Нашей дорогой и любимой Крейди, в День ее Рождения


 

Зайди, мой мальчик, и сядь… Да-да, здравствуй и ты. Посиди тихо пару минут, мне нужно закончить письмо, а тебе – отогреться с мороза и успокоиться после скачки. Что за манера, скажи на милость, носиться по улицам столицы галопом, будто ошалелый унар? Впрочем, почему «как будто»?.. молодость, молодость… Нет, Анри, не косись на часы и тем более – на двери. Там, снаружи, Агний сидит. И сидеть будет, пока я его не позову. Так что отдышись, успокойся, сними мундир. Мне нужно поговорить с тобой, и разговор будет не из коротких. Нет, ты ничего не натворил и прекрати смотреть на меня так удивленно и искренне, и ресницами хлопать прекрати. Я тебе не любовник.
И краснеть так густо тоже не надо, мальчик мой. Разумеется, я знаю. Разумеется, давно. Прекрати опускать глаза. Ты Дорак. Тебе надо привыкать.

При чем тут одно и другое?..
И первое, и второе и пять тысяч десятое тут только при том, что.. ты Дорак. Вот так.
И нет, ты ничего не должен мне объяснять. А я не должен писать это письмо и говорить с тобой весь сегодняшний вечер не должен тоже. Мне нужно писать эту ересь политического толка, мне нужно слушать, как ты заикаешься, глотая слезы смущения, мне нужно поговорить с тобой как мужчина с мужчиной.

Стоит ли объяснять тебе разницу между «я должен» и «мне нужно»?..

Ты говори, говори, я пока что выпью шадди. Музыку, знаешь, не люблю. А у тебя голос как у меня в юности. Если бы я не стал учиться сдерживать его, приняв сан… Говори, мальчик, а я послушаю свою юность, как иные слушают скрипки и клавикорды. Хотя юность больше похожа на флейту. На флейту и порой на кэналлийскую гитару…

Честь, совесть, свобода выбора?.. Сколько лет тебе с утра, Анри Дарзье?.. Вот-вот, уже многовато, знаешь ли, для такой голубоглазой наивности. Если Дидерих – наш с тобою, дорогой племянник, родич, то это еще не повод. Свобода выбора – это вон, на Дворе Чудес. Романтика с кровавыми медяками в кармане. А совесть и честь… Спроси у Ворона, если не побоишься. Тебе он, наверное, ответит. Как мне когда-то его отец – честь умирает тогда, когда ты сам отказываешься от нее, а со стороны – со стороны всякое может казаться…

Запомни, мальчик, Дорак никому ничего не должен. А только самому себе. А долг самому себе – это и есть оно, «мне нужно». Долг и еще редкое умение смотреть на все происходящее вокруг тебя верху вниз, отстраненно и сухо. Только тот, у кого голова холодная, может позволить себе роскошь горячего сердца. Только конченый циник может стать по-настоящему честным. Потому что честность всегда, всегда начинается с себя. А не лукавить перед самим собой способен только тот, кто достаточно безжалостен для подобного. Начинать всегда нужно с себя…
Ты, Дорак, готов начать – с себя?..

Мне нравится, когда ты смотришь так – решительно и спокойно. Мало кто из твоих знакомых видел на твоем очаровательном лице такое выражение, об заклад могу побиться, хотя кардиналу и не пристало.

Да, именно так, не красней, малыш. Отчего-то так вышло, что ты похож на меня куда больше, чем на собственного отца. Не надо так ухмыляться, дворец тебя развращает. Просто мы оба похожи на твоего деда.
А значит, ты умен, просто ленишься пользоваться головой – и клянусь, вот это я из тебя выбью, даже если ты меня возненавидишь.
Значит, ты - политик, и не надо смотреть с таким изумлением и брезгливостью: если тебе нужен Талиг, ты сможешь и это.
Значит, у тебя тоже больное сердце, хотя сейчас его донимает исключительно весна.
А еще это значит, что женщина может тебя полюбить, но не ты – женщину.

