Часть II.

- Так вот зачем нужны друзья, - мрачно подумала девочка. – Чтобы расслабиться, разнежиться, забыть о бдительности и получить по макушке.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Что-то нежно и осторожно, но настойчиво щекотало тыльную сторону ладони. Будто бабочка села на расслабленные пальцы. Так легонько трепещут тонкие крылышки… Но одно неосторожное движение - и маленькое чудо погибнет…. А он и забыл уже тот далекий луг в предгорьях, и запах сохнущей на беспощадном южном солнце ромашки, и ветер, полный легкой водяной пыли – от маленького водопада на коленях горбатой скалы… И бабочек, доверчивых и хрупких, - на ладони…
Рокэ легонько тряхнул пальцами, сгоняя глупого мотылька, - и проснулся. Проснулся - но ощущение мягкой шелковости не прошло. Пальцы будто утопали в невесомой пыльце, а потом их обдало теплым и ласковым.
Рокэ бессильно застонал и выругался сквозь зубы.
Две недели.

Две недели он безнадежно проигрывал ожесточенную битву с самим собой.
Две недели этот невыносимый, упрямый, вредный, незаменимый Валентин Придд спал в его постели. На самом краешке огромной кровати.

Рокэ планомерно укладывался на край ровно противоположный. И просыпался, властно и крепко прижимая к себе юное, сильное, пахнущее солнцем и свободой тело. Еще спасибо, что Валентин так умудрялся набегаться за день, что даже не просыпался от прикосновения... Наоборот, ласково и уютно ворочался, устраиваясь в объятьях поудобнее.…
Как только этот мальчишка, выскочка, сопляк, успел стать таким… неотъемлемым?
Будто тень, голос, или... способность видеть. Стоит за плечом, молча, без указки и без разрешения берет бумаги, читает письма, записывает торопливо, слету составляя вполне себе официальный документ из усталых и ехидных комментариев регента. Идет всегда слева и чуть позади, легко и почти невесомо – со стороны и не заметишь, - трогает за локоть: ступени, поворот, дверь, стол, осторожно…

Странное, непривычное чувство зудело в душе: непривычно, страшно, опасно быть зависимым! и благодарным… И не прогонишь его! Иначе снова начнется пытка неумехами и сочувствием, неудобствами и – самое страшное, в чем даже себе не признаешься, – одиночеством…

Днем эти мысли вытеснялись кучей новых забот и проблем. Ночью он снова оставался с ними один на один. Когда не спал. А спал он теперь много лучше, особенно зарываясь лицом в ароматные шелковые пряди волос Валентина… Карьярра.

Но в ту ночь разбудило его что-то другое. Хотя сам Рокэ понял это не сразу. Лежал, жалел себя и клял судьбу и мальчишку, и только потом попытался выловить из звуков и ощущений: что-то было не так. Что-то его разбудило. Что?..

В личных покоях регента спальню от коридора отделяла маленькая гостиная. В прежние времена он бы и не расслышал, но теперь, когда лишенное зрения тело всячески старалось его заменить, сверхтонким слухом в том числе…
Беспорядочные шаги. И голоса. Странные, незнакомые. Говорят вполголоса и нервно. Что-то ищут. Кого-то позвали… Это не охрана. Не слуги. Это…

Звякнула сталь. Оружие? Щелкнул замок. Внешняя дверь скрипнула, точно. Звуки стали слышнее. Напряженный шепот, шелест ткани… Да это же…

Его мгновенно прошиб холодный пот. Все изменилось – и все повторялось снова… Не было ландышей, испуганных фиалковых глаз и тайной двери. Был запах ромашки, темнота вокруг и наглые убийцы, входящие через дверь парадную. Все повторялось, все изменилось.
- Валентин! – Рокэ нащупал плечо юноши и позвал его шепотом, стараясь выгадать время. Если убийцы поймут, что их услышали – времени не будет совсем. Даже на то, чтобы найти пистолет под подушкой.
- Валентин! Проснись! У нас гости.

Тот сонно заворочался, с трудом выдираясь из сна. Но сообразил мгновенно: замер, ясно прислушиваясь, и так же почти неслышно переспросил:
- Гости?
- Не на чашку шадди, не надейтесь! Где наша хваленая охрана?
- Охрана? – странно напряженным голосом переспросил Валентин и выскользнул из постели.

