Часть III

* * * * *

Потом ее часто просили рассказать, каково это – ползать по драконьим глоткам. Мерги только хмурилась и отвечала:
- Да так, ничего…
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

День сменил день, беспорядочные визиты радетелей благоденствия регента прекратились, а подгоняемый какой-то беспокойной радостью Валентин уже попытался встать с кровати и пройти пару шагов. Рокэ встретил такую инициативность значительно равнодушнее лекаря, который, в свою очередь, выразил свое негодование в весьма бурной, весьма не свойственной бергерам, форме. Внимательно заслушав шуршание покрывала, шипение Спрута и скрип паркета, сменившийся не слишком элегантным плюханьем чего-то тяжелого обратно на постель, Рокэ только состроил, очевидно, по привычке, парочку новых и несколько любимых выражений лица, но ничего не сказал.

А Валентин упорно, раз за разом, продолжал вставать с постели.
И неожиданно ему начала открываться та сторона жизни Рокэ, о которой он никогда и не узнал бы, не помоги ему в этом ранение. Та сторона, о которой он смутно догадывался, но уж точно не решился бы проверить. Пять шагов до стола, семь к окну. Мучительный поворот, все семнадцать градусов которого отдаются в плече. Как их чувствует Алва? Закрыть глаза, полагаясь только на какое-то звериное чутье и память… Каково же приходится Алве – день за днем… А, впрочем, это ведь ЕГО дом.

В первый раз Валентин ходил что-то около получаса, остальное время проводил в кресле или, сдавленно ругаясь, падал на постель уже вовсе обессиленным. Однажды он самонадеянно сунулся на лестницу, и тут же поплатился, чуть не полетев кубарем прямо в ноги Кончите. Кончита, конечно, была во всех отношениях хорошая женщина, Тино уже начал это понимать, но, тем не менее, считал столь бурное проявление чувств излишним. Шаткое положение спас Луис, на котором Валентин, наплевав на фамильную гордость, повис, добравшись таким образом до спальни.

Была ли в том воля хозяина дома или просто больного решили пока что не беспокоить, но он по-прежнему ночевал в спальне Рокэ. А может просто привычка – Алва спал на другом конце той же кровати, как и во дворце. Валентин этому не удивлялся. Удивительным было другое: весьма скоро он открыл для себя, что всех запасов северного красноречия ему в некоторых ситуациях совершенно не хватает. Неудержимо хотелось попросить несколько уроков у того же Хуана, или хоть кого другого из кэналлийцев. Говорят, южная брань обладает удивительной емкостью и содержательностью…
А Рокэ все молчал. И ухмылялся.

День на пятый Валентин решил попробовать свои силы в чем-то серьезном. Предварительно разбудив в себе бергерское упрямство, почти что вслух уговаривая голову не кружиться, а плечо - не отзываться резкой болью на каждый шаг, он спустился вниз и добрался до кабинета соберано, где без излишней бравады упал в кресло, и попытался тайком отдышаться. Он тяжело откинулся на высокую резную спинку и огляделся. Стол был завален бумагами, - куда столько незрячему? - нераспечатанная корреспонденция Сарганнским хребтом опоясывала какие-то книги, судя по внешнему виду, от расчетных до старинных манускриптов. Валентин так и не понял, что Алва делал в кабинете один, во всяком случае, когда он вошел, Рокэ обратил на него все свое внимание, и это очень мешало сделать вид, что ничего особенного не происходит.

- Ну, что?! – не выдержал Придд ироничного молчания. И попытался по привычке независимо дернуть плечом. От резкого движения закружилась голова, а жаркая боль разлилась по всей правой половине тела, что отнюдь не улучшило мнение Валентина ни о собственной выдержке, ни об Алве, чья ухмылка и послужила причиной всех свалившихся несчастий.
- Любуюсь, – как можно радушнее ответил хозяин дома, удобнее умащиваясь в кресле и нарочито легко, почти незаметно промедлив, взял со стола бокал с вином. Прежде, говорят, он всегда стоял у него на ручке кресла. Но не теперь, не когда он слеп… Валентин остыл так же мгновенно, как вспылил. Стало стыдно за собственное малодушие и заносчивость. Даже кончики ушей заалели, спасибо, хоть Алве неоткуда об этом знать.

- Вам очень идет этот цвет, - задумчиво заметил Рокэ, передвинув к Тино по столу второй бокал.
От неожиданности Валентин чуть не поперхнулся.
- Цвет? – спросил он, чувствуя себя полным дураком и из последних сил пытаясь придать дураку вид герцога. – Вы воспылали внезапной любовью к произведению рук собственного портного?

- Отнюдь. Я о цвете лица. Имейте в виду, если я не вижу, это отнюдь не значит, что глаз нет у этих стен, - с опасной доверительностью сообщил Алва. - Я прямо-таки слышу, как скрипят зубами кабаньи головы. По всей видимости, они полагают, что вы проглотили лимон, и слишком близко к отсутствующим сердцам принимают ваши страдания. Их трудно обмануть, сколько бы вы ни делали вид, что все так и задумано.

- Ничего подобного, – Валентин сдержал овации в свою честь: ему все-таки удалось справиться и придать голосу нужную степень спокойствия и обыденности, - если они и морщатся, то только потому, что я – это я. Во всяком случае, у их родича, герцога Окделла, в моем присутствии возникает именно такое выражение лица. И зубовный скрежет.
- Остришь? - непонятно чему обрадовался Ворон, - Прекрасно!

Валентина собственная способность острить отнюдь не вдохновляла, поэтому он уточнил:
- Действительно?
- Разумеется! Значит, полагаю, ты уже достаточно здоров для уроков фехтования. Твой будущий наставник прибыл как раз сегодня на рассвете. Пожалуй, завтра можно начать. И я тебе не завидую!


* * * * *

Человек человеку волк.
А не свинья.
Ромул и Рем
«Волчице, которая нас выкормила»
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Тикали часы, по подоконнику стучал дождь. В тюремном замке было тихо и тепло, камин в кабинете коменданта разгонял остатки сырости, делал серый день уютным, только совсем не предлетним. Холодная выдалась весна.…
Лионель Савиньяк стоял у окна и пальцем рисовал на запотевшем стекле фигурки и буквы.
Дуга с рожками – олень в прыжке. «ПП».
Предвещаем погоню. За днем вчерашним, да, Лионель? За памятью о том, как все могло бы быть лучше…
«Р», «О» и зачеркнуть.

Прощай, смешной мальчик, Ричард Окделл. Трогательный и взъерошенный детеныш холодного Севера, вдруг попавший в тепло… Не все ведь такие умные, да, Лионель? Не все ведь умеют понять, когда правда привычная начинает вдруг отделаться от правды настоящее. Не все умеют принять нежданно свалившуюся надежду и благополучие…
«Р», «А» и вопрос.

Чего тебе надо опять, Рокэ Алва? Не надоело искать надежды, в которые ты не веришь, и раздавать дуракам, которые тебя ненавидят?..
- Регент приказал вас отпустить.
- Опять?
За две недели почти сошел даже прекраснейший синяк, украшавший правую половину лица Повелителя Скал. Кто-то из кэналлийских стрелков не удержался и врезал от всей широты южной души. Понятное дело, могли и вообще убить, но послушались приказа Придда брать живыми.

- А вы ждали плахи, герцог?
- Виселицы. Герцог Алва любит вешать тех, кто стоит на пути благоденствия Талига…
- А вы считаете себя существенной помехой? Самонадеянно.
Как же надоел этот бесконечный дождь. Эта бесконечная холодная весна. На душе было столь же мерзко. Слякоть и сырость….
- Вы свободны. Подорожную и вещи возьмете у коменданта. Лошадь и деньги тоже. Фамильное оружие и перстень на столе.
- Очень щедро с вашей стороны.

Лионель пожал плечами, не оборачиваясь.
Два уха, длинный язык и глазенки в разные стороны.
Глупый ты щенок…

- Я здесь ни при чем. В государстве пока нет супрема, иначе я бы с вами даже не разговаривал. Можете поблагодарить герцога Алва, его принципы и придурь. Понятия не имею, чего он от вас ждет, но надеюсь, что вы не станете доказывать фамильную твердость и незыблемость, в третий раз пытаясь его убить.
- В третий?
- Ну, да, разумеется, или свою героическую эскападу на суде вы не считаете попыткой убийства? Впрочем, вы правы. Бутафория – она во всем бутафория, даже в смерти.
- Везде у вас шпионы...

Ах, если бы! Одна маленькая белая гранула полугодом назад – и столько народу осталось бы живо. И агентурная сеть не сходила бы сейчас с ума, пытаясь понадежнее вплестись в непростое окружение герцога Алатского… Змей лучше давить сразу и насмерть, демоны раздери это высокое благородство и былую дружбу! Робер Эпинэ до сих пор плохо спал по ночам и не мог смотреть в глаза людям, – что тем, кто пережил Ракану, что тем, кто пришел ее освобождать, - хотя никто его ни в чем не обвинял.
«Р», «Э» и петля.
Удавка - эта ваша Честь, дорогой сюзерен. Удавиться тебе не дали – и то хорошо. Будем жить.
- Не везде, увы. Но вашего друга Эпинэ до сих пор мучают совесть и кошмары. Ах, простите – бывшего друга. Предавший Альдо Белоштанного проклят и отвергнут на веки вечные, не так ли?