Да, вижу, ты верно меня понял. Я же говорил, что ты весьма умен… Посиди немного, свыкнись и с этой мыслью, а я все же допишу письмо. И пей, Анри, пей. Это наша вишневая, из Дорака. Никакие «слезы» и никакая «кровь» не сравнятся. Мало кто из этих любителей вин способен до конца понять нашу любовь к вишневке, как и нас самих, мой мальчик.
Как и нас самих.
Никогда не забывай, сколь это сложно – быть не как все. Никогда не забывай и то, что казаться как все - сто крат труднее. Тебе нужно научиться, впрочем, ты почти умеешь. Твое «почти» закончится тогда, когда ты сам престанешь наживать от него неприятности.
Сложная штука это «почти» - полезная и опасная в равной мере.
Ты почти умеешь казаться таким же, как все. Наверное, поэтому с тобой случилась такая беда, когда ты попытался добиться того, кого выбрал. Но, пожалуй, по той же самой причине все-таки получил, что хотел. И так как хотел – пусть даже сквозь терзания и слезы.
Разумеется, я знаю и это. Разумеется, я видел - пусть даже не своими глазами – как ты ревел тем вечером в саду.

Презирал? Разумеется, нет. С чего бы? Мне было жаль тебя, я понимал, сколь ты еще юн, сожалел, что рановато выдернул тебя в столичный змеючник, и не предупредил. Хотя должен был. Раз уж ты похож на меня больше, чем на своего отца…

Я виноват перед тобою, как бывает виноват старший мужчина семьи перед младшим. Твой отец и мой брат не помощник был тебе тут. Однако же я ошибся в тебе. Я ошибся – а ты расплатился. Памятуя собственный опыт, собственный ожог, я внимательнейшим образом следил, чтобы ты даже близко не оказался от Рокэ Алва. Да, именно поэтому ты так скоро был переведен из действующей армии в «дворцовые шаркуны» - разумеется, мне известно, твое нелестное мнение. Но там, в армии, был Рокэ, а тут… Мне казалось, так будет лучше. И я все откладывал разговор, отчего-то уверовав, что он не пригодится.

Я ошибся в тебе дважды. Ты оказался не только умнее и зорче меня – ибо не стал хвататься за то, что сияло, а выбрал то, что истинно способно согреть, – но и смелее меня стократ ты оказался. Глупо, но смело, - так твой отец порою хвалил своих солдат.
Глупо, но смело, мой мальчик. Ты мог искалечить себе жизнь, тело и душу, но ты выдержал, ты добился своего.
Ты молодец.
Глупый смелый умница.
Я смотрел на тебя тогда, когда ты со всей стремительностью и безоглядностью юности влетел в беду, смотрел и думал, что сейчас слишком много решается для тебя, чтобы мне вмешаться. И я снова отложил это разговор.
Ты мог либо сломаться и стать ничем и никем, глиной в чужих – да, конечно, моих, такой материал не упускают, - руках. Ты мог выстоять, перебороть себя, обозлиться, отрастить броню и клыки – и стать настоящим солдатом, жестким, решительным, сильным.
Ты удивил меня.
Ты не сломался – и ты остался собой. Ты Дорак. Я.. да, пожалуй, горжусь тобой, мой юный, неразумный племянник. Но позвал я тебя не за тем, чтобы вогнать в краску. И – да – это я хвалил тебя так последние полчаса. А ты, я надеюсь, знаешь, что просто так и за глаза я никого не хвалю, даже родичей. Особенно – родичей.