Рокэ сидел посреди огромной и бестолковой дворцовой кровати и чувствовал себя так плохо, как ему давно не случалось. Рокэ Алва ненавидел бессилие. Возможно, более всего на свете. И особенно - свое собственное… В своей слепоте он всегда один, сидит вот как дурак в нательном белье. Спасибо еще, не в ночной сорочке, среди кучи одеял и перин! Нащупал пистолет под подушкой – а толку?.. какой толк от многолетней неизбывной привычки хранить под подушкой оружие? Она больше не спасет. Валентин затих где-то в пустоте, голоса и шаги, почти не различимые обычным человеком, но громкие и ясные для него, все ближе…
Нет, не Вороном он чувствовал себя в это мгновение. Диким зверем. Может быть, тем же черным морисским львом, которого загнали в ловушку. Беда только, что льва загоняют щады. И достойнейший из достойных сам перерезает горло животному. Один на один. В поединке. А ему поединка никто не даст. Его просто зарежут. Подлые, мерзкие крысы и свиньи. А он не сможет даже огрызнуться достойно. Он даже в глаза им посмотреть не сможет.

Бессилие и бешенство душили. Кровь стучала в голове, а Валентин все молчал и не двигался, спокойно достал шпагу и, судя по звуку, протер ее ветошью. Спокойный и сосредоточенный жест. Так палач готовит очередное орудие… Что?! Нет, Рокэ, нет. Тебе показалось. Впрочем… Сколько можно жизни тебя учить – не верь никому. Никому. Никогда. А ты тут рассиропился. Решил, что тебя, и правда, можно любить? Быть с тобой по своей воле? Куда подевалась охрана, по-твоему, Рокэ? Кто открыл наружную дверь? Кто стоит теперь где-то рядом в темноте и спокойно тянет кинжал из ножен?

Ты дурак, Рокэ Алва. Хороший Мальчик Валентин Придд верен делу Раканов и Великой Талигойи. Это к вопросу о том, чем похожи Катарина и Талигойя. Обеих обожают до визга убежденные в своей Правоте щенки…. Помнишь, Рокэ, тебе всегда так казалось?
Тебя предали. Сейчас мальчик дождется своих, чтобы наверняка справиться и чтобы выйти отсюда после, и станет на мгновение похож лицом на юного наследника нар-шада Инзарриха. И перережет тебе горло. А свой поединок ты уже проиграл. Ты доверился. Умри.

В тот момент, когда дверь в спальню открылась, Рокэ уже знал, что один раз выстрелить успеет. И даже угадать направление по звуку и направлению удара сможет. Хотя бы так. Но не пришлось.

Кто-то сдавленно вскрикнул.
- Он не один, проклятие!
О как. Ты не один, Рокэ. С тобой Леворукий опять, что ли?
Прошелестели мягкие шаги босых ног, и Рокэ по звуку определил, что Валентин соизволил отмереть, бросить ветошь и встать между ним и пришедшими.
- Кто вы и что вам нужно?

Если мистерия играется для него, для Рокэ, то что-то она затянулась. Да и зачем запутывать того, кого сейчас тихо убьют? Чтобы потом ни один спиритист не вызнал полубезумной правды?
- Придд?! Ах ты, гадина лживая! Подстилка регентская, сдохнешь, наконец!
Опа. А вот этот голос Рокэ не забудет никогда. Хоть появилась в нем истеричная надрывность – и измученная хрипотца. Что, герцог Окделл, несладкий хлеб у государственных преступников, не правда ли? И вода солона. Зато кровь – как вода. Но вам не понять, раз вы снова здесь.

- Герцог Окделл? Неожиданность, но не могу сказать, что приятная. Еще раз спрашиваю: что вам угодно здесь господа?
- Встретишь своего развратника-братца в Закате – спроси!
А это вовсе и не мистерия! И шпаги столкнулись нешуточно. Валентин, глупый ты мальчишка, Валентин, что ж ты охрану не проверил, растяпа. Что ж ты предателя не заметил, что ж ты… кто ж так шпагой машет? Не палка орехи сбивать! Каррьяра! Сколько их? Пятеро? Три шпаги звенят, а двое топчутся чуть дальше, растерялись... Ах, нет, шесть! Шестой в кирасе… был. Хоть на что-то сгодился пистолет, с ума сойти, Рокэ, ты, действительно, прекрасно целишься на звук. Хоть что-то еще с тобой…
Валентин, левее! Не успеваешь, сопляк. Не успеваешь! Кто тебя учил фехтовать?! Похоже, что никто не учил…
Минуты тянутся, как часы. Где охрана, где?! Закричать? Глупо. Они удивились и отвлеклись, сейчас продолжить привлекать внимание и брыкаться – прибавить мальчишке проблем. Он и так.. о, нет!

Глухо чавкнуло, Валентин коротко и яростно вскрикнул.
Дурак. Подставился. Куда? Двигается тяжелее, но твердо, дышит с хрипами, а вот шпага в левой руке. Плечо… Но и нанесший рану уже не встанет с паркета.
Жуткое чувство. Винная улица на новый лад. Там убивали тебя, а тут сиди и слушай, как кто-то закрыл тебя собой. Встал умирать – за тебя.
И лучше сейчас же прекратить страдать возвышенным штилем, иначе умрете оба! Сколько прошло? Две минуты, три? А сколько всего он успел передумать и решить! Как всегда в минуты опасности время останавливается, давая... время. Охрана в коридоре или мертва или предала. Выстрел и шпаги не услышать трудно. Что делать, что..
Ну конечно, так просто!