- Вы не понимаете…
Знак вопроса и улыбающаяся рожица.
Куда уж тут понимать, и правда.
- Действительно, не понимаю. В частности, совершенно не понимаю, отчего вы изволили вернуться под покровом ночи, как тать, а не уехать в романтическом блеске униженного и изгнанного героя Отечества…

- Матильда не пожелала меня видеть… Их Высочество…
- Герцогиня Алатская – мудрая женщина. Но на ее долю выпало достаточно горестей. И камень на шее в виде дурного, но родного внука. Отцы таких сыновей пристреливают. Сами. От стыда. Но единственный внук и память о сыне…

Пистолет.
Непохоже получился.
«Э» и знак восклицательный.
Надо попросить Эмиля научить рисовать пистолеты.

- Не говорите так, эр Лионель! То есть.. простите, кансильер Савиньяк.
- Я-то прощу, Дик…
- А Ворон - нет? Так мне и не нужно его прощения!
- Ну, конечно, ты просто будешь лопать его милости без прощения, как есть. Не думаю, что он на тебя в обиде, знаешь ли.

- Кто я такой, чтобы он на меня гневался? – Ричард криво и болезненно усмехнулся. - Это, знаете ли, честь большая, а я так, предатель, сын бунтовщика.
- Эгмонт был честным человеком.
- А я подлец?

Пятачок. Бутылка. Пламя в квадратике.
Камин тоже ни к Чужому вышел. Хороший был вечер тогда, не упомнишь, сколько времени назад. Эмиль, Рокэ, Лионель и юный Дик.
- А ты наивный дурак. И это было бы полбеды, если б ты не был дураком идейным. Или умел, скажем, слушать. Или видеть.
- Я не могу вызвать вас на дуэль, граф…
- Не можете. Вам запрещено обнажать оружие в пределах столицы. Иначе – обратно сюда, в Багерлее.

Лионель вздохнул и обернулся к заваленному кипами бумаг столу, раскопал одну их них, вытащил тонкую синюю папку.
- У меня к вам только один вопрос, герцог. И потом вы будете свободны.
Усталый у герцога Окделла вид. И глаза покрасневшие, от бессонницы, должно быть, и погасшие. Одет прилично, вымыт, накормлен. С приказами Алвы не шутят. Он уйдет отсюда целым и невредимым. Вопрос только – зачем.
- Зачем мне было убивать Рокэ Алву?..

- О, нет. Позволять вам почувствовать себя великомучеником и героем я не хочу. Так что слушать высокий полет патриотической мысли не буду. Вопрос другой. Кто провел вас сотоварищи во дворец, и почему у дверей не было охраны?
- Это два вопроса!
- Вы научились язвить? Поздравляю, но не к месту.
Хорошо, что завтра приедет Эмиль, вовремя он его вызвал. Что-то сил совсем не осталось. Да и Первый маршал стране нужен, Алва слеп и успеть везде, как раньше, уже не сможет. Дорогой «Э», ты очень нужен своему брату «Л» и даже «РА» за тобой посылал лично, видишь, как здорово…

- Кто провел вас во дворец? Почему не было охраны? Отвечать изволите?
- Я отвечу… Плохо от этого уже никому не будет.
Уже не будет, и правда. Но как странно это - слышать от Ричарда Окделла логичный вывод, а не героическое «подлецыпридетелиникомуничегонескажу»…
- Итак?

- Имени я не знаю. Вроде как кэналлиец. Из кэналлийских стрелков точно. Нашел нас сам, предложил помощь. Провел, своих отвлек и отослал пройтись-продышаться. С нами в покои регента не пошел. Сел на пороге и нож себе в горло воткнул. Крови было море.
Отлично. Предатель среди кэналлийцев. Как страшно жить – как дальше жить? Тем более, что труп такой, с ножом в горле, действительно, нашли. Подумали только, что это нападавшие поработали…. Окделл не врет, можно смело сходить с ума вслед за миром.
- Чего он хотел?

- Что вы имеете в виду, господин кансильер? – устало вздохнул Ричард.
- Чего он хотел за то, что сделает? Что-то же вы ему пообещали.
Мальчишка усмехнулся как-то жестко и зло. У вепренка прорезались клыки… И взгляд случился стал - недобрый.
- А ничего. Он хотел мести и только. В Октавианскую ночь господин Первый маршал приказал вешать всех, кого поймают на мародерстве. Переусердствовать не беда. Брат этого человека что-то нес из своего горящего дома. Он был торговцем. Повесили, переусердствовали в запале. Он хотел отомстить, да, видно, месть собственному соберано им не по силам пережить… Как заколдованные все.

Вот так оно и бывает. Здравствуй и прощай. Никогда нельзя быть уверенным, в кого попадет пущенная в цель пуля. Ворон не свят, кто спорит. И не пробовал даже никогда быть святым. И ошибка – не его, и по-другому тогда было – нельзя. Лес рубят - щепки летят. Да только кому от этого легче?
- Я более вас не задерживаю, герцог.
Окделл тяжело поднялся и потянулся забрать со стола фамильные кинжал и кольцо. Пламя камина дробилось в красном камне, будто билось сердце. Маленькое, яркое, окровавленное сердце.
- Что ж, прощайте, граф.

- Надеюсь, что так, Ричард. Возвращайся домой.
- Мне некуда больше возвращаться. И не к кому.
- Да, верно. Что ж, прощайте, герцог.
Тяжелые неровные шаги Окделла затихли за дверью. Внизу, у ворот, раздались голоса и лязг засовов. Никто из нас не в силах предугадать, чем кончится то или иное наше деяние. Чем обернется сказанное слово. Кого найдет напряженный до звона клинок.
Лионель отвернулся обратно к окну и прижался лбом к холодному стеклу.

«Л» и веревочка.
Кусочек мыла. Стул.
Сюзерен, блаженный Робер, одолжи удавочку. Или расскажи, как жить, если ни в чем не виноват, а на душе все равно мерзко, будто своими руками все…

Бутылка. Капелька. Одеяло.
Напиться. «Слез». Вусмерть.
Создатель, где бы Ты ни был, как же плохо… И как одиноко.
«Л+А=?» Где он, этот «А», когда так нужен?.. Раньше ведь умел как-то почувствовать и прийти. Надо будет попросить «Э» отписать в свой штаб, вызвать, жалко ему, что ли, для собственного брата «Л»…

* * * * *

Тревожно постанывающие гагары кружились над крышей больницы, словно над обычным утесом. Сидевший на большом валуне глупый пингвин мучительно пытался понять, что он делает на Британских островах.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Провидение, Создатель, Четверо или кто-либо иной, в тот мокрый предлетний вечер глядевший на столицу Талига свыше, услышал горькие мысли Лионеля Савиньяка, измученного и усталого кансильера этого самого Талига. Услышал и решил смилостивиться. По крайней мере, именно такая мысль пришла Нелю в голову, когда он вошел в собственный особняк. Кто-то там, наверху, определенно, бывает. Хотя бы время от времени. И чудеса на свете бывают тоже. Он открыл двери в холл и почувствовал особый, неуловимый и необъяснимый запах - запах жилого дома. Дома, где есть люди, дома, где горит камин, где тепло, где беседуют за стаканом вина друзья и родные…

И через мгновение услышал от слуги заветное:
- Эр Лионель, два часа назад приехал эр Эмиль. С гостем.
К Чужому гостей! Эмиль здесь! На три дня раньше ожидаемого. Братец, братец, вот так радость быть не одному в этот вечер, чтоб его кошки побрали! Лионель скинул плащ и перчатки на руки слуге и почти что бегом ворвался в гостиную. Ворвался – и налетел на брата, с бутылкой в руках стоявшего у дверей, - видно тоже услышал и шел встретить.

На Савиньяка-старшего внезапно напала детская восторженная бесшабашность, и он с громким воплем «Эмиль!!!» повис у близнеца на шее. Эмиль расхохотался и обнял его в ответ – аж ребра затрещали. Забавное, должно быть, зрелище, предстало глазам «гостя», которого, по словам слуги, привез Эмиль. А, плевать! Брат-близнец – это гораздо существенней просто родного брата. Это вторая половина тебя. Вот, обнял – и мир встал на место. Можно теперь что угодно делать: ругаться, спорить, ссориться и сердиться, но только вот так – обнявшись перед тем, собрав половинки мира воедино.й Так что имеет право граф Савиньяк, тридцати четырех лет от роду, маршал и кансильер державы, повисеть немного на шее братца и поболтать ногами от избытка чувств? Хотя картинка, конечно…

Справа, откуда-то от одного из двух больших просторных кресел, стоящих у камина, донесся сдавленный мелодичный смешок. Нель оторвался от брата, заглянул ему через плечо на гостя – и тут же повторно придушил его в объятьях:
- Эмиль! Я тебя обожаю!
- Только не задуши и ребра мне не переломай! И голову не оторви. Ну, будет тебе, будет. Мы так и подумали, что ты обрадуешься, - Эмиль Савиньяк улыбался во весь рот, подталкивая брата в сторону камина, к гостю. – Вина принесу, мы выпили все, что здесь было. А вы пока это… Здоровайтесь.