Как это было у меня, ты спрашиваешь?.. Нет, не секрет, Анри.
Он был старше меня на шестнадцатую круга, а я был еще младше тебя, и глядел на него, распахнув глаза, – снизу вверх. Мир тогда казался огромным, голова кружилась от всего, что валилось на нее день за днем. Я был молод, а он – велик…
В общем, все похоже на то, как случилось у тебя. Похоже – и совсем по-иному. Ты сейчас еще не понимаешь, но со временем поймешь, что выбрал себе во многом - ровню. Я же смотрел на солнце и хотел его себе – хотя бы коснуться. Впрочем, мне не на что жаловаться. Я тянулся за тем, кого полюбил, столь внезапно и столь безоглядно. Потянулся – и стал тем, кто я ныне есть. Создатель весть, как сложился бы я, не будь той встречи на лестнице дворца, не будь я столь юн и неловок, а герцог – весел и доволен чем-то в тот день…

Мы, Дораки, такие как ты и я, не умеем только одного – растворяться в ком-то другом, теряя себя, как часто, знаешь, бывает, если один любит, а другой позволяет любить. Или если любовь взаимна и становится по юношеской глупости важнее всего остального в жизни. Горячка проходит, как любая болезнь, а что останется потом? Частенько оказывается вдруг, что пустота. Если не было любви, а все остальное ей, несуществующей, отдал. Если растворился в другом – а он ушел и унес с собою все, чем ты был и чего ты стоил…

Наше благо с тобой, что мы не умеем так. Просто – по-иному созданы. И оттого женщины не для нас. Женщина всегда захочет тебя всего, всегда будет требовать жертвы – карьеры, друга, привычки – чего угодно, может статься. Я не говорю, что ни одна из них такого не стоит, но... Каждой гончей – своя свора. Мужчина никогда не потребует от тебя того, чего сам не готов отдать за тебя. С мужчиной сложнее, потому что приходится быть честным, лукавство тут не пройдет, с мужчиной проще, потому что честность отрицает маски и лицемерие.

Мужчину и женщину, в конце концов, кто-то когда-то сравнил с собакой и кошкой. Подобно кошке, женщина любит не столько мужа, сколько дом, который видит в нем. И она всегда будет верна только дому, его благу, и жертвовать всем – и требовать жертв – во имя дома. Любовь мужчины – верность пса. С тем, кого он считает его человеком, пес пойдет куда угодно – без крыши над головой, без куска хлеба в кармане. Потому что это – его человек.
Любить женщину – видеть себя в ее глазах, любить мужчину – смотреть в одну сторону…
Твой Лионель может даже жениться и наделать толпу белобрысых детишек, но он никогда не покинет тебя. Он уже до самой смерти своей отравлен. Потому что самый страшный и сладкий яд – свобода остаться собой. Любовь к мужчине – это яд свободы, мой мальчик…

Что-то я много болтаю сегодня. Много болтаю и мало пью. А все молодость, которая сидит передо мной, благодарно сияя глазами, и впереди у нее тысячи не выбранных мною дорог. Я никогда не стану выбирать их за тебя, хотя мог бы, имел бы право и цель. Мог бы – но не стану. Не хочу. Ты это заслужил.

А что до остального…Пожалуй, ты прав: кардинал Сильвестр был бы очень изумлен и разгневан, проведав о грехе мужеложества, что лежит на тебе. Но я ему не скажу. Обещаю. Я умею хранить тайны, мой мальчик, он ведь до сих пор не знает о том, что пережил когда-то я сам. А я в то время даже сан уже принял. Но я молчу уже долгие годы, и кардинал уверен, что я праведник, радетель государства и вообще почти что святой. Не буду его разочаровывать, пусть искренне верит, что я благословен свыше. А тебе я скажу, Анри, - благословен тот, кто не боится - любить, ненавидеть, молчать или говорить. Если верно то, что трусость – самый страшный из грехов, то самая страшная из трусостей – лицемерие перед самим собой.
Любишь Савиньяка – люби. И пусть ни люди, ни правила не остановят тебя. Ненавидишь Алву – ненавидь. Только никогда не забывай, что ненависть проходит, а любовь пребудет вовеки. Держи голову холодной, взгляд бесстрастным и тогда сможешь подарить себе самое ценное – оставить свое сердце чистым и живым. Не бойся боли, не слушай льстецов и глупцов.
А теперь улыбнись мне, как улыбался в детстве, если я наезжал в гости домой. Улыбнись – и помолчи, мне все же нужно закончить это письмо…
А ты пей, мой мальчик, пей.. Это наша, вишневая. Из Дорака.

the end

Сайт создан в системе uCoz