Целиться по звуку вы умеете, герцог. Давайте проверим, умеете ли по памяти.
От кровати до стола - пять шагов. Держись, Тино. От стола до окна – семь. Потерпи, мальчик. От кровати до стола – вправо. От стола до окна потом – прямо. Представил, лоцман-недоучка? Тино, потерпи, потерпи еще немного.
Рука нашарила тяжелый подсвечник. Какая удача, что упрямый инстинкт приводил его каждую ночь именно на этот край кровати. Ну что? Удачи!

Звон разбитого витража сообщил Ворону, что он снова не промазал. Не мог промазать, не теперь. Тино, как ты?..
Осколки стекла сыплются стражникам на головы. Королевские гвардейцы всегда предпочитают перебдить. И если в комнате регента шумят и грохочут - ладно, но когда уже что-то летит в окно… Топот ног, крики по-кэналлийски. А почему, собственно, во дворе дежурят его, Рокэ, стрелки?! Но об этом потом, это как раз хорошо получилось… Даже борьбы толком не вышло. Кого-то валят, куда-то кто-то стреляет, кого-то бьют. Топот ног, крики, свист и визг стали. Здорово сейчас попасть под шальной выстрел. Красивая была бы смерть. Утонченно нелогичная. Что за бред!

- Валентин! Валентин, где вы?
- Здесь.
Горячая мокрая ладонь схватила Алву за плечо.
- Идем, быстрее.
- Куда? Здесь солдаты. Разве это не все?

Валентин застонал сквозь зубы и взмолился – видимо, совсем плохо:

-  Я не знаю, мне плевать! Идем быстрее. Рокэ, пожалуйста.
Рокэ соскочил с кровати и, повинуясь направляющей ладони, двинулся следом за Приддом. Двинулся, ага. Побежал! Странное это чувство – бегать вслепую. Налететь сейчас на стену – и вся недолга. Опа, да, со ступенек даже лучше! Но не выйдет – Придд подставляет плечо и замедляет шаг. Подставляет, хоть и скрипит зубами. Не опираться слишком сильно и вниз, вниз, вниз. С ума сойти, на улицу, что ли? Зачем?

- Валентин, вы ранены. Вам нужен врач!
Полустон-полукрик:
- Потом! Быстрее!
Длинный коридор, массивные двери, брусчатка заднего двора, еще двери, тепло, запах сена и навоза, кожи – конюшня?
- Стойте здесь!
- Валентин!
- Я сейчас вернусь.
- Вы вернетесь немедленно! В комнаты. И найдете врача!
Кричи-кричи. Еще не понял, что если он решил что-то,  пристрелить проще? Вопрос – что решил. Хотя нет, вопрос - из чего пристрелить, если пистолет разряжен и, вообще, остался в комнате.        
В дальнем стойле заржала лошадь. Моро! Заскрипела кожа, Валентин застонал опять и коротко выругался. Правильно, силы нужно беречь даже в таких мелочах, Рокэ знал по себе. Если невмоготу не ругаться – то хотя бы коротко.
Шаги и копыта. Рядом. Теплая знакомая морда тычется в плечо, в ладонь. Здравствуй, Моро.
- Придется без седел… Мне не поднять….
- Валентин, вы объясните мне, что происходит, в конце концов??
- Нам надо ехать.
- Куда?! Зачем?!

- Где вас никто не достанет. Давайте же, полезайте на спину Моро! Повод я взял!
И опять безумие – холодный ночной воздух, стук копыт по брусчатке, кони, идущие кентером, Валентин, который уже даже не стонет.
- Тино, ты слышишь меня? Говори со мной. Не вздумай потерять сознание. Не знаю, что за блажь пришла тебе в голову, но если ты свалишься, мы погибнем оба точно. Полуголые дворяне на улицах смутного города – это фарс….
- Я не… Демоны. Дайте кинжал, Рокэ. У вас же с собой, я знаю, под рубашкой…
Рокэ дал. Если просит, значит, нужно. Он слеп. Он может только верить. Или не может? Демоны, сколько всего передумано за эту ночь! Устал. Плевать. Убьет - так сам.
Короткий стон, но дышать и двигаться мальчишка начинает вроде бы бодрее.
- Что ты сделал?
- Разрезал плечо. Немного. А то я его уже не чувствую. Боль не даст потерять сознание…

ИДИОТ!

Потом лошади, наконец, остановились. Валентин влажно всхлипывал и стонал уже в голос. Слабо отозвался на очередное «Раздери вас кошки, Валентин, не молчите»:
- Монсеньор.. что сделать.. что сделать, чтобы ворота открыли? ночью?..
И тут Рокэ наконец-то понял. И заорал по-кэналлийски во весь голос. И материл мальчишку так, что у половины команды легендарной «Каммористы» уши бы заалели. Ворота заскрипели, опять поднялась суета, грохот и крики:
-Соберано! Соберано!