И, посмеиваясь, пошел отдавать распоряжения об ужине и выпивке. Нель же послушался братского совета и, пулей подлетев к креслам, свалился в то же самое, что занимал нежданный, но - о боги! – такой желанный гость.
- Анри, - хрипло сказал Лионель, скользя кончиками пальцев по щекам русоволосого молодого человека, - Анри, как я рад, Леворукий свидетель…

Тот опять рассмеялся тихим  ласковым смехом и обхватил Савиньяка за шею, касаясь губами губ. Нель восторженно застонал и в ответ углубил поцелуй, осторожно, но настойчиво раздвигая языком губы Анри Дорака.
Появившийся вскоре Эмиль прерывать их не стал, молча расставил откупоренные бутылки (бокалы явно были мелковаты для этого вечера) и сидел теперь в соседнем кресле, улыбаясь и глядя в огонь. Он тоже рад был оказаться дома. И очень рад – согреть братца, чем только можно. Досталось всем. Но тем, кто брал столицу – стократно. Им всем надо отдохнуть. И ненадолго – на одну ночь хотя бы! – сделать вид, что все хорошо. Или что все еще может стать хорошо. Совсем скоро.
- Эмиль, - оторвался от своей неожиданной радости старший Савиньяк, - скажи мне во имя Создателя, как вы умудрились приехать так рано! Мы ждали тебя к концу недели!

- Да знаешь, завтра прием послов. С учетом перспектив моего назначения я решил приехать на всякий случай…
- Такой большой, а врать не умеешь, стыдно.
- Чего это?
- Того! – Лионель притянул голову Дорака к груди, прижался щекой к русой макушке и насмешливо посмотрел на брата. – Чтобы успеть сегодня быть здесь, вы должны были быть уже в трех днях пути сюда из ставки. Что ты мне голову морочишь? Письмо тебя встретило уже в дороге.

- Ну, Нель, ты такой умный сам, зачем спрашиваешь? – ничуть не смутился Эмиль.
- Хочу знать правду.
- Правдолюб, поглядите. Пей лучше.
- Имею право? – насупился старший, но выпил, с удовольствием приложившись к темному горлышку.
- Имеешь, вон она, твоя правда, носом в рубашку сопит.
- Анри? – Лионель отстранил от себя Дорака и заглянул в лукавые серые глаза. – Это ты подбил Эмиля приехать?
Тот смешно потряс головой и улыбнулся, отнял у Неля бутылку и отпил.
- Не ты? Он сам? А молчишь чего?

Тот вздохнул, почесал висок и затих, примостив голову на плече Савиньяка-старшего.
- Эмиль, Анри не виноват. Давай рассказывай, как дело было.
- Дурень ты, братец. Хоть и старший. Разве ты никогда не чувствуешь, если мне плохо?
- Н-ну…
- Тону. Как Рокэ?
- Ох, Эмиль…
- Ясно. Все так же швыряется адъютантами и слугами в двери?

- О! – резко оживился Лионель. – Вы же еще не знаете! Слышишь, Анри? Мне очень приятно, но ты послушай. У нас же тут новости! Валентин Придд с риском для жизни приручает Рокэ Алву!
- Что делает? – обалдело переспросил Дорак, поспешно ловя челюсть.
- О, Придд выбил у Ноймаринена должность капитана регентской охраны. Я думал, Рокэ из него фрикасе сделает или уж доведет до сумасшествия за пару дней. А ничего, утром только синяк был на полмордочки. А там и еще лучше – на Алву покушались, Придд оказался в его спальне ночью, дрался один на шестерых и выволок его домой, в родовой особняк, ночью, полуголого, а сам ранен в плечо, потерял уйму крови… В общем, морисские страсти, да и только! Более того, я думал, он предатель, пришел его трясти, а Рокэ меня обсмеял и выставил! Он его еще и защищает! Я ничего не понимаю уже.

- Может, они еще и спят вместе? – ошарашено моргая, выдавил Эмиль.
- Можешь на это поставить, - махнул в его сторону уже пустой бутылкой Лионель. – В одной кровати - так точно… Здесь есть еще вино? Или ты так мало принес?
- Обижаешь, - отозвался Эмиль и подтолкнул ногой к брату плетеную корзину с бутылками, подпер голову рукой, ухмыльнулся, - а знаете, господа, по-моему, все просто: у них роман!
- Ты здоров, братец? Рокэ и роман? Рокэ и связь, длящаяся месяц как? Рокэ и этот гонористый ледяной сопляк? Да у них роман, как у Ариго с Райнштайнером!

- У Ариго с Райнштайнером роман, а я ничего не знал?! – дверь в гостиную распахнулась от пинка, и на пороге показался Рокэ Алва собственной персоной, следом молча вошел Валентин Придд, одновременно поддерживавший Алву за локоть и дворецкого – за воротник. Впрочем, дворецкий был сразу выпущен и мгновенно испарился.
- Ой-ой-ой, какие люди! Рокэ Алва, регент всея Талига, властелин всея Кэналлоа, Первый маршал, красавец и просто хороший парень! – распахнул широкие объятья младший из близнецов.
- Я тоже рад тебя ви… кхм.. встретить вновь, Эмиль, - усмехнулся Рокэ, протягивая ему руку - на голос. Эмиль опомнился, вскочил и облапил Алву совершенно бесцеремонно, зато от всей души.

- Лионель, здравствуй снова, и... виконт Дарзье, я полагаю? И вам доброго вечера, виконт.
- А кто это с тобой, Рокэ? Герцог Придд, полагаю? Мое почтение, генерал.
Впрочем, ничего хоть сколько-нибудь почтительного во взгляде, которым он нахально и в упор разглядывал Валентина, не было. Эмилю было любопытно, и Эмиль любопытствовал. Компания близких друзей и выпитое вино способствовали быстрому уничтожению последних следов придворного лоска.
Валентин взгляд выдержал спокойно, спокойно же отдал честь маршалу  как младший по званию и поклонился  как малознакомый гость.

- Отменно, - пьяно муркнул из своего кресла Лионель. – Эмиль, тебя тоже умыли, по-моему. Мне уже даже не так обидно. Так что я гостеприимный и добрый. Рокэ, ты, как и всегда, а герцог Придд внове – желанные гости. Эмиль, устрой гостей, будь добр.
Младший Савиньяк хмыкнул, задрал бровь и схватил новоиспеченного «желанного гостя» за локоть:
- Идемте-ка, герцог, поможете. Вам с герцогом Алва надо бы присесть поближе к огню, вы с улицы, там сыро, насколько я помню. А мест, понимаете, нет. Подтащим кушетку. Три-четыре?

Софу подтащили, Алва необъяснимым образом сам добрался до камина, видимо, по памяти. Помогать ему никто не решился, а Валентин был занят мебелью и поглядел совершенно спокойно, будто по выражению лица и уверенности жестов определив, что Рокэ справится сам. И только потом отловил его за руку и потянул за собой на софу. Вручил бутылку «Дурной крови», за которой специально посылали слугу. Унес мокрые плащи. Сел рядом с Рокэ, ненавязчиво касаясь локтем, я, мол, здесь. Под тремя чужими взглядами было неуютно. Впрочем, нет, под двумя. Анри Дораку было совершенно не до него. И не до чего вообще. Валентин видел, как виконт обнимал Лионеля Савиньяка, уложив голову ему на плечо, и длинные светлые ресницы щекотали кансильеру шею… Валентин смотрел на него и вдруг понял, что улыбается. Создатель свидетель, так же он цеплялся за Алву тогда, целый месяц назад, в первую ночь, когда пришел к нему с каменной решимостью остаться. Защитить, успокоить, согреть.... Когда знал, точно знал, что нужен. Просто рядом - и что угодно для него…

В молчании выпили. Все, кроме них с Дораком. Потом Рокэ поставил полупустую бутылку на пол, сложил руки на груди и спросил прямо:
- Ну и как, Лионель?
Савиньяк пожал свободным плечом:
- Плохо, Рокэ. А как ты ждал?
- Никак. Я от него давно ничего не жду.

- Ну, значит, вы в очередной раз разошлись к обоюдному удовлетворению - он тоже от тебя ничего не ждал, даже милости.
- А это и не милость…
- Рокэ, - кансильер устало вздохнул и залпом допил очередную бутылку, - я в курсе, что ты брезгливый и жестокий. Эмиль в курсе, Ариго проверили, если сомневались, Ноймаринен догадывается, Варзов знает, но прощает, а вот Эпинэ - идеалист. Знает, но не верит. А Окделл, по-твоему, что?

