки.  Пряди волос рассыпались, касаясь паха и возбужденного естества. Валентин взвыл и прикусил костяшки пальцев. И продолжал впиваться в них зубами, не замечая, что прокусывает, потому что пальцы Алвы скользнули по ягодицам, погладили ложбинку, и один из них уверенно вторгся внутрь, преодолевая сопротивление сухой сжавшейся мышцы. На боль и возражения не было ни сил, ни желания – возбуждение смывало все. Потому что горячие сухие губы Ворона помедлили немного, выцеловывая дорожку жестких волос в паху, и обняли напряженный до предела, пульсирующий член. Остальное Валентин запомнил плохо. Голова запрокинулась, тонкое тело выгнулось дугой, сминая письма, доклады, документы государственной важности…

Кровь стучала висках, а Валентин видел только перевернутое окно и синий-синий вечер за ним, далекие огоньки факелов на воротах, тускло мерцающее серебро на камине и размытое, еле видное – скорее просто светлое пятно - собственное отражение в оконном стекле. Потом сладкая пытка остановилась, Алва склонился над ним, слепо пытаясь нашарить его руку. Валентин закрыл глаза, обнял его за шею, обхватил ногами талию – и выгнулся, закусывая губы, когда твердый, напряженный, едва смазанный слюной член вошел в него. Было больно, но боль странным образом обостряла и усиливала удовольствие. Валентин не открывал глаза, зажмуривался крепче, стискивал зубы, чтобы не стонать, и всем своим существом слушал Ворона. Биение его сердца, его резкие и сильные движения внутри, его чуткие, ласковые пальцы – на губах и на члене, его губы – на шее, на взмокшем лбу, на закрытых веках.
И за мгновение до того, как оргазм накрыл их обоих, сталкивая в звенящую бездну, Рокэ замер и прошептал, касаясь губ губами:
- Мой. Запомни, ты мой.

 

* * * * *

Чтобы понять глубину потрясения Сена и компании, представьте, что вы идете по улице, и вдруг из-за угла выскакивают пятьдесят Владимиров Владимировичей Путиных.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)




Валентину снился странный сон. Тревожный, раскаленный, красный.
Он стоял посреди огромной мертвой равнины, и на много хорн вокруг была только жесткая, черная выжженная трава. Рокэ стоял перед ним на коленях, уткнувшись лицом в его камзол. Валентин гладил вороные волосы, но смотрел не на Алву – на горизонт. Там вставала, матово светясь, стена темноты. Черноты, пустоты – Создатель весть, чего. Но было очень страшно. И очень тихо. Равнина была абсолютно плоской, горизонт замыкался в круг, и в круг замыкалась жуткая стена. Это Смерть, - понял Валентин. Смерть. Или что-то страшнее, сильнее, безнадежнее. Справа, слева, спереди и позади них, замерших неподвижно, высились Блуждающие Башни. Они были далеко. Еще далеко. И приближались, по мере того, как кольцо темной стены сужалось. То ли сдерживали ее, то ли вели за собой…
Ворон запрокинул голову, оторвал мокрое лицо от камзола Валентина и тихо сказал: «Уходи». И посмотрел в глаза твердо и властно. «Нет,» - ответил Валентин, не размыкая губ, но зная, что Рокэ услышит, - «нет. Никогда».


Он уже понял, что это лишь сон, но просыпался долго и трудно, выдираясь из вязкой сонной мути.. В комнате было тепло и тихо. Валентин, вздохнул, потянулся всем телом и потер глаза тыльной стороной ладони – детская привычка. Веки удалось разлепить. Надо было встряхнуться, скинуть ноющую, тянущую одурь, которую оставляют в теле дурные сны. Послушать, как ровно дышит во сне Рокэ, осторожно высвободиться из его рук, тихо зажечь свечу, выпить воды, успокоиться, лечь.

План провалился на первом же пункте. Едва Валентин открыл глаза, он понял, что в комнате что-то не так. Свеча уже горела на столике. Валентин лежал на боку и поэтому сразу увидел ее. Второй странностью было дыхание Рокэ, вслушиваться в которое он привык даже неосознанно. Рокэ был рядом, но дышал.. Не то, чтобы тяжело или громко, просто по-другому. Не как спящий. И не было властных рук, каждую ночь по обыкновению обнимавщих его крепко и ласково. Валентин встревожено вскинулся на локте, обернулся – и упал обратно на подушки.
Рокэ Алва сидел рядом на постели, тихий и какой-то ужасно задумчивый. Резкие отблески свечи падали на его лицо, в расшнурованном вороте рубахи виднелась тонкая ключица, волосы рассыпались по плечам, - и он казался очень юным из-за этого.

Они с минуту смотрели друг другу в глаза. Всматриваясь в темно-синие, вечерние, живые глаза Ворона, Валентин понял вдруг, что произошло сейчас, что заставило Рокэ проснуться, зажечь свечу и молча сидеть рядом, не тревожа.
Прошло время цветных пятен, света и тени. Волшебное зелье исцеляло и восстанавливало зрение все больше. И вот теперь настал тот долгожданный миг, когда минуты прозрения стали четкими, ясными, яркими. Как раньше. Рокэ видел не просто светлое пятно на месте лица Валентина, но каждую черточку, морщинку, ресничку и сонную «складочку».

Валентин закрыл глаза и заплакал. Вернее нет, не заплакал, ему не было больно, душно, надрывно, как бывает, когда рыдания сводят грудь. Просто теплые капли побежали по щекам. Но он одернул себя и заставил снова – смотреть, радоваться, ловить каждый миг, пока Рокэ зряч по-настоящему, совсем как раньше…

Он хотел спросить что-то, сказать, позвать, но Ворон только еле заметно качнул головой: не надо. А слезы все капали и капали. И даже стыдно не было. Просто падали капельки влаги - на сильные пальцы, невесомо гладящие лицо, каждую черточку, каждый контур. Как привыкли заменять глаза раньше, а теперь вот «вспоминают», знакомят заново. Ты ведь забыл за полгода, да? Этот изгиб бровей, длинные русые ресницы, спинку носа и тонкие губы, влажные сейчас от серебристой, легкой влаги.