Он слышал и чувствовал это уже отстраненно, сквозь вязкую муть беспокойства за единственный в этом хаосе по-настоящему важный звук: хриплое дыхание Валентина... Еще чуть-чуть, мальчик. Еще чуть-чуть.
Кто-то взял Моро под уздцы. Кто-то втащил обеих лошадей во двор. Рокэ только успел крикнуть:
- Хуан, мальчишка ранен!
И услышал, как Валентин Придд тяжело свалился на камни двора.

* * * * *

И летающие машины, вертолеты, были. Один сбили птицы, ...а еще два подбил лично товарищ Кантор, у которого с этими отвратительными гуделками свои счеты. Будете знать, сволочи, как больному человеку в бреду мерещиться!
(О. Панкеева «Рассмешить богов»)

Стреляли. Проклятие, где-то здесь только что был слышен выстрел. Или нет. Нет, вот же – шпаги. Сталь скрипит, как будто стекло на морозе. Удар. Выпад. Еще удар. Кровь. Стреляли или нет? Никто не ранен... Нет. Вот один зажимает рану, второй повалился под ноги тем, что стояли у дверей. Все равно много. Слишком много для одного. Да ну, ерунда какая. Так ведь уже было. Или не было. Или может, он от кого-то слышал... Как один отбивался от двух дюжин. Но почему же так больно? Один? И кто стрелял? И что это несется перед глазами. Нет, не шпаги. Камни. Камни сошли с ума и решили сплясать танец подобный танцу воды? Или это дорога? Просто дорога под копытами коня. Вот бы еще оторвать от нее взгляд. Надо обернуться. Надо обязательно обернуться, но никак. Стреляют? Опять? Но где? Нет, да нет же, смешно. Это всего лишь перестук копыт. Просто очень громко и глухо. Куда это они, кстати? Надо хоть посмотреть. Право же, и спросить было бы достаточно, да язык не слушается. Так что придется сделать над собой усилие и посмотреть вперед! Ну же, давай!

Впереди было море. Нет, не так. Впереди, насколько хватало глаз, простиралось бескрайнее синее море. Такое синее, что больно глазам. Хорошо. Море - это хорошо. Может быть, волны примут его тело – и не будет так больно. Можно будет лежать и смотреть из воды на заросшие цветущими деревьями склоны, все убранные кроваво-красными цветами. На бледное, мутное отражение моря в небе. На стадо диких коней. А быть может, и не диких, кто их разберет...

Недвижная, похожая на стекло гладь моря зашевелилась, пошла рябью и вздохнула. И напоенный солью и влагой воздух вздохнул ей навстречу, как поцеловал. Он тоже дышал сам по себе, сквозь его плотное марево приходилось протискиваться как сквозь прозрачное желе. А на холме - как будто бы над морем и небом - в недостижимой высоте замер замок Алвасете. Нерушимые, как земная твердь, расходящиеся в несколько ярусов по холму стены выглядели, тем не менее, стройными и изящными. Может быть, оттого, что остальной холм почти до основания зарос гранатовыми рощами, и был призывно, всепоглощающе ал. А вдалеке, в просвете скал уже виднелся яркий блик рассветного солнца...

Дослушать про тех, кто первыми выходит встречать солнце, и древних богов, обещавших вернуться в свету, Валентин не успел. Наверное, потому, что понял, что уже не смотрит, но слышит. Слышит о замке Алвасете, стоящем на холме, окруженном одноименным городом... Это уже было как-то чересчур, и юноша, наконец, попытался открыть глаза.

Тонкие пальцы, попавшие под взгляд, расплелись, чтобы одна из рук взяла из деревянной плошки и приложила ко лбу что-то холодное, остро пахнущее арникой и вроде бы шалфеем. Валентин чуть повернул голову, нашел глазами неестественно прямого и зримо усталого Рокэ, какие-то склянки, несколько ланцетов в чехле, и горы чистых бинтов и корпии. Тино совсем было хотел о чем-то подумать, какая-то навязчивая мысль – не то груда уже чистой медицинской стали на столе, не то причастность рассказа Алвы к его собственным, Валентина, снам – крутилась в голове. Но задуматься ему не дали - решительное, тихое, успокаивающее «спи, все хорошо», коснулось пылающего лба, как холодная ладонь. И сразу стало спокойно, и захотелось спать. Он закрыл глаза.