- Его дело, - лениво отозвался Рокэ, жестом прося еще бутылку.
- Пока что его, - зло кивнул Лионель. – Но вот если в четвертый раз он-таки всадит тебе нож в горло, то это дело в срочном порядке станет твоим.
- Я об этом уже не узнаю.
- Очень смешно! – нахохлился Савиньяк.

Валентин не решался вмешаться в перепалку, да и что он мог сказать? Эмиль молчал, глядя по очереди на каждого из спорщиков. Юноша вдруг понял, что маршал Юга совсем не так пьян, как могло бы показаться. А вот Лионель – да.
- Ты выяснил, куда делась охрана?
- Выяснил…
- И?
- И виновник уже мертв. Успокойся.
- Хотелось бы услышать полный вариант…. – тоном приказа начал Алва.
- Но не сегодня, - в тон ему подхватил Эмиль. – Господа, мы все очень устали. Кто с дороги, кто от службы. Осмелюсь взять на себя роль хозяина дома, потому как хозяин пьян….
- Я не пьян!

- Ты очень пьян, поверь мне, Нель, – с нажимом и неожиданной от младшего силой сказал Эмиль. – Так вот, как хозяин дома, я категорически прошу вас оставить проблемы и вопросы до утра. Для этого есть дворец и служба. Встретитесь – наговоритесь еще, а пока что – мир и вино. И никакой политики, будьте любезны.
Изумленное молчание нарушил смешок Алвы:
- Браво, Эмиль. Не ожидал. Но зато мой расчет оправдался, я снова убедился, стратег и тактик ты отменный, добро пожаловать на пост Первого маршала.

- Высокая честь для меня, Рокэ, - внезапно серьезно отозвался Савиньяк, - я не сумею тебя заменить. Но я сделаю все, что смогу.
- За нового Первого маршала Талига, господа!
- Виват! – недружно, но искренне отозвались все, поднимая бутылки, ибо бокалов к случаю не пришлось.
- Но разговор все равно с тебя, Лионель, - качнул головой Алва, откидываясь на спинку софы. - А нынче сдаюсь на милость Эмиля – только мир и вино.

- Завтра, в твоем кабинете, - мстительно отозвался Лионель, вздохнул и ткнулся носом Анри в шею. - Эмиль, ты ведь задержишься до завтра?
- Задержусь и дольше, меня сюда вроде как на службу вызвали, нет? – Эмиль подмигнул Рокэ, смутился и беззвучно выругался: привыкнуть к его слепоте было решительно невозможно. - А что ты хочешь от меня, братец?
- Мну… Ты мог бы снять свой красивый мундир и, если меня будут спрашивать, подменить старшего брата в трудную минуту ночной неразберихи, буде таковая случится….
- Нель, ты совершенно точно пьян. На трезвую голову ты так жутко не выражаешься. Я должен тебя подменить, а наутро скажут, что у меня роман с Дораком?

Анри стрельнул красивыми глазками в сторону младшего из близнецов и покраснел.
- Но-но, - покачал головой Нель, - не шутки тут шутить.… Мы с тобой лет двадцать пять назад научились делить «наше» на «твое» и «мое»… Так что нечего тут. Это – мое!
И решительно запустил ладони под рубашку теньента. Тот коротко и сладко вздохнул в ответ, прижимаясь к Лионелю всем телом.

- Да-да, как вы делили красотку на Ноймарском тракте, я до сих пор помню, - расхохотался Рокэ, прислушиваясь к недвусмысленным звукам, потянулся всем телом – и, развернувшись на софе, прилег, опустив голову Валентину на колени. Валентин придержал его за плечи, помогая улечься, и дрогнул – Рокэ, разнеженный вином, даже не усомнился в том, что его рука будет здесь, убережет от удара затылком о подлокотник, не даст упасть. Это было приятно – и, самую малость, жутко. Густые волосы Ворона рассыпались по его коленям и бедрам, Алва улыбался – как-то легко, уголками губ и глазами. Прекрасными незрячими глазами. Валентин помедлил мгновение и запустил пальцы в темные тяжелые пряди. Рокэ муркнул и потерся виском об его запястье.

- Помню, какая она утром от вас выбралась, идти-то не могла…
- Ну, мы же честно, по-братски, - хохотнул Эмиль, дотянулся до бутылки и отхлебнул из горла.
- Ты решил и похмелье утреннее с братом пополам делить? Хватит хлебать «Слезы», ты уже хорош.
- Да сколько там тех «Слез»!

- Да, Эмиль, сколько?- задрал бровь Рокэ. Ему явно было весело.
- Было по семь на каждого да пяток сверху, - Савиньяк задумался и поморщился. - Сорок. Но хватило бы и двадцати.
- Двадцати? Всего-то? Тебе жалко для друзей даже ящик вина?

- Да не в том вопрос, но по семь на каждого вполне достаточно, стоило ли тащить остальное?
- Почему же двадцати, - недоумевал Рокэ, - если по семь на каждого? Нас пятеро, Эмиль, ты уже хорош.
- Не знаю, не знаю, по-моему, нас таки трое. Ты хоть слово слышал от наших юных друзей? Они какие-то отсутствующие, - младший из близнецов хитро покосился на Придда. Тот неуютно повел плечами.

Рокэ задумался, потянулся в свою очередь нашарить на полу початую бутылку, Валентин понял и вложил ее в ладонь. Алва отхлебнул, облизнул темные губы, снимая алые капельки «Дурной крови», удовлетворенно вздохнул и ответил:
- Слышал. «Добрый вечер» от Анри и вот только что «Нель, прекрати, ну не при всех же».
- Да перестань, пожалуйста, - тут же послышалось шипение Лионеля из дальнего кресла, - чего они там не видели, ммммммм…..
Он обхватил Дорака за талию и потащил к себе на колени, другой рукой воюя с застежкой бридж. Анри выгнулся дугой, русые волосы крылом стегнули плечи.

- Лионель, ты пьян до невозможности и ведешь себя непристойно, - издевательски протянул Эмиль. – Что подумают о тебе гости?
- А что нового вы обо мне подумаете, я тебя прошу… Мы тебя сильно смущаем?
- Меня? Отнюдь, а вот господина регента и господина.. кхм.. генерала…
- А они порядочные люди и сделают вид, что все куртуазно…

- Я не буду подглядывать, обещаю, - захохотал Алва, и, скользнув ладонью по телу Валентина, нашарил его ладонь и сжал. – Тино, отвернись, хорошо? Раз граф так просит, не будем им мешать.
Валентин кивнул, густо краснея. Старший Савиньяк как раз стянул с любовника бриджи. К счастью, расшнурованный ворот рубахи молодого Дорака сполз, обнажая нежно-смуглое плечо, и позволил подолу закрыть все, что пониже спины. Лионель сдавленно зарычал и впился губами юноше в шею, подхватывая сильными руками под ягодицы.
- Рокэ, он так мило краснеет – это что-то.

Эмиль Савиньяк закинул ногу на ручку кресла и пристально смотрел Валентину в лицо, впрочем, это смущало, но не было неприятно, взгляд и улыбка у младшего из близнецов были какими-то... теплыми и куда более простыми и искренними. Валентин начинал понимать, почему близнецов редко путают.

- Мне самому нравится, Эмиль, не поверишь…  Еще он бывает очаровательно упрям и еще…- его прервал глубокий, яростный стон со стороны неуемной парочки, - ну, впрочем, это уже частности.
- А разговаривать он умеет? – Эмиль изогнул золотистую бровь дугой и подмигнул Валентину.

Тот не выдержал – улыбнулся в ответ:
- Он умеет.
- Ба! Герцог, да вы решили к нам присоединиться! Рокэ ты был прав, нас таки пятеро! Наконец-то наши юные друзья доказали свою причастность к племени живых.
В дальнем кресле вскрикнули на два голоса, и кто-то застонал протяжно и сладко.
- Некоторые даже чрезмерно живых… Эмиль, принеси еще бутылку? Мне лень вставать с герцога Придда.
- Проклятая служба, да, Рокэ? Так бы и не вставал?
- Эмиль… Иди за вином.

- Можно, я просто глаза закрою?
- Нельзя, ты уснешь. Кто будет выпроваживать нежданных визитеров?
Граф Лэкдеми вздохнул и страдальчески возвел очи к потолку:
- Опять я крайний. Вы не могли хоть одну бабу привести?
- Сам виноват, надо было думать раньше.

- Грехи мои тяжкие, пойду подышу на террасу. Хотя нет, не пойду.
- Почему? Решил быть нахальным или изменить принципам исключительного женолюбства?
- Просто слишком хорошо тебя знаю, Рокэ. Ты собственник.
- И что?

- И то, что пожадничаешь и не станешь, как мой щедрый братец, раздаривать зрелище своей любви. Следовательно, я вам точно не помешаю.
Рокэ смежил ресницы, пальцы по ладони Валентина скользнули в рукав, нашли нежное местечко на запястье и принялись легонько кругами гладить и растирать его.
- Ты прав, Эмиль, я жадный.

