назад

Тень Победы


Автор: Лалайт, Эндис
Бета: нет
Жанр: эээ... что могло бы быть, но чего не будет
Рейтинг: G
Герои: Олаф Кальдмеер, etc.
Дисклаймер: AU!


На траверсе «Нордкрооне» горел город Хексберг. У дальнего пирса чернел покореженный огнем остов форшерского линеала. Его имя выяснить теперь уже было невозможно. Да и не хотелось. Оставшийся последним боеспособным в крохотной эскадре корабль отошел вплотную к форту Хексданце, где перестраивалась стена и, видимо, невозможно было поднять на нее пушки. Бортовым огнем прикрывал обороняющихся. Пока «Западный ветер» и «счастливый случай» не разорвали его в клочья, поставив в два огня. По темной воде за бортом плавали обломки, доски, несколько трупов и пробитый картечью брейд-вымпел. Значит, и «Закатная тварь» Бешеного нашла в волнах родного залива свой последний причал.

Хексбергская эскадра сопротивлялась до последнего. Тяжелые штормовые тучи заволакивали небо, а в редких разрывах между ними пробивался свет закатного солнца. Алый, яростный, глухой. В городе стреляли. Но на фортах пушки уже смолкли. После полного грохота, взрывов и криков дня, было ужасающе тихо. Молчали тростники, молчали камни и волны. Чайки, спугнутые дневной пальбой, возвращались. Стояли на краю пирса в ряд. Но теперь это не казалось забавным: немые кровоточащие тучи зловеще меняли вечерний свет, делая белых чаек черными. Выходящих из шлюпки людей они встретили молчаливым строем. Это было похоже на строй солдат перед эшафотом. Птицы молча провожали людей неподвижными взглядами. У кого-то из офицеров не выдержали нервы: в чаек полетело что-то тяжелое. Они молча взлетели, позволив фляге беззвучно кануть в темную воду, - и снова опустились на места

Кальдмеер непроизвольно поежился и ускорил шаг.
За его плечом, как приклеенный, шел Руперт фок Фельсинбург. Рука адъютанта нервно сжимала эфес.

А город горел. В цитадели, видимо, навесным огнем удалось взорвать пороховой склад. Или что-то такое. Запах горелого масла и обожженной плоти щекотал ноздри. Окна и двери домов по больше части заколочены. Крест-накрест. Там, где почему-то остались люди темно и тихо. Будто в каждом доме покойник. Впрочем, почему «как будто»? У кого не было родича в эскадре, у того кто-нибудь погиб в цитадели. Холодный зимний ветер гнал по узким улочкам пыль, стружку и какие-то тряпки. Возле Ратушной площади на углу в луже крови лежала светлокосая девушка. Кто-то из охраны подошел и закрыл ей глаза. Шальная пуля в затылок. Бывает

Шаги стучали по сухим камням, напоминая рокот барабанной дроби перед казнью. Внезапный порыв ветра зло свистнул в узком проулке и наотмашь хлопнул оторванным ставнем ближнего дома о стену. Где-то далеко резанул тишину женский крик. Потом взрыв и выстрелы. Над портовым концом города взвился новый столб пламени. Показалось, что лицо обдало жаром, хотя и было слишком далеко.

Начался медленный дождь. Тяжелые, окрашенные закатом в красный, капли били по брусчатке, как пули. И расплывались влажными, маслянистыми лужами. Пахло железом, порохом и кровью.

Улица внезапно раздалась вширь, разделяясь на две узкие. Левая карабкалась вверх, прочь от моря наискось, обратно к Ратуше и цитадели. Олаф отвернулся от нее. В конце правой виднелся просвет и, видимо, маленькая площадь. Туда мучительно, вязко не хотелось, хотя среди дыма и тишины площадь казалась уютной, почти спасением от безумия.

Кальдмеер вдохнул пахнущий смертью ветер, помедлил немного – и зашагал направо.

Площадь была довольно большая, просторная, светлая. Всего три дома, довольно богатых, в три этажа. Наверное, летом здесь много зелени, а весной цветут худенькие северные яблоньки, что приютились между домами. Яблоньки – и гигантский ясень-исполин возле центрального дома. Толстый ствол раздваивался почти сразу у земли. Голые черные ветви тянулись к окровавленному небу, но ветер, разгулявшийся по мокрым крышам не шевелил ни одну из них. Черные руки, с гневом и болью тянущиеся в небо... А на небе огонь и дым. Сквозь них не видно в низу, на земле, ни молящих, ни зовущих, и молитв не слышно, и плача, и криков гнева и боли. Стрельбы и взрывов, наверное, тоже...

На одной из двух верхушек через крепкую ветку перекинута была веревка. Висевшему в петле перед казнью не озаботились накинуть на голову хоть мешок, и теперь мертвые черные глаза смотрели на пришедших спокойно – и безучастно. В Эйнрехте была популярна когда-то шутка, что виселица даже самых гордых заставляет склонить голову. Голова Ротгера Вальдеса была запрокинута вверхк небу. Более гордого и свободолюбивого жеста Олаф не видел в своей жизни. К белой щеке под дождем липли короткие темные пряди.

Странно и неуместно смотрелась на вице-адмирале, несколько часов назад ведшем свою маленькую эскадру в последний, безнадежный бой, новенькая форма и синяя парадная перевязь. Нелепо и жутко улыбались бледные мертвые губы.