Ему снилось море. Оно шумело и, кажется, просило внимания, а может, ласки, а может, просто хотело о чем-то рассказать. Но над морем гулял ветер, и пока они пели вместе, ничего нельзя было разобрать, поэтому Валентин легко разбежался и нырнул в глубину. Туда, где шепот волн вырывался из плена напева ветра. Там было неожиданно светло и тихо, шаловливые течения барахтались на дне, как играющие детеныши. Что-то длинное и вытянутое мелькнуло у самых его глаз. Белое тело с сильными щупальцами скользило степенно и размерено меж камней и совсем не походило на того золотого и внушительного гиганта, которого маленький Валентин-Отто любил рассматривать в гербовом зале, куда его изредка пускали.

- Спруты, - подумал Тино.
- Родственничек, - отмахнулись спруты.
- А еще геральдический зверь, медузы какие-то! - неожиданно надулся Валентин.

И как будто согласный с ним, где-то далеко наверху выразил свою обиду лишенный внимания ветер. Штормовые валы обрушились вниз, ко дну, взбаламутили, смешали ил и унесли полчище спрутиков куда-то далеко в море, за что юноша им был глубоко благодарен. Польщенный ветер с новой силой обрушился на водяные валы, закрутил их в вихрь - и Валентин, наконец, услышал.
Наверное, то, что хочет сказать ветер, и не должно быть ни на что похоже. Песня поднималась валами, падала с высоты и расплескивалась, и вилась, и покрывала все края и пределы. Она должна была реветь, но грома и грохота не было, был лишь успокаивающий чуть монотонный гул, а потом и он сменился на журчащую речь разбуженного прибрежного швана, порывистый говор шторма, слитный напев бора, и созвучный ему порыв мистраля. «Колыбельная на семи ветрах» – всплыло в голове у Валентина. Рассказывал ли ему кто-то когда-нибудь, или только теперь подсказал ветер, о том, как складывается извечный напев и вновь меняется, становясь еще ближе, еще четче и обретает, наконец, в слова:
Criome mi madre
feliz у contentu,
cuando me dormia
me iba diciendo:
«Ea, ea, еа...»

 * * * * *

Логика была безупречной. На далеком древнегреческом кладбище заворочался в гробу Аристотель.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Золотистая кобыла споткнулась уже у самых украшенных летящими воронами ворот. Лионель ее понимал, но помочь ничем не мог. Безумная ночь кончилась, началось безумное утро. Беда одна: он с вечера так и не успел лечь, а предыдущей ночью спал часа три от силы. Страна разваливалась на куски, в столице и окрестностях продолжалась смута, Ноймаринен умчался на Север, в Марагону, где Бруно и не думал по-рыцарски ждать развязки бойни за Олларию. Перед отъездом Проэмперадор Севера и бывший регент сунул Лионелю под нос бумагу, хлопнул по плечу и попросил продержаться до осени. Потом, мол, будет легче. В бумаге значился последний приказ регента Ноймаринена – о назначении маршала Лионеля Савиньяка кансильером Талига, неприкаянно шарахающегося по дворцу бесхозного Робера Эпинэ – комендантом столицы, а также вердикт об официальной передаче регентских полномочий Рокэ, герцогу Алва. И баста, как выражались южане.

Он уехал позавчера, и следующей же ночью разразилось вот это. Лионель усматривал в этом злую волю Рудольфа – старик давным-давно научился предчувствовать и предчувствиям верить. Потому и уехал - барахтайся, Лионель, сам… Было бы, наверное, не так обидно, если бы все это с начала и до конца не получилось одним сплошным недоразумением.

Разведка доложила: в городе неспокойно. Тоже мне, новость. Савиньяк меланхолично пожал плечами. Он дико хотел спать. Разведка изогнула дугой безупречную бровь и минуты две придирчиво рассматривала новоиспеченного кансильера. Потом милостиво добавила: заговорщики ищут подходы к провиантным складам. В Олларии и так поели всех собак за та-раканскую зиму, если склады сгорят – начнут есть и кошек, до урожая далеко… Лионель моргнул:
- Эреа Даниэлла…
Когда глаза открылись, ее уже не было. Правильно. У нее много дел, серьезных дел, помимо сонного кансильера.

Лионель позвал Эпинэ и приказал усилить охрану. Иноходец, который спал так же много, как и Лионель, вот уже полгода, спросил, откуда в полупустом городе можно взять еще солдат на охрану складов? Патрули ослаблять нельзя. Ибо смута.
Лионель махнул рукой и от щедрот душевных присоветовал коменданту столицы забрать резервную охрану короля. И еще половину людей изъять у капитана личной регентской охраны.