- Ты жадный и понимающий. Не станешь так смущать и принуждать герцога Придда, он не готов.
- С чего ты взял? – усмехнулся Рокэ, невесомыми касаниями подушечек пальцев щекоча внутреннюю сторону ладони Валентина.
- Рокэ, не морочь мне голову! Сколько раз ты с ним спал? Один? Два? Он краснеет, как девица перед пьяным кавалеристом.
- Эмиль, ты и есть пьяный кавалерист, оставь его в покое. Лучше вина принеси, сколько просить? Ты у нас самый незанятый и слишком умный.

Савиньяк довольно прищурился, опять подмигнул Валентину и с ощутимым трудом встал, направляясь, очевидно, в винный погреб.
А Валентин с ощутимым же трудом глотнул воздух приоткрытыми губами. Щеки, мочки ушей и скулы полыхали так, что, казалось, притронуться к ним невозможно. Одно дело – понимать головой: да, он сам, добровольно, по собственному порыву и желанию, согласился стать любовником Ворона. Да, они спали в одной постели, целовались несколько раз, когда на Рокэ вдруг находило что-то – то ли нежность какая-то исступленная, то ли веселье. Да, был тот первый и единственный раз зимой, в забытой Создателем гостинице на завьюженном тракте… Головой понимать – одно дело, а привыкнуть и принять очень трудно. Куда труднее, чем казалось полгода назад. Полно, было ли хоть в мыслях тогда, что возможно и такое: быть рядом с Рокэ, быть нужным Рокэ…

Лионель Савиньяк и Анри Дорак только подливали масла в огонь, их стоны, шепот и звуки поцелуев невозможно было не слышать, несмотря на все старания честно не подглядывать и не подслушивать. Страсть и жажда других людей отчего-то творила с сами Валентином невероятное….

Он краснел и трудно дышал, а пальцы Ворона делали что-то дикое и страшное: касаясь почти невесомо кожи ладони и запястья, они будили в совсем других частях тела тяжелое, тугое биение крови. Страсть поднималась медленно, но неодолимо, нарастала, разбегаясь от горячих ласковых касаний по руке – и везде. Сердце сжималось и замирало. Было жутко. Тело хотело снова – жара и прикосновений. Тело помнило тот единственный раз – как было хорошо! И как было больно. Над губой выступила испарина, дрожь пробежала от макушки до кончиков пальцев. Валентину было дурно. Он только сейчас вспомнил, что полбутылки выпитой только что «Дурной крови» пришлись на голодный желудок. Он только сейчас вдруг осознал, что игры кончились, что вот-вот наступит минута, когда придется выбрать. Самому выбрать, что будет дальше… Он только сейчас понял, как хочет Рокэ Алву. И как боится.
Почти что месяц жизни бок о бок. Почти месяц осторожности и привыкания к человеку рядом, к его характеру, привычкам, его телу, запаху и теплу… Почти месяц твердой уверенности в правильности принятого решения, потому что тут он – на своем месте, тут ему хорошо…

И все равно мало. Рокэ, прикрыв глаза, лежал у него на коленях, пальцы крепко сплелись с его пальцами, помедлили, а потом большой палец твердо и нежно стал круговыми движениями поглаживать подушечку указательного пальца Валентина. Голова закружилась. Тело отозвалось совершенно однозначно. И Ворон, касающийся предплечьем его паха, никак не мог не заметить этого. Не в силах больше смотреть на приоткрытые влажные губы Алвы, Валентин суматошно метнулся взглядом по комнате – и заворожено замер. Отчего-то ему всегда казалось, что соитие, особенно двух мужчин, должно не слишком хорошо выглядеть со стороны… Анри, опираясь коленями по сторонам бедер полулежащего в кресле Лионеля, откинулся на заведенные за спину руки и выгибался, будто позвоночника вовсе не было в этом красивом, гибком, золотисто-смуглом теле. Из одежды на нем оставалась одна только сползшая с плеча рубашка и странным образом полуприкрытая нагота привлекала и возбуждала куда больше, чем если бы она была полной и откровенной. Молодой человек стонал, с силой приподнимаясь и опускаясь на бедрах любовника, а Савиньяк обнимал его за талию и жадно гладил спину и ягодицы, целуя в грудь и шею. Движения становились все резче, нетерпеливее, Анри откинул голову, зажмурившись, и стонал уже в голос, вторя Савиньяку. Потом рука Лионеля со спины скользнула по бедру на живот юноши и ниже, и тот вскрикнул и забился.

Валентин вздрогнул, чувствуя, как сжались его собственные ягодицы. Леворукий свидетель, если бы граф Лэкдеми оказался неправ, и Рокэ, действительно, решил бы сделать с ним... это, прямо здесь, на глазах чужих, то… Валентин и сам не знал, чем бы это кончилось. Он наверняка бы пробовал противиться, но что потом? Стал бы Рокэ настаивать? Послушал бы заполошные жалкие просьбы? И что было бы утром? «Подстилок я не обслуживаю»? Да, наверное, это было страшнее всего. Ни разу за прошедшие недели Рокэ не попытался возобновить былые отношения, ни разу не показал, что хочет этого, но и отдалиться от себя, отвыкнуть от близости тела, от прикосновений рук и губ не позволял... Специально? Или это случайность и каприз? Кто он, Валентин, для герцога Алвы – игрушка? Подстилка? Слуга? Любовник? Друг?

В бриджах было мучительно тесно, сомнения и страх бередили тело и спутывали мысли, желание нарастало, подавляя разум и чувства. Валентин вырвал у Рокэ мучимую лаской ладонь и закрыл руками лицо. Его трясло, и очень хотелось попросту расплакаться. Вскочить бы и выбежать… Рокэ будто бы понял, поднялся, освобождая его колени, но вскочить Валентин не успел. Сильные, теплые такие уже – демоны побери! – родные руки обняли его за плечи, аккуратно, но твердо, старясь не задеть недавно зажившую рану, удержали. Рокэ обнимал его пока сердце не прекратило отбивать ритм бешеной ведьмовской пляски, его горячее дыхание коснулось уха едва слышным:

- Тише, chico mio, сейчас...
Валентин зажмурился и кивнул, в который раз забывая, что Ворон не увидит.
- Я проспорил сам себе ящик касеры, Рокэ, - раздался вдруг над ними громкий и совершенно трезвый голос.
- Эмиль, иди к Чужому, мы уезжаем.
- Вижу. Я сказал заложить вам экипаж. За лошадьми завтра пришлете, проваливайте… влюбленные.

* * * * *

- Ладно, останавливаемся на ночлег, утро вечера мудренее.
Ни тетка, ни Мерги не подозревали, что самой мудреной окажется ночь.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Свежий весенний воздух в который раз оказался надежным и действенным средством. К тому времени, как они оказались дома, сумасшедшее возбуждение немного улеглось, в голову постепенно возвращались мысли, но вместе с неистовой благодарностью к Алве Валентин испытывал еще и боль. Сомнения и терзания, разбуженные неожиданной сценой у Савиньяков, по всем ызаржачьим законам напали всей стаей и не думали даже, подобно миражам и дыму, развеиваться ветром. Ни одним из Ветров.
Но сомнения и страхи остались сами по себе, а случилось все как-то очень просто  и очень спокойно.

Алва долго стоял в дверях спальни, не перешагивая порог. Он ничего не говорил, но не отпускал руку Валентина, до сих пор так и не решившись расплести пальцы. На пару мгновений показалось, что он просто не узнает вслепую, где он, не знает, куда идти, - но нет. Ворон провел большим пальцем по ладони Валентина, отчего у того мигом мурашки побежали по коже. Такое дразнящее, такое успокаивающе ощущение, древние боги! А Алва тем временем опустил голову, и тихо, хрипло сказал:

- Не бойся. Если хочешь, то ничего не бойся. Если вдруг передумаешь... ты всегда сможешь остановиться. Я обещаю.
Сердце отсчитало еще несколько гулких ударов, ноги – пару крохотных шагов навстречу, чтобы встать лицом к лицу. Рокэ поднял голову и ждал. Привычное уже отсутствующее выражение на лице, только скулы отвердели почти намертво, подрагивала жилка на виске, едва заметно пробивалась над переносицей крохотная морщинка. На раздумья Валентин не дал себе ни секунды, губы сами потянулись к губам, коснулись ласково и отстранились.

- Идем?
Рокэ не ответил, просто шагнул мимо – к постели.
Валентин усадил Ворона на кровать, а сам долго еще стоял в кольце его рук, сжавшихся на пояснице, – близко-близко - и долго, чутко, вдумчиво целовал жесткие губы. Нежность разливалась в крови, не давая желанию ни погаснуть, ни разгореться, в голове шумело, но сил на пламенную страсть не было.
- Я хочу лечь.