Потом он немного отстранился и одним движением скинул одеяло прочь. Брови недовольно заломились, Валентин даже понять не успел, что не так, а руки Ворона – властные, маршальские, совсем не нежные, а решительные, деловые, уже стащили с него рубашку и нательные штаны. И отбросили в сторону. Валентин всхлипнул, сглотнул слезы и не сопротивлялся. Делай, что угодно, Рокэ. Все, что угодно.
Сейчас все на свете было слишком далеко и неважно. Алва сидел рядом, неестественно прямой, напряженный ласково водил ладонью по телу, то прижимая, будто пытаясь забрать всего в ладони, а то совсем легко, едва касаясь. Вспоминая, запоминая, восстанавливая, а то и знакомясь вновь. Обвел грудные мышцы, легко коснулся соска, сильно, крепко провел руками по ребрам, обхватил ладонями талию, наклонился, будто хотел поцеловать, как тысячу раз до этого, но не стал. Задержался, провел пальцами по нежной коже возле тазовой косточки, где явно виделся след вчерашней страсти – может быть, укуса, а может, поцелуя. Погладил ласково, улыбнулся тихо - а в совсем потемневших глазах застыло что-то такое нежное и сосредоточенное, почти граничащее с неизъяснимой мукой.

Валентин не смог бы сказать, сколько это продолжалось - жадные взгляды глаза в глаза, ласковые сильные руки на теле, текущие слезы. Кто стал бы винить его в том, что он не сразу заметил - Алва вдруг заморгал часто, упрямо тряхнул головой – и отстранился. Потянулся – не посмотрев - и безошибочно погасил свечу на столике у постели.
Так бывает, когда от боли разом высыхают все слезы.

Валентин сам зажмурился на миг, приветствуя опустившуюся на комнату темноту, и сильно, крепко прижался к Рокэ, который помедлил немного – и все же лег рядом. Алва  приобнял его одной рукой в ответ и едва заметно вздохнул. Зарылся кончиками пальцев в волосы, разворошил и без того спутанные пряди, поцеловал в лоб и отстранился
- Раз уж ты все равно проснулся, Тино, поднимайся. Нужно многое успеть до рассвета.

 

* * * * *

- Печаль я вижу в вашем взоре, неужто приключилось горе? Какой у вас печальный взгляд! Ужели спасся вредный гад? Бежал, как трус, в ночную тьму…
- …Не бегать никогда ему, - сказала Мерги. – Но нету радости в победе над призраком в бронежилете. Нет, это все совсем не то…
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)





- Поймаю Придда – убью!
- Что случилось, Нель?..
Анри лежал на полу у камина на животе, подперев голову рукой и болтая ногами, и читал какие-то бумаги. Расстегнутый мундир был наброшен на плечи. Рядом на паркете стояла чернильница с воткнутым пером. Единственная, пожалуй, дурная привычка Дорака, маленькая тайная слабость, избавиться от которой Анри даже не пытался. Лионель не любил чернильные пятнышки на паркете, сперва злился, но, в конце концов, любовник у него дома редко работал с бумагами, и скоро черные пятнышки стали просто напоминанием о нем. Особенно тайно даже от себя и особенно нежно Лионель разглядывал их, если Анри служба уносила куда-то далеко и надолго.

День едва перевалил за полдень, бумаги были почти закончены, настала пора собираться и ехать к Эмилю в штаб. Разрешение чуть–чуть отдохнуть и поработать дома – не повод пропускать службу весь день. И тут вдруг Лионель. Вне себя от возмущения и плохо сдерживаемой ярости.
- Они уехали! Ты представляешь? Я к нему с новостями от Старика, а они уехали!
- Кто, Нель? – Дорак оторвался от бумаг, поднял голову и смотрел на Савиньяка спокойно, но внимательно.
- Алва! И Придд, тварь такая. Как он мог?! Как он мог такое допустить и не доложить никому? Я голову с него сниму!

Лионель метался по кабинету, вызывая маленькие ветровые смерчи на поворотах. Анри невозмутимо прижал взлетевшие бумаги рукой.
- Ну что ж такого? Алва никогда не отличался затворничеством и усидчивостью. Я не удивлен. Что тебя так возмутило? Ну, прогуляется, вернется. Новости ждут, насколько я знаю.
- Прогуляется?! Вернется?! - Лионель остановился над ним, смертельно напряженный и злой, как охотящийся ястреб. – Они в Кэналлоа отправились! Анри! Вернется он…
- Как в Кэналлоа? – Дорак так удивился, что даже перевернулся на бок, опершись на локоть. Второй рукой придержал мундир: в комнате было зябко.

- Молча! В том и проблема, что молча! Взяли полусотню стрелков и уехали! Уму непостижимо!
- Может, что-то случилось? – глаза Анри распахнулись удивленно и немного испуганно. – Вдруг на Алву снова покушались?!
- Да нет же, нет! – рявкнул Савиньяк и с досадой пнул ни в чем не повинную, в общем-то, чернильницу. Чернила плеснули на паркет, бумаги и письма, несколько крупных капель попали на рубашку и руку Анри. Тот поджал губы и медленно сел, выпрямившись. Голос вежливый и ледяной, движения сдержаны – Дорак в бешенстве.

- Господин кансильер, будьте добры, объясните толком причины вашей непоколебимой уверенности. И потрудитесь взять себя в руки.
Лионель вскинулся было – как всегда - на такую наглость, но – как всегда – заткнулся и силой заставил себя сесть в ближайшее кресло. То самое, где… Чуж-жой! Какого демона сейчас об этом! Перевел дыхание, сосредоточился:
- Я был в особняке Алвы. Хуан передал мне записку. Вот эту.
Он раздраженным и усталым жестом выдернул из-за манжета свиток и кинул Анри на колени. Тот осторожно развернул и прочел:

«Сим удостоверяю, что, находясь в здравом уме и твердой памяти, сегодня, 14 дня месяца Бирюзы (Л.С.) , я, Рокэ, герцог Алва, милостью Создателя, регент королевства Талиг, бросаю государство на произвол Судьбы и ответственность Лионеля, графа Савиньяк, кансильера Талига и Эмиля, графа Лэкдеми, Первого маршала. Сам отбываю в очередной отпуск в свои владения до осени. Со мной бессрочно командируются полусотня солдат Кэналлийского стрелкового полка и генерал Валентин, герцог Придд, для обеспечения личной безопасности моей персоны.
Думаю, не соскучитесь.
Целую, Алва.»