Робер поборолся с собственными глазами за шанс оставить их открытыми, одержал убедительную победу и резюмировал:
- Жермон не даст.
- А ты объясни, что к чему. Ариго – боевой генерал. Он поймет. И даст.
- Не даст. Дырки в охране короля он ни за что не допустит. Вдруг это спланированный отвлекающий маневр, и главный удар готовится по дворцу? У него ответственность за Карла.
- У него паранойя! – Лионель махнул рукой и чуть не опрокинул чернильницу на папку с документами государственной важности. - К такой-то матери! Что за бредовая идея – разделить королевскую гвардию на регентскую охрану и, собственно, королевскую?! О каком порядке можно говорить, если вместо одной головы - две, и обе думают в разные стороны!
Иноходец выслушал все со спокойствием бакранского старейшины и нудно возразил:
- Просьба была Ариго, идея Ноймаринена и прошение Придда. У Жермона сейчас куча забот, он боится, что один не справится.
- Он ничего не боится, поверь мне! – не мог успокоиться Савиньяк. – Просто плохо знает Алву и не хочет с ним связываться. Ни за какие коврижки. А Придд тут как тут!
- Лионель, не кипятись. Они ладили в армии, договорятся и здесь. Жермон все равно формально главнее.
- Придду на это плевать.
- Жермону тоже. Но он не даст.
- Ну, хорошо, хорошо! Возьми у Жермона половину резерва. А у Придда – всех, кого отдаст.
Эпинэ меланхолично почесал бровь и вдруг проснулся:
- А как же Алва?!

После освобождения столицы прошло полтора месяца, а у блаженного Робера теперь все враги и заговорщики могли покушаться только и исключительно на Алву. Причем каждую секунду. Привычка что ли? При чем тут Алва, сейчас надо позаботиться о складах и голоде… Что-то было не так. И Лионель принялся думать, что именно. Думалось плохо, из рук вон плохо, хотя почему из рук, он вроде бы пытался это делать головой. Просто если полтора месяца – да какое полтора! А марш? – если три месяца не спать толком, то рано или поздно мысли начнут расползаться и корчить рожицы не хуже зелененьких демонят после офицерской попойки……

- Робер, у Алвы – кэналлийские стрелки. Их точно с тобой не пошлют, они сами кого хочешь…Вот ты, со своей талигской мордой, стал бы пытаться просочиться через их дружные бдящие ряды в покои регента, где всего две двери и возле каждой - усиленный пост?
Эпинэ подумал, покивал, вскочил и пошатался в сторону обиталища Спрута. Спрут нашипел на Иноходца и вежливо выставил вон, снабдив, вместо пинка, всей охраной Алвы, кроме, конечно, кэналлийцев. Лионель мстительно решил тогда, что Придд и сам их боится… после этого Иноходец с добычей поплелся к Жермону.
Жермон дал.

 И вот теперь, когда заговорщики были частью перебиты, частью захвачены верными стрелками Ворона, до Лионеля внезапно дошло. Кто отпустил охрану. Придд… Он знал, точно знал, иначе как оказался в покоях Алвы в нужный момент? И дежурство снял, и солдат отправил с Эпинэ, и слух о складах распустить мог… И с Окделлом сговориться.

Почему, в таком случае, говорят, что он сам был ранен, потащил Ворона в его дом, в безопасность? Так ведь нападение провалилось, спасибо все тем же стрелкам. А свой человек возле маршала заговорщикам нужен, более того, этот свой человек сейчас заработает такое доверие, что… Или еще лучше – Окделлом жертвуют сознательно – и правильно, кому оно такое нужно? – чтобы Спрут вошел в доверие… Хотя с Рокэ это не пройдет, он слишком хорошо помнит Винную! Создатель, опять Винная… Получалось до омерзения логично. Но как-то неправильно и некрасиво. Лионелю мысль не нравилась, но проверить надо.
Савиньяк вошел в особняк Алвы и удивился. Было пусто. Совсем. Раньше, стоило ступить на двор, являлся неизменный Хуан, конюх Пако, кто-то из пажей, Кончита...

Ах, да, вот Кончита как раз и была, вышла в холл с подносом в руках, на подносе - кувшин с горячим вином и полотенца. Чудесно, женщина спокойна, значит, Алва жив и цел большей частью. Это здорово. Лионель нахмурился и попытался изобразить грозный и строгий взгляд.

- Доброе утро, Кончита. Я хочу видеть герцога.
Женщина задумалась, жалостливо разглядывая суровое и строгое лицо кансильера.
- Доброго дня, дор Лионель! Уже два пополудни. Вы здоровы?
Вот так, проклятая служба, два пополудни. Савиньяк растерялся немного, и это на мгновение отразилось на его лице.
- А, хвала богам, я уж думала, хворь какая с вами, что вы лицо так съёжили… - тут же обрадовалась служанка.
Лионель покраснел, рассердился и сжал губы:
- Я хочу говорить с герцогом, Кончита, где он, я спешу!
- Соберано сказал всех гнать, дор Лионель. Как есть – всех. Занят он.

Лионель медленно озверел. Алва, видите ли, занят. Мерзавец. Полдворца в твердой уверенности, что он мертв, вторая половина его судорожно ищет, оставшиеся, с особым доступом к особой информации, ловят заговорщиков, допрашивают, ищут свидетелей, носятся, а он занят и никого не принимает, а? Каково?!