Рокэ запрокинул голову ему, стоящему рядом, навстречу. Он не видел лица Валентина, но сейчас было важно не это, а открытость, честность жеста. Поцеловал горячую ладонь и попросил помочь ему раздеться. Ему невыносимо было нужно, чтобы именно сейчас Валентин прикасался к нему - к крючкам колета, к шнуровке у ворота, к коже на груди и ребрах, к сапогам и пряжке ремня. И когда он оказался совсем раздет, притянул юношу к себе, увлекая на середину постели, поднимая, вознося над собой, и тихо прошептал:

- Теперь ты, – и принялся исступленно его целовать, пока Валентин, поминутно срываясь и проклиная все, воевал со ставшей вдруг такой непослушной одеждой. Он ругался так яростно, что Рокэ стало смешно. Похоже, мальчишка все же перенял в этом доме что-то кэналлийское помимо пары фехтовальных приемов и дюжины сорочек. Ворон целовал его нервно дрожащие пальцы, каждый клочок плоти, появлявшийся из-под одежды. Он чувствовал, как дрожит в его руках Валентин, как разгорается где-то внутри и быстрее мысли разбегается по жилам обычно ледяного Спрута темное пламя страсти. Закушенная губа, судорожный вздох, потемневшие светлые глаза. Ему не нужно было это видеть, чтобы знать, что боялся он напрасно.

Валентин трепетал в его руках, готовый – даже! – просить о большем, но... Но потому ли, что Рокэ не собирался давать воли своему любопытству, или, быть может, потому что именно сейчас ему... им обоим!.. нужно было сейчас совсем другое, он не стал дожидаться покорности и просьб. Улыбнулся ясно и радостно и выдохнул Валентину в губы:
- Все, больше не могу! – и упал лицом вниз на подушки.

Рокэ не случайно выбрал именно эту позу. Цену себе он знал хорошо. Когда скорее осознание, чем осязание, подвело его на край, за которым остался и Первый маршал, и регент, и Ворон, он более не сомневался. Уперся одной рукой в постель под собой, второй прихватил простыню чуть повыше. Свел и выгнул лопатки, приподнял и развел бедра. Это было не судорожное воспоминание, скорее наитие, какое-то шестое чувство, к которому Алве приходилось прибегать крайне редко - мужчины и женщины обычно падали к нему в постель сами. Он не думал, что так выйдет, и теперь усмехнулся про себя, понимая, что на этот раз ему пригодится весь опыт и все обаяние. И все, что еще он смог бы отдать. И что игра пойдет вслепую. А ставка высока, выше у него, быть может, еще не было!
Странное это чувство: предлагать себя вот так, не изнывая от страсти, не чувствуя себя ведьмой или обезумевшей по весне кошкой. Все понимать, все осознавать, все чувствовать, и продолжать просить. Он знал что так – покорным - он будет красив, и отчаянно надеялся, что этого и данного обещания хватит Валентину, чтобы решиться. И пролежал несколько мучительных минут, не двигаясь и ничего не чувствуя. А Валентин так же неподвижно сидел рядом с ним. Даже, кажется, дыхание затаил. Отчаянно захотелось обернуться, хоть это и было бесполезно без зрения. Борясь с этим странным, как будто бы из прошлого, желанием, Рокэ упрямым жестом откинул с шеи волосы и почувствовал, как его загривка осторожно коснулось сперва дыхание, а потом...

Он ждал чего угодно. Страсти и азарта – пожалуй, болезненной нерешительности и страха - наверняка. Но не ощущения мягких волос северянина, щекочущих ему лопатки. Валентин коснулся губами его шеи. У самого основания. Как раз там, где позвонки пересекал первый широкий шрам. Спустился по спине и шрамам на спину, целуя и лаская языком каждый, аккуратно и сильно провел рукой по ребрам, а губы тем временем исследовали поясницу, неспешно и сосредоточено, как будто исполняя какой-то дурацкий ритуал. Но не по принуждению – от сердца. Веря в магическую силу того, что делал.

Рокэ едва заметно вздрогнул, когда Валентин коснулся щекой разгоряченной кожи, прижался на миг и как будто прислушался. Алва только теперь заметил, как бешено колотится сердце.
Когда смазанные холодным и скользким пальцы наконец проникли в него, сумасшедшее, прочно угнездившееся внутри напряжение понемногу начало отпускать. Рокэ дышал ровно, готовился заранее к тому безумию, что непременно начнется чуть позже. Он чувствовал каждое движение неопытных, но довольно уверенных пальцев. Валентин ни разу не сдал назад, не отдернулся, и в Алве, как будто получившем «разрешение», проснулось желание поучаствовать, наконец, помочь. И он, приподнимаясь от кровати, крутился и ерзал по ласкающей руке, стремился почувствовать ее глубже, полнее, подсказывал, приучал.

Наконец, тонкие, сильные пальцы в последний раз растянули узкое колечко входа и пропали. Алва улыбнулся, хотя и знал, что любовник этого не увидит, и выгнулся, чтобы ему было удобнее. Он старался дышать глубоко и часто, пока Валентин входил. Входил медленно, но уверено. Рокэ отстраненно удивился тому, как детально по ощущениям запомнил мальчишка их первый опыт, или, быть может, у него были и другие учителя. Непохоже, разве что теоретики.

Кричать было нельзя, и Рокэ внутренне радовался той дрожи, разбуженной в нем неистовой нежностью и чувственностью ледяного Спрута, ведь она позволяла скрыть судорогу заполнявшей удовольствие боли. Валентин вошел – и замер, рука упиралась в постель где-то над головой Ворона, другая поддерживала бедро и гладила, аккуратно гладила поясницу, бока, нашарила сосок и медленно сжала. Рокэ, наконец, выдохнул, только сейчас заметив, что задержал дыхание, усмехнулся и, уперевшись лбом в постель, дотянулся рукой до бедра Валентина, погладил и стал ждать. Он точно знал, что в следующие мгновение после того, как он ответно качнет бедрами, разделенное на двоих безумие будет уже не остановить, и улыбался.

Наверное, однажды, может быть, даже уже к утру он сможет себе признаться, что никогда еще ему не было так хорошо, как в эту ночь. И дело даже не столько в удовольствии, хотя Валентин с его помощью достаточно быстро освоился, просто быть чьим-то, с кем-то и ЗАЧЕМ-ТО оказалось потрясающим наслаждением, оргазм с которым сравним лишь отчасти. Почти на пике, когда его собственные стоны мешались с хриплым рыком Валентина, сознание встало на дыбы, Рокэ саданул кулаком по мягким простыням и, не найдя разрядки, вцепился зубами в первое что под них попалось, - руку Тино. Тот не вскрикнул и не отдернулся, лишь прикусил в ответ загривок и задвигался еще быстрее, еще резче, еще жестче. Кончили они вместе, Рокэ – в последний раз коротко и победно застонав, Валентин – отчаянно и заполошно шепча что-то.
Ворон пришел в себя от неожиданно разобравшего его приступа смеха. Он только сейчас, немного отойдя от оргазма, вдруг понял: вдохновенный монолог Валентина состоял из помеси северных и кэналлийских ругательств...

- Что? – услышав тихий смех, Валентин удивился, но почему-то ничуть не встревожился. Рокэ был сейчас таким настоящим и близким, что он чувствовал без всяких объяснений: это не насмешка и не упрек. Просто Рокэ действительно весело. Ворон, конечно же, ответил, но в своей излюбленной манере – пошарил по постели, поймал протянутую руку, поднес к губам и поцеловал там, где еще горел след от укуса. А потом внезапно посерьезнел.
- Никогда. Слышишь, Тино, никогда. Никому. Не позволяй называть себя подстилкой.
Что-то теплое зашевелилось внутри от тихого голоса, что-то, чему Валентин не нашел бы названия, разлилось в груди и согрело, вот разве что дышать стало трудно. Ну и пусть. Он притянул Рокэ к себе, поцеловал, а потом как-то само собой получилось, что не смог отпустить на другой край постели.

Валентин точно помнил, что засыпали они в обнимку, Рокэ медленно целовал его недавно зажившее плечо.

* * * * *

Подобравшись поближе и понаблюдав за клубком из гарпий, эльфов, джиннов, фениксов и пегасов, миротворцы рванули назад к авианосцам – докладывать о применении Ираком психотропного оружия.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Дворцовый серпентарий был в полном сборе.
Новообретенные Талигом послы и их свита – вот уж радость, так радость, сколько улыбок и льстивых речей! А сколько стилетов в рукавах?

Придворные дамы. Как же, цвет столицы, соскучились по светской жизни, теперь только повод дай появиться на людях – хоть какой-нибудь.
Лионель Савиньяк, улыбающийся и свежий, будто это не он вчера был не в себе от выпитого и усталости…
Эмиль Савиньяк в парадной форме Первого маршала, с перевязью, которую больше не наденет Рокэ…
Выспавшийся и выглаженный, но растерянный Робер Эпинэ, подошел, пожал руку и честно сказал, что вообще не понимает, как и зачем он сюда попал…

Жермон Ариго под руку со смутно знакомой очаровательной особой. Правда, сам генерал все больше следит за сестрой и морщится, а его спутница мило улыбается встречным. Некоторые из встречных пытаются срочно слиться с наборным паркетом.
Еще куча знакомых и незнакомых лиц. Каменные лица дворцовой охраны в коридорах и у дверей. Неуставное и оттого ужасно заметное оживление на физиономиях кэналлийских стрелков, тут и там расставленных по залу. Их даже форма королевской гвардии не спасает – все равно, что пантеру нарядить торкским зайцем.