Анри перечел несколько раз, слушая нервное сопение Лионеля, замершего в кресле, – только ноги перекладывает, то одну на другую, то наоборот. Задумался на несколько мгновений. Потом поднял на любовника смеющиеся глаза:
- Тебе не кажется, что тут что-то не так?
Нель дернул головой и закатил глаза:
- ЧТО тут может быть не так, скажи на милость?! Там все написано!
- Здесь, в записке?
- Да, в записке!
- От Алвы?
- От Алвы!
- Ты уверен?
- Уверен, Чужой тебя удави, Анри! Это его почерк!
- То есть писал ее совершенно точно собственноручно Алва?
- Собственноручно! Алва!
- Слепой Алва?
- Слеп…. Ой.
- Ой, - кивнул Дорак и принялся с улыбкой собирать с пола залитые чернилами бумаги. Паркет был безнадежно испорчен. Рубашка тоже, сколько придется отмывать руки, Создатель ведает. - Видишь Нель, как хорошо и любезно со стороны слепого герцога Алва собственноручно написать тебе записку.

Лицо Лионеля медленно менялось. От хмурого бешенства к неверию и просветлению:
- Тихо... Только тихо, Анри… Поймаю Придда – расцелую!
- Эй! – смеясь, возмутился Дорак.
- По-дружески, - быстро добавил Нель. – Нет, ну как он это делает, а?! Только никому, Анри. Ни единой живой душе. Неживой, на всякий случай, тоже…. Отдай-ка записку. Я ее сожгу.
- Лучше съешь, - ехидно отозвался Дорак, но записку, обернувшись, бросил в камин.
- Очень смешно! – раздраженно, но уже беззлобно фыркнул Савиньяк. – Заткнись и раздевайся. Быстрее!
Анри захохотал и сбросил с плеч мундир.
- Нель, ты невыносим.

Лионель сдавленно зарычал и вскочил:
- Да оставь ты рубашку эту! Нужна она мне!
- Она мне нужна. Нель! Чернила!
Но тот уже не слушал, опрокидывая любовника под себя, на пол, одновременно стаскивая с него бриджи. Светлые прядки волос Анри рассыпались и частью попали прямо в синюю лужицу на паркете. На щеке, плечах и рубашке отпечаталась россыпь брызг.
- Ну, Нель же, чернила!
- Да не пищи, - прошипел Савиньяк, лаская ладонями бедра и пах Дорака, а губами впиваясь в подставленную шею, - я тебя отмою потом. Сам. _Собственноручно_, чтоб его… В ванне. В Большой прекрасной ванне, полной прекрасной горячей воды.
- Ты не-вы-но-сим, - с улыбкой повторил Анри и обнял его.
- Да уж. Как только ты так стойко и геройски терпишь меня столько лет?
- Где мой орден за героизм и стойкость? – игриво прошептал Дорак, мягко и властно целуя Лионеля в губы.
- Я скажу Эмилю…
- Тогда два, - ласково рассмеялся Анри, путаясь пальцами в застежке бридж любовника.
- Два?
- Ага. Эмиль тоже не подарок.
- А, по-моему, ты просто ноешь, душа моя. Ну да ладно. Орден за Эмиля, а свою часть я как-нибудь сам оплачу.
Лионель сел, зажав бедрами и коленями вытянутые ноги Анри, стремительным жестом наклонился и взял его налитую плоть губами.

 

 

* * * * *


На подоконнике Мерги сонно тыкала пальцем в Смайлика. Чеширский Сторожевой бросался на палец и понарошку загрызал его до смерти.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)




Бумаг было море. Хотя Эмилю, как кавалеристу и маршалу, а не адмиралу, понятнее и ближе было бы понятие «горы бумаг», «Варастийская степь бумаг» или, на худой конец, «Надорское болото бумаг». Море казалось чем-то далеким, неродным и абстрактным. Именно поэтому бесконечный ворох прошений, донесений, приказов, писем, докладов и смет Эмиль предпочитал называть «морем». В бумагах Савиньяк-средний чувствовал себя далеко не так уверенно, как в седле впереди многотысячной армии. Скорей уж как на капитанском мостике: что надо командовать – это понятно, но вот как... Надеяться на некоего адмирала, что придет и спасет Эмиля, как отличник - нерадивого унара перед ментором, не приходилось. Сам, все сам. Хорошо хоть есть лишняя пара рук в помощь. Кстати, об этой второй паре…

Приглушенные ковровой дорожкой легкие шаги прошуршали по коридору, дверь скрипнула, отворяясь. Эмиль успел принять традиционный шуточно-строгий вид и, дурачась, выговорить адъютанту за опоздание. Дурачась, потому что по своей воле Анри Дорак не опаздывал никуда уже давно, а вот его, Эмиля, старший братец умел парня задержать так, что тот и галопом на службу не успевал.
Нынешнее опоздание превосходило все былые. Вечерело. Адъютант вчера взял кучу бумаг домой, обещал все сделать. Дома он это делает или на службе, Эмилю было, в общем-то, все равно, но сам факт…
Савиньяк выпрямился в кресле, сурово нахмурился.

Увидел адъютанта и обалдел, забывая обо всем.
- Анри?
- Добрый вечер, Эмиль.
Анри немного смущался. Он давно разучился краснеть, как тогда, семь лет назад, когда только-только вылетел из-под ноймариненовского крылышка, но Эмиль слишком хорошо его знал. Нарочитая четкость движений, гордо сжатые губы, очень ровно дышит носом – смущен. Чем на этот раз? Порывистый братец порвал ворот его рубашки? Шея в неуставных синяках?
- Доброе… Что это у тебя за…. Э-э-э…- непорядок обнаружился мгновенно, и, надо признать, престранный. - Новая мода? В знак поддержки политики Ворона на регентском посту?