Из немого оцепенения адмирала цур-зее вывело резкое движение слева. Он быстро оглянулся, успел разглядеть щуплую мальчишескую фигурку в оборванной курточке, с измазанным сажей лицом и огромными светлыми, пустыми глазами. Сердце споткнулось в груди. Взрослая, холодная, смертельная ненависть смотрела на него этими детскими глазами. Олаф вздрогнул, как от пощечины, и тут же в висок ударило сильно, тяжело и болезненно. Удар сбил адмирала цур-зее с ног, на щеку брызнуло с рассеченного лба горячее, липкое, соленое. Чьи-то руки подхватили, помогли устоять, и тут же второй камень, чуть меньше первого, ударил Кальдмеера в плечо. Он увидел, как бледный, прямой Руперт фок Фельсинбург поднял пистолет, но крикнуть не успел – щелкнул курок, облачко сизого порохового дыма окутало руку адъютанта. Тоненькая оборванная фигурка дернулась, как кукла в уличном театре, – и навзничь упала на мостовую, так и не опустив занесенную для следующего броска руку.

Далеко в глубине городских улочек гулко ударил набат. Потом медленно, с нарастающим треском и грохотом, занялась огнем крыша колокольни Октавианского аббатства. Над ним, в алых отсветах пожара, кружили аисты.

Волна огня ударила в глаза, вплавилась в голову, лишая Олафа слуха, зрения и голоса. Мир рухнул и обуглился, как недописанное письмо, брошенное в камин. Осталось только пламя и раздирающая боль, часто и невыносимо колотящаяся в висках. Еще мгновение, и пульсирующий жар взорвет голову изнутри. Есть такая грань боли, когда отступает все – и гордость, и самообладание.

- Руперт. Создателя ради, Руперт!! Кто-нибудь! – позвал Кальдмеер в окружающую пустоту, и не услышал собственного голоса.

Потом далеко и глухо, как из-под толстого слоя ледяной воды, он слышал призраки шагов, заполошного голоса, крики, звон стекла о стекло. Ему мерещился вкус горькой, терпкой жидкости на языке и холодок металла на губах. Дышать было трудно, будто на грудь положили тяжелую каменную глыбу. Каждый вдох – титаническое усилие поднять грудную клетку. Изо всех сил. Через силу. И боль, боль, боль...

Ему казалось, эта агония тянется очень долго. Но, в конце концов, какая-то перетянутая нить в голове зазвенела оглушительно – и лопнула. И вместе с ней лопнуло невыносимое разрывающее напряжение в черепной коробке. Сразу стало тихо и почти хорошо. Глаза открывать было страшно, тело инстинктивно боялось нового удара огня. Зато вернулась способность дышать, слышать и чувствовать запахи. Все верно. Все хорошо. Он в своей комнате. Вернее, не «своей», а отведенной ему великодушным хозяином дома. Открыто окно, за окном легкий дождик и видимо, скоро рассвет – ветер соленый, с моря. А рядом негромкие, но тревожные голоса. Вернее, тревожный, с надрывом, один. Руперт. А второй спокоен, сосредоточен и привычно обрывает истерику младшего.

- Молодой человек, извольте взять себя в руки. В буфетной на столе графин с касерой. Несите. Разбудите слуг, скажите, чтобы кто-нибудь бежал за врачом. И прекратите мутно бледнеть. Не девица.

В ответ прерывистый вздох, тихое «спасибо» и торопливый топот босых ног по полу, за дверь, по ступеням вниз...

Сон. Только сон. Надо же. Все на месте, все как есть. Он ранен в плечо, контужен упавшей мачтой, он в плену и с ним верный, отчаянно храбрый мальчик, его адъютант.
Остальное – бред.

Холодная мокрая ткань коснулась пульсирующей остатками боли и пламени головы. Мучительный огонь вздрогнул – и отступил еще немного. Олаф всхлипнул сквозь стиснутые зубы и совладал открыть глаза.

- Мда, - печально покачал головой склонившийся над ним Вальдес. Вопреки насмешливому тону, глаза его были чернющими и тревожными. Как небо перед штормом.

- Вы переполошили весь дом, мой дорогой адмирал цур-зее. Только не говорите мне, что это от внезапной головной боли. Вы на моих глазах без единого стона вынесли извлечение осколка из вашего многострадального плеча. – Бешеный сел на край постели, потянулся куда-то - послышался ласковый плеск воды – и сменил холодную тряпку на лбу. – что же тогда? Дурные сны на Зимний Излом? Вот это бывает.

Внизу слышался топот сонных, обеспокоенных ночным переполохом людей. Тревожные голоса были неразборчивы, но, кажется, немолодая женщина что-то втолковывала кому-то, а юноша то и дело перебивал ее, высоким, чистым голосом. В конце концов, хлопнула тяжелая входная дверь, две пары шагов проскрипели в сторону буфетной, стали слабее и глуше. Олаф слушал тишину, как больной горячкой пьет холодную воду – осторожно, м аленькими глотками, но зная, что ничего драгоценнее и лучше в мире нет, чем чистая ледяная вода. Вальдес рядом заерзал, вздохнул, вытащил флягу из-за голенища. Сделал несколько глотков и виновато пожал плечами:
- Вам этого нельзя.

Олаф прикрыл глаза в знак того, что понимает и не обижается. Он только сейчас заметил, что Бешеный принаряжен и немного пьян. Ах, да. Зимний Излом...

- Говорят, на Зимний Излом снятся самые заветные мечты. Я склонен верить: Излом – загадочное время. Увидеть заветную мечту во плоти. Без лжи и без недостач. Полное и безусловное исполнение… Что вам снилось, господин Кальдмеер? В эту самую честную ночь в году...

Олаф посмотрел Вальдесу в глаза. В них сиял огонь свечи, зажженной на столе.
- Победа, - тихо ответил адмирал. – Моя победа...
И закрыл глаза.

the end

назад

Сайт создан в системе uCoz
Сайт создан в системе uCoz