Валентин Придд стоял у дальней стены огромного зала и делал вид, что его совершенно не волнует недвусмысленная страсть, с которой Ее Величество королева-мать Катарина тискала руку регента Алва, таская его за собой по залу от одной кучки придворных и послов к другой. Рокэ держался прекрасно: улыбался, кивал, шутил и совершенно ненавязчиво делал так, что окружающие как бы сами помогали ему обходиться без зрения. «Сударыня, вашу руку…» «Маркиз, вы весьма обяжете нас всех, если прочтете это вслух, ваш непередаваемый талант к декламации…» «Знает ли кто-нибудь, где находится наш неуловимый кансильер? Вы уверены? С его способностью успевать везде и сразу, знаете ли...» Самого Валентина мягко, но решительно попросили не наступать на пятки и не отпугивать воинственным сопением каждого подошедшего к персоне регента на расстояние вытянутой руки. Не лезь под руку, когда герцог занят Делом. Валентин понял и лезть перестал. Мысленно помолившись всем Высшим Силам, чтобы охрана не сплоховала, если вдруг ЧТО.

Было грустно и как-то противно, как будто он сопливый щенок и лезет к старшим со своей глупой суетой. Было больно вот так быть отосланным Рокэ, тем более, что после того, что случилось ночью, от него вообще было невыносимо отойти хоть на шаг. Но Ворон не хотел огласки, сплетен и пересудов. Их и так уже было достаточно. Валентин все понимал, но ничего не мог с собой поделать.
- Простите, нас, кажется, вчера не представили… - негромкий голос за плечом заставил вздрогнуть.
- Не хотел вас пугать, простите еще раз, - Анри Дорак улыбнулся и протянул Валентину руку. – Анри Дорак, виконт Дарзье, теньет Южной армии.

Валентин кивнул и пожал сильную узкую ладонь:
- Валентин, герцог Придд. Капитан Регентской охраны.
- Мне очень приятно, герцог. Надеюсь, вчера не…
- Нет, что вы, - улыбнулся Валентин, краснея, - я все понимаю, правда. Граф Савиньяк очень устал и вымотался за последние месяцы.

- Спасибо, - как-то очень серьезно и сердечно отозвался Дорак. – Действительно, спасибо. Не многие смогли бы, как вы, правильно это понять.

- Мне... случалось испытывать подобные чувства.
Молодой Дорак Валентину нравился. Что-то было в нем такое – милое и простое, без всякой манерности и ужимок. Красивое лицо, теплый взгляд, честная улыбка. Да и то, что случилось вчера вечером в особняке Савиньяков, странным образом их объединило. Как объединяет сообщников заговор.

- И все же мы вас смутили вчера.
- Это моя беда, а не ваша вина, виконт.
- Ну, зрелище, наверное, было для вас шокирующим. Впрочем, надо признать, ваше появление вчера тоже было несколько неожиданным... И - Анри, если вы не возражаете.
- Я только за. Хотелось бы выпить с вами на брудершафт, но, боюсь, мне не стоит сегодня пить… Что же касается нашего появления - поверьте, я и сам был удивлен. У господина регента иногда бывают.. внезапные и неоспоримые желания.
- Понимаю, Валентин. Волнуетесь за него?

- Ужасно, - с облегчением признал Придд и вздохнул. С Анри хотелось быть откровенным, уж что-что, а тайны он точно хранить умеет, раз до сих пор никому ничего не было известно о его связи с Лионелем. – Он, конечно, справится и без моих… пустых метаний, но…
Он отчаялся объяснить и бессильно пожал плечами.
- Вы так считаете? - Анри склонил голову к плечу. Русая прядь упала на глаза, делая взгляд лукавым.
- А вы нет? Регент Алва не нуждается в няньках и опекунах…
- Регент Алва - человек, Валентин. Сильный человек, а сильные люди почти всегда одиноки. Независимы. И ни в ком не нуждаются.
- И к ним не стоит лезть? – разговор сворачивал на странную тему, что хотел сказать ему Дорак? Предупредить, посоветовать, подсказать?

- Лезть к себе они не позволят. Но с ним можно попробовать быть рядом. Просто помните, что они сильные, независимые и очень одинокие люди. Я восхищаюсь вами, Валентин. Уверен, это было более чем непросто.
Валентин почувствовал, что стремительно краснеет.
- Благодарю…
- Не стоит, я сказал то, что думал, - рассмеялся Анри.
- Что ж… Я рад, что мы встретились, хоть и так…
- Неприлично?
- Скажем, нетрадиционно. Можно вопрос?
- Разумеется, - кивнул Дорак и помахал кому-то знакомому в толпе.
- А вы давно… с графом Савиньяком?
- А-а… Да лет семь, наверное…

- Семь лет?!
- Ага… много?
- Да, прилично.
- О! – расхохотался Дорак. – Совершенно неприлично, но мы ведь никому не скажем, правда? А вы сегодня… вы что-то хотели, сударыня?

Недавняя спутница генерала Ариго возникла рядом с ними бесшумно и неожиданно. Смерила обоих строгим оценивающим взглядом и кивнула:
- Хотела побеседовать с вами, виконт, - и без лишних церемоний взяла Дорака под руку. - Надеюсь, вы нас простите, герцог.
- Разумеется, сударыня, - ошарашено отозвался Валентин, - мне еще нужно найти Его Высокопреосвященство.
- В Зимнем саду, - любезно подсказала незнакомка, решительно и изящно уводя Анри прочь.
Дорак оглянулся через плечо и скорчил нарочито испуганную физиономию:
- До встречи, Валентин… Я _надеюсь_!
- До встречи, - ответил Придд, давясь некуртуазным смешком. Проводил парочку взглядом, пока она не скрылась в дверях, ведущих на террасу, потом оглянулся в поисках Рокэ, убедился, что Савиньяки не отходят от него ни на шаг, и отправился, как и собирался, искать кардинала Левия.

* * * * *

Сен Аесли видел во сне, как он организует великое переселение народов. Причем Сен так умело применяет к этому делу политтехнологии, что падение Римской империи остается незамеченным.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

На лица кагетского и гайифского послов приятно было посмотреть. Выражение болезненного торжествующего любопытства к концу разговора сменилось глубоким скорбным разочарованием. Как же, как же - Рокэ Алва ослеп! Нет больше блистательного полководца разбивавшего десятикратно превосходящего по численности противника, нет больше изощренного интригана и великого политика…
Затянутый в первомаршальский мундир Эмиль стоял по правую руку от Алвы и улыбался так ядовито и любезно, как редко получалось даже у  Лионеля. Сказывалась искренность эмоций. Лионель хотя бы привык их скрывать.

Рокэ сыпал остротами и политическими анекдотами, приобняв посла Гайифы за плечи. Потом, не выслушав поздравлений с должностью регента и успешными военными действиями в Северной Марагоне, подхватил под локоть кагетца и вдумчиво, в подробностях, принялся выспрашивать о жизни и здоровье новоявленного казара и его юной супруги. Красоту и эффектность картины дополняла небезызвестная высоким политическим кругам иноземных держав госпожа, под руку с Жермоном Ариго мелькающая по залу.
Посольская палата была ошеломлена и подавлена.
Танец на костях Талига можно было считать не просто преждевременным, но и полностью неуместным. Законный король на троне, один Савиньяк - с первомаршальской перевязью, второй - в должности кансильера, живой и практически невредимый регент Алва злится и шутит, шутит и злится…

Завтра, а то и сегодня ночью, полетят по соседским столицами заполошные депеши.
Рокэ приобнял Лионеля за талию и громко объявил, что они с кансильером покинут благородное общество ради свежего воздуха. Вышли, сопровождаемые ухмыляющимся Эмилем. Ночь стояла неожиданно теплая, зажженные на террасе факелы делали темноту гуще, но уютнее. Редкие пары и маленькие группки собеседников старались не шуметь и не мешать друг другу. Рокэ остановился у балюстрады, прижал ладони к глазам. Устал. Конечно, устал.

- Эмиль, будь так добр, позови Валентина, я хочу уехать.
- Конечно, - кивнул Эмиль и нырнул обратно в полный народа зал.
Лионель оперся о перила рядом с Алвой и вдохнул запах зацветающей сирени.
- Веришь?
- Что?
- Ты доверяешь Валентину Придду, Рокэ?

Алва качнул головой и усмехнулся:
- Да. Нет. Не знаю. Какая разница? Он мне удобен. Поэтому он рядом.
Лионель цепко вглядывался в его лицо несколько долгих мгновений. Благо теперь это можно было делать относительно безнаказанно.