Анри хихикнул и мотнул головой. Длинные светлые прядки качнулись, солнце, льющееся в окно чуть ли не впервые с начала лета, скользнуло по ним, еще раз подтвердив Первому маршалу, что ему не показалось и не привиделось. Как всегда аккуратная и ухоженная прическа Анри Дорака была, против обыкновения, двух цветов. Теплого медового оттенка от корней до скул, и почти сплошь синяя ниже.

Теньент скосил взгляд на собственное плечо, на фееричного цвета собственные волосы и усмехнулся неловко:
- Н-не совсем, но я рад, что, на ваш взгляд, все это имеет хоть какой-то смысл, господин Первый маршал. Хотя бы - политический.
Эмиль похлопал глазами. Не помогло. Ладно, что ж, иногда приходится просто мириться со всякими странностями в жизни вообще, и в собственном адъютанте в частности. Ну, синий. Ну, так что ж. Главное, голова на месте. И руки, и ноги. И глаза с ушами. И мозги. Привыкнуть можно. Привык же он как-то к постельным странностям родного братца? И ничего...

- Да уж. Где ты так влез в чернила? Тебе Нель чернильницу на голову надел за ночь, проведенную в штабе с документами? – тянуло похохотать над этой безумной парочкой; главное, быстро придумать и озвучить подходящую шутку, чтобы не обидеть все же. - Что поделать, я только принимаю дела... Тут после этих… такого… Я с ним поговорю, обещаю!
- Да нет же, это случайно, Эмиль. Они просто разлились.
Просто разлились. На голову. Ровно от скул до плеч. Конечно. С кем не бывает.
Эмиль кусал губы, но все равно хохотал.
- Чернила?
- Да!
- Ты уснул за письменным столом, бедолага? Мне стыдно, больше не дам тебе бумаги с собой.

Умный парень - Анри. Все прекрасно понимает. И истинную причину хохота тоже. Ну что поделать. Правда же, смешно. О, все же, покраснел!
Эмиль сильно подозревал, что за последние годы превзошел братца в умении смущать Дорака.
- Ну… да… Да, почти так все и было. Ты уже в курсе новостей?
Новостей? Да в городе сегодня тихо, как в погребе, но…
Додумать мысль не удалось, спросить устроившегося на своем месте Анри тоже – дверь распахнулась пинком.
Савиньяк успел подумать три мысли. Какое проклятье лежит на бедной двери, раз ее почти постоянно распахивают пинком – это была первая. Вторая – какой же он к демонам Первый маршал, раз в его кабинете позволяют себе такое. И третья мысль, почти что надежда. – наверное, пришел Алва, если это исключительно манера Ворона - так входить, то пережить еще можно.

Это был не Алва, это был Лионель. Веселый, бодрый и очень злой. Возопил – по-другому и не скажешь! - с порога, гневно, потрясая зажатыми в кулаке свитком и перчатками:
- Вот ызаргово семя! Эмиль! Эти выродки рода людского, чтоб им кошки задницу обгрызли, отвезли провиант на цивильный склад вместо военного! Ты представь себе только! Сейчас взбунтуется полуголодный гарнизон, а обратно не вывезешь – толпа порвет любого… Братец, пора кончать этот бред с Эпинэ, он нужен на своем посту – коменданта Олларии!
- Скажи Алве, - обалдело пожал плечами ошарашенный натиском Эмиль.
- Сам скажи. Если догонишь, - огрызнулся Лионель и присел на стол Дорака, мгновенно переменился в лице, улыбнулся, хмыкнул, потянулся погладить теньента по разноцветным волосам. - Как тебе мое творение? Не ругай Анри, это я виноват. Опрокинул чернильницу, ну и…
- Достаточно, я понял, - Эмиль жестом остановил брата, не желая слушать пикантные подробности. - Синие прядки считаю фрагментами штандарта Кэналлоа и хвалю адъютанта за лояльность. А где бегает Алва с утра? Почему ты сомневаешься в моей способности его догнать?
- О! У него фора! Целая ночь и утро на рысях по Южному тракту.

 

Мурлычет. Хорошенький повод мурлыкать, гайифец несчастный! Мир сходит с ума, а ему хоть бы что!
- Алва?! Уехал?! Какого демона?!
Анри захихикал, поймал грозный взгляд Савиньяка-среднего и спрятался за папку с бумагами и спину Лионеля. Умный. А вот он, Эмиль, видимо, полный идиот. Государство осталось без регента, в государстве -- беспорядки и почти что война, в столице голод и неразбериха на складах, а кансильер мурлычет. С ума сойти.
- Лионель! Ты вообще нормальный? Куда мог уехать Алва? Слепой Алва? Зачем?
Трудный день клонился к вечеру. Голова кружилась, будто обухом по ней ударили, а не спокойно сообщили новость. Уехал Алва. Какая малость.
- В Кэналлоа он уехал. С Приддом и своими стрелками. В отпуск. Но честно тебе сказать, это хорошо. Там неспокойно, на Юге. Заодно порядок наведет. И на флоте тоже.

- Лионель! – Эмиль развел руками, отчаявшись хоть что-то понять.- Это попросту опасно!
- Опасно, - кивнул брат и улыбнулся. – Милле, это не все новости.
Не все? Поэтому старший так хорошо улыбается и мгновенно остывает от гнева на дурных возниц?
- Понимаешь, Рокэ оставил мне записку, в которой сообщил о своем отъезде.
- Ну и что?
- Вот, - улыбнулся Лионель, - ты точно как я, все же. А теньент Дорак, к примеру, первым делом отметил небезынтересный факт, что записку оставил сам слепой герцог Алва. Собственноручно.

В комнате повисла такая тишина, что было слышно, как в приемной дежурный офицер заводит большие напольные часы.
Озарение медленно проступало на лице новоявленного Первого маршала Талига, таланта и умницы Эмиля Савиньяка. Лионель и Анри переглянулись, улыбнулись и принялись внимательно следить за братом и другом.

Минута, две. Озарение!