- Кончита, будьте любезны, скажите герцогу, что прибыл кансильер. С допросом. Официально!
Женщина нахмурилась и посмотрела на Савиньяка как на капризничающего мальчишку. Поджала губы:
- Хорошо. Я доложу.

И удалилась вверх по лестнице, кажется, в сторону спальни.
Прошло несколько долгих минут. Солнечные лучи скользили по просторному залу, в них даже пыль не вилась – в особняке Алва она не водилась совсем. Со шпалер на стенах смотрели диковинные существа, матово мерцал белый мрамор, а Ворон не торопился. Лионель умел ждать – и дождался. На лестнице появился Хуан, окинул гостя ленивым взглядом и кивнул:
- Соберано примет вас в кабинете… господин кансильер.
Поименовал, как выругал. В кабинете - так в кабинете, никто и не рассчитывал, что он спустится сам. Морисский волкодав-поводырь остался во дворце, да и вообще.

- Дорогу я знаю, не надо меня провожать.
Хуан молча кивнул или поклонился - не понять, и скрылся обратно в сумерки коридора.
В кабинете все было по-прежнему. Лионель знал, что Окделл тут все переменил под себя, изрядно покалечив художественность и гармонию отделки, но сейчас все было по-прежнему, как при Вороне. Всегда. Кабаньи головы, шкуры у камина, кресло, помнившее Алваро точно, а может, и самого Алонсо, тяжелый стол, темные шторы, вино в кувшине. Савиньяк не стал дожидаться хозяина и приглашения, сел и налил себе бокал. «Черная кровь» была отменна.

Бокал опустел едва наполовину, как появился Ворон. Вошел, мимоходом коснувшись двери, ближнего стула, стола, своего кресла, и не бросился в него, как обычно - аккуратно сел. Только по этому и понятно, что слеп. Да и то, если знать Алву и сотню раз наблюдать его вторжения в собственный кабинет. А выглядит он неважно – лицо осунулось и потемнело, руки без привычных перстней, тонкие и какие-то хрупкие, особенно, когда рукава рубашки закатаны по локоть. Зачем? От Алвы пахло лечебными травами и кровью. Ранен?.. Как будто бы нет…

- Ты цел?
Рокэ вздохнул, склонил голову к плечу и начал задумчиво приводить рукава в порядок.
- Да, совершенно цел. У тебя все?
- Разумеется, нет, Рокэ! На тебя напали, чуть не убили, весь дворец на ушах!
- Их поймали?

- Да.
- Кто?
Добро пожаловать, вас примет регент Алва. Ворона Рокэ временно нет дома. Похоже, что ни для кого, кроме тех, кто остался в спальне. Придд при смерти? Будем верить, что нет, нужна информация, хотя так было бы безопаснее.
- Окделл.
Пауза. Разозлится, расстроится, вспылит? Нет, спокоен, ни один мускул на лице не дрогнул. С брезгливым безразличием:
- Какая прелесть. В Багерлее.
- Уже.
- Хорошо. Допросить - и под круглосуточный надзор. Что еще?
И это все?.. Ему настолько наплевать?.. Или он настолько занят чем-то другим в мыслях? Лионель сосредоточился и присмотрелся к лицу Алвы, благо, теперь за ним можно было следить пристально и безнаказанно, игрой в гляделки не поплатишься.
- Рокэ, их кто-то впустил. В твои комнаты. Очень тихо, так, что охрана не заметила.
Ворон пожал плечами, безошибочно дотянулся до кувшина и бокалов, налил себе немного.
- Точно не я.
- Смешно. Но кто-то из тех, кто был при тебе.
Прикрыл глаза ладонями, повел от переносицы к вискам. Знакомый жест, он устал. И все?
- Лионель, тряси дворцовую охрану. Съешь Эпинэ с маслом и без соли. Назначь себе в срочном порядке супрема, чтобы было, кого кусать. От меня ты чего хочешь?
- Дворцовую охрану отпустил герцог Придд. При тебе были только твои стрелки, ты не знал?
Отпил вина, вдохнул его аромат, прислушался к звукам в коридоре, но там тихо.
- Я давно просил убрать от меня всех, кого только можно.
- Но не прямо в день нападения…
- Лионель, если хочешь что-то сказать, скажи. Я не настроен на политические ужимки.
Сказать? Вот так прямо в лоб? Он, и правда, устал. Не может же не понимать или не догадываться….
- Это все сделано нарочно. И слух о нападении, и все, чтобы мы заподозрили подвох и кинулись охранять Карла. А в итоге покушались на тебя. Кто-то впустил эту шайку. Именно в тот момент, когда менялись дежурные. Потом неожиданно и очень удачно рядом оказывается Придд. Кто может поручиться, что он был не с ними?