- Ты кому пытаешься лгать, Рокэ? Мне? Или себе?
У Алвы на скулах проступили неровные алые пятна.
- Лионель, я, кажется, не просил меня опекать, как неразумное дитя.
- Я не…

- Не лезь не в свое дело!
Их прервал Эмиль, растерянный и в то же время какой-то ехидный.
- Знаешь, Рокэ, я нашел твоего Валентина, но он, похоже, очень занят. Настолько занят, что принял к сведенью, что ты его ищешь, и любезно попросил не мешать.
Пальцы Алвы побелели, сжавшись на мраморных перилах.
- Чем же он так... занят?
- Видишь ли, даже не знаю, как описать! Беседует с Левием в Зимнем саду! И любезнейшие серые гвардейцы у каждой двери крутятся…

Рокэ промолчал, губы сжались в тонкую полоску, слепые глаза недобро прищурились.
- Эмиль, проводи меня до входа, я уезжаю.
- Сам?!
- Там ждут слуги. Ну же!

* * * * *

Затем, при попытке отвлекающего маневра, нами был захвачен город Рим.
Из рапорта начальника варварской армейской разведки.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Что-то случилось. Определенно, случилось что-то плохое, а его не оказалось рядом. Глупый, заносчивый, самонадеянный мальчишка! Отец называл тебя верхом безответственности и был прав. Как можно было оставить его одного, хоть с Савиньяками, хоть с кем! Без себя! Пусть бы лучше огрызался и гнал, плевать на государственные тайны, политику и сплетни. Что-то случилось, а он пропустил беду. Он не был рядом… Ужас сжимал сердце, встречным ветром бился в лицо, шевелил вымокшие волосы. Ужас заставлял пришпоривать коня и не замечать нудный дождь и норовящий слететь плащ. Ужас заставил, птицей слетев с коня, в три прыжка одолеть лестницу, распахнуть тяжелую дверь….

Рокэ сидел у огня как ни в чем не бывало, перед ним стояла бутылка, а в руках была гитара.
- Рокэ, ты… что случилось?!
- Вы ворвались в мой кабинет в мокром плаще, грязных сапогах и без стука. По-моему, очевидно.
- Что?.. – Валентин ошалело потряс головой и швырнул мокрые перчатки на пол. - Ты уехал из дворца без меня, во имя Создателя, я чуть с ума не сошел, думал что-то такое…

- Вы были очень заняты увлекательной беседой с загостившимся в столице агарисским кардиналом. Мне, право, было неловко искать вас наощупь и упрашивать проводить меня домой. Я, знаете, не дама.
- Рокэ, что ты такое говоришь? Ты ведь сам отослал меня на весь вечер, я и подумать не мог…
- А зря, весьма полезное занятие. Вы не могли бы оставить меня теперь, герцог? Я хотел размять пальцы. А вы шумите и принесли на себе лужу воды. Влага вредна для инструмента…

Валентин залился горячим румянцем, не в силах даже ничего ответить. Он весь вечер страдал от одиночества, но, оказывается, это он бросил Алву, а никак не наоборот! Злость хватала за горло, мешая дышать. Он вышел и прикрыл за собой тяжелую резную дверь. Изнутри тут же раздался гитарный перебор, за ним другой и третий. Играет и пьет? Алва расстроен? Но почему? Он запутался.
Валентин перехватил бегущего куда-то вниз Луиса, вручил ему плащ и шпагу. Послонялся по дому, не в силах найти себе пристанище. Пробовал читать – не вышло. Думал о еде – мутило. В спальню, хранившую чары вчерашней ночи, даже заходить было страшно теперь… Кончилось тем, что он по рассеянности смахнул с окна вазу с цветами, порезал осколками манжет. Осталось только плюнуть со злости и спуститься в кухню, чтобы попросить у взволнованной Кончиты молока. Потом долго сидел там наедине с растерянностью и досадой.

Наверное, он задремал, уронив голову на руки. Ему даже успел присниться сон. Во сне он шел по той аллее Старого парка, где они с Окделлом когда-то дуэлировали… Луна, ночь, дорожка, засыпанная мраморной крошкой, влажный воздух, осень… Крылатые девы, девы с ланями, вазы, Повелители, короли… А следом за Валентином шел Вепрь Лита. Холка у него была пушистая, а пятачок - мокрый и шелковистый. Он брел следом, изредка тычась в руку рыльцем, и его копыта шуршали по камешкам, как легкие неотвратимые шаги Рока…

- Дор Валентин… Дор Валентин!
Голос Кончиты вырвал его из зыбкого сна. Валентин поднял тяжелую голову и посмотрел на женщину, стоявшую в дверях со свечой в руке.
- Дор Валентин… идите.... Он ведь ждет.
- Это он сам тебе так сказал, Кончита? – сонно удивился Придд.

Кончита рассмеялась тихонько:
- Смешной вы какой! Кто ж о таком вслух говорит? О таком молчат да вздыхают втихомолку. Особенно соберано, он ведь такой… Вы идите, правда. Я сейчас мимо спальни проходила – там тихо-тихо... Верный знак!
- Д-да? – неуверенно отозвался Валентин, но женщина уже ушла спать, бесшумной ночной тенью в чепце…
Делать нечего, спать на кухонном столе не выйдет, да и ссора получилась  какая-то глупая. Не ссора даже, так, обоюдное недовольство. Но не расскажешь же Алве, зачем именно он так долго беседовал с кардиналом. Он сам узнает. Потом, в свое время, а пока что... Надо просто помириться. Видимо, старым добрым методом. Даже если опять получится синяк на пол-лица. В конце концов, Кончита не стала бы просто так болтать, она не из таких. Говорит, значит, знает. Она при Рокэ давно, а он – без году неделя.
Валентин вздохнул и побрел наверх.

В спальне, действительно, было темно и тихо. Рокэ лежал на «своем» краю кровати, лицом к стене. Не спал, конечно, но на звук шагов не отреагировал никак. Совсем.
Одежда Алвы лежала аккуратно на стуле – не стал звать слуг, значит, правда, расстроился... Как он только справляется так, вслепую? Валентин поднял повешенный, видимо, мимо спинки стула камзол, аккуратно расправил. Потом помедлил еще чуть-чуть, но Рокэ так и не двинулся и не сказал ни слова. Юноша вздохнул и покачал головой. Упрямец, Силы небесные, какой упрямец. Он быстро разделся и юркнул под одеяло.

Рокэ его не прогнал. Уже хорошо. Но опять же, никак не отреагировал, продолжая изображать сон – или просто молча лежать в темноте. Валентин сосчитал до ста, душа непрошенные слезы, дождался, пока погаснет свеча. Крепко закрыл глаза. Ему хотелось безумного – на эту минуту ослепнуть вслед за Рокэ. Почувствовать до конца. Хотя бы а один миг.

Тишина и темнота обняли его, отнимая мысли, чувства и ощущения. Не за что было зацепиться, кроме биения крови в виске. Кроме отстука сердца рядом. Темнота пульсировала неровно. Обида, детская какая-то, иррациональная обида, и одиночество. Сильные люди всегда одиноки… Ну вот еще. Что за вздор.

Он потянулся всем телом, перекатился поближе и обнял Рокэ поперек груди. Тот не вздрогнул и ничего не сказал, только сердце забилось чаще.
Что ему сейчас можно сказать? Прости? Но никто ни в чем не виноват… Да и вообще, не в обиде дело. Просто нельзя ему оставаться одному. Совсем нельзя. Он на миг себе придумал это одиночество – и вот ему больно… Так-то. А ведь Алва не переносит быть зависимым от кого-то. Стерва-судьба, да, Рокэ? Мой Рокэ. Я здесь. Я всегда буду здесь….

Валентин вздохнул поглубже, уткнулся лбом Алве между лопаток и довольно громко, совершенно немелодично запел:
- Криоме ми мадрэ фелиз и контенту, квандо ми дорима ми иба дичендо…
Рокэ вдруг развернулся и залепил Валентину звонкий подзатыльник. Но совсем не сильный, даже в чем-то  ласковый.

Потом прижал его к себе, уткнулся лицом в макушку и засмеялся.
- Чудовищно, Валентин. Это было просто чудовищно. Вас кардинал научил?
- Нет, конечно, я ее слышал во сне. Забавно, правда? А такая есть на самом деле?
- Есть… Criome mi madre feliz у contentu, cuando me dormia me iba diciendo"!Ea, ea, еа! tu has de ser marques conde о caballeru… Во сне, говоришь… Тино, я…

- Я знаю. Прости меня, пожалуйста.
- Да ты же..
- Ну да. Я ни в чем не виноват, но ты меня прости. Просто так.
Рокэ усмехнулся, помолчал немного, поцеловал его в волосы.
- Ты опасный волчонок…

Шепотом:
- Я не опасный. Я твой.
Опять молчание и только рассеянное движение пальцев по плечам.
- О чем ты говорил с Левием?
- Рокэ, я клянусь тебе, ты узнаешь правду. Просто, пожалуйста, не сейчас. Я клянусь, это…
- Не клянись так много и по пустякам. Я верю тебе, Валентин Придд.
Валентин понял, что сходит с ума. И накрыл губы Алвы своими.

назад           Часть Вторая        Часть Четвертая