Эмиль упал головой на скрещенные руки. Что бы ни говорили о нем за спиной, соображал он быстро и верно.
Алва, Алва, Алва. Леворукова сила, _как_ же тебе везет, Рокэ! Хоть Создатель, хоть Чужой – да охранит тебя и впредь. В голове взорвалась бутылка с игристым вином. Дела, дела, бумаги, служба, долг… А, к кошкам это все! Праздник! Празднуем! Только тихо, тихо…

Откашляться, принять подобающе строгий и стройный вид, оправить мундир, расправить плечи:
- Так. Немедленно все по домам. Спать-спать-спа-а-ать…. Ну, или что хотите. Я так понимаю, что полученная утром новость здорово вас истощила, - Эмиль подмигнул братцу и адъютанту по очереди. Братец закатил глаза, адъютант покраснел. Нет, бесспорно, в вопросе смущения Анри Дорака он, Эмиль, разбирается лучше близнеца.
- Устроим праздничный вечер? – улыбнулся Анри.
- Устроим! Только тихо. Для всех и вся мы с вами просто ужасно устали, господин кансильер. И дабы вы, истощенный бессонными трудами, добрались до дома благополучно, я отдаю вам своего доверенного офицера. Дабы, значится, сопровождал и охранял.
- А склады?
- А склады подождут.
- Уговорил, Милее. Всегда ты был безответственным шалопаем, - притворно вздохнул старший и нахмурился.
- Конечно! Анри, попроси его как-нибудь рассказать тебе про то, как мы в Лаик держали экзамен…
- Не надо! – вскинулся Лионель. – подрывать авторитет государственной власти… Кхем. Все, решили отдыхать – отдыхаем. Сам-то ты куда направишься, Миль?

- О! Я… - мечтательно начал Первый маршал и сам себя оборвал. - Нель, а может, ты не пойдешь домой, а пойдешь со мной, по бабам?
Лионель икнул и даже оторвался от поглаживания русо-синей макушки Анри, нарочито погруженного в разбор писем и бумаг на столе:
- Совсем одичал в четырех стенах?
Эмиль посмотрел на него из-под густых золотистых ресниц, с наслаждением потянулся, чувствуя, как безумно устал за день. Вообще, эта должность ужасно утомляла. Целый день за столом куда труднее суток в седле! И сладко протянул:
- А что? Помнишь, как в молодости…
- Я все еще безобразно юн, - фыркнул старший.

Но попробуйте отбиться от Савиньяка, когда он в боевом задоре! Эмилю было весело, а значит, шансы противника равнялись нулю.
- Не-е-е-ель. Я тебя у Анри отпрошу. Он отпустит, он добрый.
- Миль, обалдел? Совсем весна в начале лета?
Насмехайся - не насмехайся, а младший иногда все же заставлял старшего взмокнуть от сиюсекундного ужаса. А если Анри обидится? Приревнует? Или просто – лишним почувствует себя хоть на миг? Терять любовника, равно как и рисковать его душевным комфортом и благополучием Лионель не хотел ни за что. Но Эмиля «несло»:
- Виконт Дарзье! – мгновенно исполнил он свое обещание. - Отпустите моего братца по бабам. Пожалуйста.
- Вот еще, - невозмутимо фыркнул Анри, высвободил макушку из-под замерших пальцев Савиньяка-старшего и демонстративно захлопнул тяжелую папку с какой-то частью проклятых бумаг.

- Не думал я, что мой адъютант – ревнивый бука!
- Я не ревнивый, - очаровательно улыбнулся двуцветный Дорак и встал. - Графу Савиньяк не десять лет, чтобы я его куда-то отпускал или нет.
Бить противника его же оружием – чей это был любимый прием и присказка? Старика? Или Варзова? А может, это кто-то из великих маршалов прошлого? Эмиль не вспомнил слету, но неизвестного гения помянул про себя добрым словом. Логикой по логике – о-огонь!
- Он только что сам сослался на безобразно юный возраст!
Дорак остановился в дверях. Оперся спиной о косяк, глянул на маршала через плечо весело и строго. «Почему ж он девкой не родился», - обычно думал в такие моменты Эмиль и хмыкал, Лионель, видимо, уже семь лет как думать перестал.
- В таком случае, - наставительно произнес потерявший всякую совесть и представление о субординации адъютант, - вы - старший в семье, граф Эмиль, вам и решать.

- Свихнуться можно! – восторженно взвыл Эмиль. - Политики! Анри! Ох, зачем же ты настолько Дорак!
- Извините, господин Первый маршал. Если я вам больше не нужен, я могу идти?
«Шпилькой» на «шпильку»:
- По бабам?
- Нет, - ехидничает, стервец, что ты будешь делать. – Представьте себе, _спать_!
Ну, хорошо, зайдем с другого фланга! Эмиль развернулся всем корпусом к брату:
- Вот видишь, какой он умница, Нель, пошли.

Но не тут-то было. Если Дорак – мастер маневра, то Лионелю достаточно просто уйти в глухую оборону. Вилять и изощряться – лень, лишняя трата сил:
- Нет, Миль, я тоже пойду, пожалуй. И, пожалуй, тоже не по бабам.
Боевая ничья. От достойного противника - почетно! Примем. Но напоследок – маленькая контрибуция.
- Неужели по спящим теньентам?! Извращенец!
Лионель показал ему язык. Эмиль ответил тем же и, страшно довольный, закрыл за ним дверь.

 

* * * * *

- Отец Браунинг! – завопил Асс, врываясь в кабинет. – Наконец-то! Аллилуйя! Вы должны меня выслушать! Я столько перенес за последнее время! Я все перенес за последнее время!
(А. Жвалевский, И Мытько, «Девять подвигов Сена Аесли»)




- Эмиль?
- Да?
Робер Эпинэ – единственный человек среди всех их многочисленных приятелей и малочисленных друзей, в состоянии Смертельной Усталости сомневающийся, кто есть кто. Вроде бы и не путает близнецов никогда, но переспрашивает постоянно. Когда устал.
Зашел в кабинет, без спроса упал в кресло напротив, бросил перчатки на стол.
- У тебя выпить есть?
Эмиль удивился, отложил перо. Письма подождут.
- Что-то случилось?
- Наверное.

Робер сжал переносицу сухими пальцами, и Эмиль понял, что он, действительно, смертельно устал. «Стратегическая» бутылка нашлась на своем, совершенно незаконном, месте – под столешницей справа. Собственное изобретение Эмиля – набить под нее скобу-подвеску. Протянул руку – достал бутылку. Протянул – подвесил обратно. Всегда под рукой, и никто ничего не видел.
- Из горла не побрезгуешь?
- Нет. Касера?
- На травах.
Робер зубами вытащил пробку и припал к узкому горлышку, запрокинув голову. Савиньяк заворожено следил, как, не отрываясь и не переводя дыхание, Эпинэ долго глотал огненную жидкость. Кадык на натертой тугим воротничком шее ходил вверх-вниз.
- Могём, - уважительно усмехнулся он, когда Повелитель Молний резко выдохнул и бухнул полупустую бутылку на стол.
- Не могЁм, а мОгем, - сипло отозвался Робер старой кавалерийской присказкой. – Эмиль. Ноймариен пропал.
- Че-го?!

Эпинэ обеими руками взъерошил волосы и осторожно посмотрел Эмилю в глаза. Савиньяк ответил тем же. Веки у Повелителя Молний были припухшие и чуть покрасневшие. Опять не спит по ночам. Плохо.
- Что ты такое говоришь, Робер? Почему Старик должен был вдруг пропасть? Я вчера получил от него депешу. Бруно продолжают удерживать на дриксенской границе. Каждый по свою сторону.
- То вчера, - шумно вздохнул Эпинэ. – А сегодня я получил ответ из его штаба. Посылал им запрос, нужны ли еще сапоги, к Чужому их четыре раза через… кхм. Из-за которых такой скандал был весной. Сапоги я им нашел, но смысл высылать есть ли, нету ли… И тут депеша: так и так, сапоги высылайте, генерал такой-то, в отсутствие герцога Ноймаринена. Я просто остолбенел. Зову гонца назад, спрашиваю, где, мол, Проэмперадор Севера был, когда вы, уважаемый, покидали ставку? А уехал, говорит он мне, герцог Ноймаринен.
- К-куда? – только и смог выдавить Эмиль. От мысли, что со Стариком что-то случилось, заныли зубы, и судорогой свело скулы. Потом пришло понимание, что он жив и куда-то отлучился, а вместе с ним и тошнотворная догадка, что теперь, видимо, придется туда, на Север, ехать…
- К Алве. По самоличному вызову.

- Алва совсем сдурел, - покачал головой Первый маршал. - Потерю полковника Придда армия переживет. Но зачем выдергивать с Севера Старика? Особенно когда там все еще неспокойно?
- Там фок Варзов.
- Это несомненно. И Райншайнер, и Ноймар, и Альмейда в Хексберге. Но со Стариком все равно гораздо спокойнее, надежнее, тверже и незыблемее. Тьфу-тьфу, не к ночи… Что могло заставить Алву?..
Робер пожал плечами:
- Может план? Или угроза новой войны?

- Или политика. Эта все может. Та еще стерва…. – Эмиль задумался на миг, вглядываясь в стену над плечом Повелителя Молний, и вдруг выдал. - Кстати, о стервах! Робер, пойдем по бабам?
- По каким бабам? – опешил Эпинэ, даже мимо бутылки промахнулся.
- По любым! Беленьким, черненьким, рыженьким…
- Эмиль! Погоди! – протестующе поднял руки Робер. – Алва уехал, Придд уехал, на цивильных складах осада, военные склады пусты, на Юге зарождается мятеж, Бруно стоит на границе, как кость в горле, будь он неладен, Ноймаринен уехал к Алве, а ты о бабах?!
Савиньяк вздохнул, опустил глаза и принялся поправлять кружевной манжет:
- Это все ждет до утра. А по бабам хочется. И голова потом лучше работает, и жить приятней… Что мы с тобой как проклятые? Пойдем к Марианне, в конце концов! Умная женщина – это тоже государственная проблема! У нас в государстве даже регент пренебрегает делами в пользу личной жизни.

- Эмиль, фу... Можно не при мне эти вопросы? Лучше уж по бабам! На кого ты только все это оставишь? Не вижу твоего верного Дорака.
Савиньяк подпер голову рукой и закатил глаза:
- У него тоже вопросы, которые не при тебе.
Робер икнул. В такт ему на камине ударили часы. Эмиль с тоской оглядел собственный кабинет и понял, что скоро начнет темнеть.
- У них с братцем рома-а-ан… Только не говори, что ты не знал о склонностях Неля.
- Знал… Про их роман с Алвой, по-моему, знали все и все молчали. Но что он и сейчас… И с Анри… Мне как-то… Д-давно?
- Лет семь…

Робер зажмурился. Эмиль усмехнулся.
- О! Советую тебе махнуть рукой! – Савиньяк сам последовал собственному совету, махнув перед носом Эпинэ ладонью. – Даже матушка уже плюнула на идею дождаться внуков.
- А сам-то?
- А я не старший, мне можно.
- А ты не?..
- Нет, я нет, ты знаешь. Никогда не понимал, что Нель в этом находит?

Робер украдкой перевел дыхание. Голова от половины бутылки касеры все же плыла, хоть и несильно.
- Хвала Создателю, где бы он ни был. Эмиль! Ну что это творится? Алва спит с молодым Приддом. Лионель спит с Дораком. Куда катится этот мир? Валентин Придд бледнел и вздыхал еще неделю, если кончиками его пальцев удавалось легчайшим образом задеть шлейф платья моей вечно печальной кузины! А что теперь? Деятельный и дельный юноша Валентин Придд, жизнерадостный и румяный, кровь, практически, с молоком, ставит на уши Ноймаринена и добивается близости с Рокэ Алвой! Не говорю уже о самом Рокэ! Братец твой тоже... Все великие Арно ворочаются в гробу. Честное слово. Где наша галантность, где любовь к Прекрасной Даме? Отчего мужчинам перестали нравиться женщины? Создатель Милосердный, Эмиль! Где времена Рамиро-Предателя, кинувшего свое сердце, свое герцогство и свои фанаберии к ногам безродной сироты? Где времена Франциска Великого, сделавшего эту «девушку в окошке» королевой и святой? Где наша романтика? Где серенады, тайные письма, цветы с посыльным в огромной корзине? Где лазанье в окно на третий этаж без страха свернуть себе шею?
Эмиль слушал, приоткрыв рот. Голову он подпер рукой. Чтобы не отваливалась челюсть. Вскоре, правда, пришлось принять дополнительные меры: отобрать у оратора бутылку с остатками касеры и жадно припасть к горлышку.

- Где все эти гальтарские страсти? – вопрошал разгоряченный крепким напитком прекрасной очистки Робер у высокого лепного потолка, потолок безмолвствовал. - Беатриса Борраска, интриги, страсти, смерть вокруг одной только женщины? Да вон хоть Алису Дриксенскую вспомни! Хотя нет, Алису не надо… Ну, Манон Арли! Раймонда Савиньяк, твоя прабабка, Эмиль, между прочим, заполучившая к своим ногам самого великого Алонсо! Да даже наша Марианна Капуль-Гизайль! Умная, красивая, обворожительная женщина! Сколько мужчин из-за нее сшибались лбами! А тут вдруг…

- Робе-е-ер! Поехали! – не выдержал Эмиль. Бутылка совершенно опустела. Надо было что-то делать, и делать быстро и решительно. Иначе они с Робером сейчас напьются, их одолеют ностальгия по былому и охота поговорить по душам, а ночь опять пропадет даром.
- Куда?! - не понял увлекшийся непониманием происходящего в мире Эпинэ.
- Да к Марианне же!
- Вдвоем? Ты в своем уме?

- Вот! – обвиняющее воздел палец Савиньяк и пошел в наступление широким фронтом. – Из-за таких, как ты, все и начинается! Сам говоришь – _такая_ женщина! Скучает одна. Но явиться к ней на ночь глядя вдвоем – это нет, это ни за что! Вместо этого ты предпочитаешь сутками не спать, а только работать, работать, работать! Депеши, письма, прошения, указания, распоряжения, Советы… Изо дня в день! С этой службой, действительно, недолго докатиться до гайифства! Когда ты молод и здоров, а вокруг сутками только седые генералы да молоденькие порученцы с по-девичьи аппетитными задницами… Вот ты сам – _как_ ты на Алву смотришь?!
- К-как? Преданно!
- Все так говорят, - желчно усмехнулся Савиньяк. – А на самом деле.. Неужели тебе никогда не хотелось попробовать?!
- Нет! Не хотелось! Не хочется! Эмиль! – жалобно протянул Повелитель Молний и по-детски замахал на него руками.
- Что?
- Поехали к Марианне! А?
Савиньяк захохотал и потянулся за плащом. Поле битвы осталось за ним, великие предки-полководцы могли спать спокойно.

 

* * * * *

Абонент вас послал или временно умер. Перезвоните, когда закончится сезон дождей
(с)неизвестен




Утро в штабе Первого маршала напоминало внезапную тревожную побудку в перепившемся с вечера походном лагере. В сравнительно большое помещение набилось какое-то противоественное количество народа, и у всех были настолько перепуганные лица, что Анри даже усомнился, а не переквартировали ли штаб, пока он спал, в какое-то другое место. А здесь - разбуженный тревогой ночной лагерь, да. Все мечутся, ругаются, шумят, нервничают, кто-то кричит, кто-то командует, кто-то чего-то требует и все – что-то ищут! Даже собака какая-то попалась под ноги в толпе совершенно в духе всеобщего безумия.

Ошалевший Анри молча продирался сквозь толпу и даже успел почти пожалеть об отсутствии Ворона. Вот уж кто, как никто другой, умел наводить порядок и дисциплину. Как ему это удавалось? Учиться и просить совета поздно, надо делать. Может, даже получится что-нибудь почти столь же эффективное.

Начать Анри решил с себя, нырнув в бушующий водоворот дел бесстрашно, как бесшабашный пират бросается на абордаж. Создатель не выдаст – свинья не затопчет.… Первым делом оказалось, что его уже заждались свежие новости. Анри выслушал сбивчивые донесения раз, другой – и остро пожалел, что принял опрометчивое решение не присоединяться к безумно мечущейся по штабу толпе. Хотелось точно так же все бросить, закрыть голову руками и носиться бестолково по коридорам, теребя за ворот мундира каждого встречного и вопя «На помощь!».
Исчезли решительно все, кто только мог исчезнуть так, чтобы вызвать наибольшую степень паники. Но если пропажа регента, капитана его охраны и полусотни его солдат еще была как-то понятна, во всяком случае, самому Анри, если о беспорядках вокруг цивильного и военного складов он знал еще вчера от Лионеля, то последние известия поразили даже его воображение.
Пропал Первый маршал.

Анри чуть было не ответил, что он в курсе, но поперхнулся и понял, что говорят о новом Первом маршале, не об Алве. А также о новом экстерриоре, в котором Дорак с некоторым трудом опознал герцога Эпинэ. За его поражающей воображение карьерой виконт в последнее время следил без любопытства, но каждый раз с немалым удивлением.
Да-да, экстерриор тоже пропал.

Ему уже стало казаться, что это безумное утро, состоящее из вороха дел, требующих немедленного, как назло, внимания Первого маршала, никогда не кончится, когда явился Лионель. Он ворвался в кабинет, почти хлопнул дверью по носу какого-то очередного истеричного посетителя, запер замок, прыгнул через комнату и бесцеремонно уселся на стол.

Анри на мгновение поднял на его глаза и тут же снова уткнулся в бумагу, на которой уже четверть часа пытался сосредоточиться. Северная армия… Просит… подкрепления материальных резервов и обновления… Офицерского состава… За счет других армий.. в связи с…
Кошки закатные!
- Лионель, что ты творишь, а?!
Что творил Лионель было, конечно, более чем понятно. Он наклонился и укусил Анри за мочку уха.
- У меня есть свободный час! Целый час! Ты рад?
- Безумно, - саркастически усмехнулся Дорак. – Но при чем тут, скажи на милость, мои уши?
- О! Куафер – чудовище. Он так постриг тебя с утра, что они стали видны из-под волос. Анри-и-и, я никогда не замечал, какие у тебя ушки хорошенькие!

И снова за свое – зубами, губами, языком.
- Лионель, перестань, а? Ты сам виноват, что мне пришлось постричься, ты вымазал меня в чернилах, если не помнишь. Лучше я буду щеголять короткой прической, чем двухцветной… Лионель!!
Но Савиньяк уже не слушал, отобрал прямо из стиснутых пальцев бумагу, просмотрел ее, не прекращая перебирать волосы любовника, и бросил через плечо. Тут же сильнее перегнулся через стол и привлек Анри к себе, целуя крепко, властно, жадно. А потом и вовсе попытался извлечь его из кресла.

- Нель, перестань! Какого змея!?
- Ах, Анри, да ты страшен в гневе, я вижу. Сверкни на меня глазами так еще раз, тебе непередаваемо идет. Ну и - вдруг я устрашусь!
- Нель, прекрати, верни мне бумагу. Ее дожидаются в Северном штабе! А еще сейчас сюда должен завалиться исполняющий обязанности тессория, и ему тоже потребуется Первый маршал в отсутствие четких указаний в письменном виде.
- Пошлем его к кошкам, жаль, не Манрик, это отнимает примерно половину удовольствия. Как считаешь, Анри? Впрочем, нет, прямо сейчас считать не надо, - прервал новый поток протестов, написанных на недовольном лице Дорака, Лионель.
Анри смерил его раздраженным взглядом и встал из-за стола, собираясь подобрать срочный документ. Но не тут-то было - Савиньяк, мгновенно перехватил его, и привлек к себе.

Пришлось задержаться. Лионель нашарил что-то взглядом, притиснул любовника плотнее, почти лишая возможности двигаться самостоятельно, и заткнул ему рот поцелуем, отступая к стене. У стены как раз стоял замечательный стол. Очень удобный. Во всех отношениях. Сейчас он был сплошь завален, да так, что различить цвет покрывающей его скатерти можно было лишь по свисающим вниз кистям и длинной бахроме. Бумаги, подносы с кучей полупустых бокалов, ворох карт, чьи-то перчатки и шляпа - словом, все то, что не умещалось на первомаршальском столе. Действительно, очень удобный стол.
- Лионель, у меня пропал маршал, с утра я всем нужен и все непременно хотят содрать с меня шкуру! И сейчас здесь совершенно не подходящие время и место!

- Да брось, все с ним в порядке, ты что, сомневаешься? Найдется твоя пропажа! К завтрашнему дню не появится - сам его сюда принесу!
- Вот сейчас бы этим и занялся! Нель, мне не смешно! Я рад, что с маршалом все в порядке, но не с Северной армией, распоряжениями о провианте и этой чехардой со складами, будь они оба четырежды неладны!
Но Савиньяку было, видимо, уже все равно. Слишком уж близко был вожделенный стол.
- Проклятие, Нель! – взвился, наконец, Анри и резко вырывал у Лионеля обе руки. Оттолкнул любовника от себя и решительно слез со стола, на который Лионель уже успел его подсадить. Он, вообще, многое успел: стянуть с Дорака мундир и забраться под рубашку, к примеру.

- Ты вообще хоть что-нибудь слышишь? Я, кажется, ясно сказал – нет!
- Кошки тебя побери, Анри! – прошипел Савиньяк, не думая сдаваться. - Да перестань ты вырываться, не девица!
- Наверняка, - прекратив внезапно сопротивление, холодно отозвался Анри. Как-то разом вдруг расслабился и застыл, бессмысленно уставившись в сторону. Опешивший от такой внезапной перемены Нель тоже прекратил наступательные действия.
- Только вот грубить мне не стоит... – бессильно и зло подытожил Дорак таким же тихим голосом. - Цветами потом не откупишься...
Нелю не впервой было поздравлять себя со столь оглушительным провалом на политическом фронте: он не вздрогнул, не дернулся, никак не увернулся от этой пощечины. А пощечина была, и неслабая, пусть даже просто на словах. Он резко выдохнул и отвернулся.
Анри видел только, как сильно Нель побледнел, губы сжались в линию, лицо исказилось, и сейчас он еще меньше походил на блистательного обворожительного красавца-Лионеля Савиньяка, чем даже в тот, самый первый их раз. Дверь хлопнула так, что казалось, притолока упадет, вздрогнули и подпрыгнули на столе графин и стаканы, колыхнулось пламя светильников на стенах, будто пытаясь поспеть за уходящим.

Прогремели по коридору тяжелые шаги.

Анри перевел дыхание, заставил себя отойти от дурацкого стола (к столам в качестве места любовных утех он, вообще, до сих пор питал необъяснимую неприязнь) и опуститься в маршальское кресло. Да, вот в таких креслах они с Нелем особенно любили...
Лицо его стало непроницаемым, только чуть-чуть подрагивал уголок губ, кривясь в упрямой усмешке. Самому Анри она казалась жалкой.
Сиди, - сказал он себе, - сиди и не смей даже смотреть в дверь таким страдающим взглядом. Ты мужчина? Ты человек? Ты имеешь право ему отказать и перестань…
Он не закончил мысль. С силой провел раскрытой ладонью по лицу. Помогло мало.
- Да перестань же ради Создателя! Тебя ждет еще куча дел! Первый-Маршал-с-которым-все-всегда-в-порядке пропал, и кроме тебя делать их некому.

Рука опустилась на стол сама собой – и потянулась к чернильнице. Тут только Анри заметил, как дрожат пальцы, и что есть силы саданул открытой ладонью по столешнице. Вдохнул, выдохнул и взялся за перо.
На цивильных складах получат свое распоряжение. Военные – свой провиант. А Северная армия - полагающееся письмо от командующего.

 

назад          Часть Пятая        Часть Седьмая

Сайт создан в системе uCoz
Сайт создан в системе uCoz