- Он был не с ними, или я был бы уже мертв, - Алва остановил Лионеля властным движением руки. – Я могу даже на слух определить, сколько человек дерется, и что там у них из этого выходит. Валентин дрался с теми пятью, кто оказался ближе всех ко мне. Получил глубокую рану в плечо. Шестого я пристрелил на слух, он был в кирасе. Полный идиот. Потом охрана все же решила исполнить свой долг и проснулась. Мы несколько нашумели. Что еще?
«Валентин»? Это, по меньшей мере, интересно. И откуда такая уверенность? И кто это? Алва, который никому и ни в чем не верит?! Лионель озадачился больше прежнего и уперся:
- Я думаю, все было продумано, Рокэ. Или покушение провалилось, и Придд изобразил героическую защиту, чтобы не лишиться твоего доверия, и поэтому…
- Трудно лишиться того, чего не имеешь.
- Зато теперь возымеет, не так ли?
Усмехнулся, откинул длинные пряди с лица:
- Я не люблю ошибаться, особенно в людях. Поэтому собственное доверие не раздаю направо и налево.
Обнадеживает… Или это тебя, Лионель, так мягко посылают подальше с твоей заботой?
- Рокэ, я хочу поговорить с герцогом Приддом.

Ворон медленно покачал головой:
- Он только недавно пришел в сознание и очень слаб.
- И все же. Я настаиваю.
Задирает бровь, то ли удивлен настойчивостью, то ли раздражен ею же:
- Да говори, кто тебе не дает…
А голос нехороший. Как у хищника в засаде... Хотя хищники в засаде, вроде как, молчат. В основном.
- Луис! – в коридоре раздался быстрый топот легких ног, и паж через пару мгновений вбежал в комнату.
- Тише ты, ничего не горит, - поморщился Алва.
- Простите, соберано!

Совсем молоденький мальчик, чернявый и тоненький, но глаза весьма умные. Непростой мальчик, да в этом доме простых и не держат.
- Прощаю. Проводи… господина кансильера, он желает поговорить с нашим гостем.
Да что ж такое. Таким манером собственную должность возненавидишь за одно звучание! Или это просто у всех кэналлийцев особые неприязненные отношения со словом «кансильер»? Лионель начинал понимать дурной нрав Штанцлера.

 * * * * *

- Девочка моя, - сказала эфесбаньши настолько душевно, насколько позволял искаженный голос, - мы не хотим тебе зла. Мы просто любим свою Родину.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Спальня. И не просто так, а спальня самого Рокэ. Ничего ж себе паника тут была, втащили мальчишку, потом уже разбираться стали, что и куда. Можно понять. Долго отсутствовавший соберано возвращается ночью, полуголый, в сопровождении раненого сопляка в качестве поводыря. Каким, интересно, местом, думал сам Валентин? А если бы он потерял сознание в седле? Красота. Слепой, но здоровый Алва и зрячий, но без сознания, Придд... Так бы и топтались на улице, пока кто-нибудь не подоспел бы. С учетом непрекращающейся смуты, ничем хорошим оно закончиться не могло. Тоже вариант. В этом безумии вытащить Алву без охраны из дворца. Удачный способ. И подвести под засаду… Не рассчитали силы, герцог? Или усиленные Эпинэ патрули спугнули поджидавших убийц?

Придд лежал в постели, белый, как наволочка или как повязка на плече. Кровь остановили, повезло, но, судя по снежности кожи, потерял он ее немало. Бывают ли снежные Спруты?..

Говорить и, вообще, пребывать на этом свете герцогу было явно трудно. На приветствие только медленно опустил ресницы:
- Здравствуйте, граф.
- Я вас надолго не задержу.
- Благодарю. Чем могу помочь?

Голос слабый, но внятный. Выражение лица традиционное - никакое. Раненый, истощенный, лежит перед Лионелем пластом, а смотрит все равно сверху вниз. Будто все время оценивает или одолжение делает.
- Герцог, ваши комнаты находятся на втором этаже, покои регента – на третьем. Как так вышло, что вы успели на помощь первым?
Придд привычно презрительно повел плечом:
- Повезло.

И тут же медленно позеленел от боли. Он еще и разноцветный бывает. Прелесть.
Ему, действительно, больно, но это еще что. Чего только не делали люди, дабы достичь своей цели.
- И все же. Вы ходили ночью по этажам? Неуместно, на вас было одно только нижнее белье, очевидцы свидетельствовали. Где была стража у внешних дверей? Кто ее снял? Почему? Герцог, может быть, у меня паранойя, но вы чего-то не договариваете! И мне это очень не нравится.

У Придда даже губы побелели: от страха, боли или гнева?
- Граф Савиньяк, я клянусь вам честью, что в покушении на герцога Алва я не участвовал.
Умный мальчик. Даже долго подводить к этой мысли не пришлось. Понял сам и тут же рубанул с плеча. Сил, видать, нет на плетение словесных кружев.

- А я вот так не уверен. Вы настояли и вытребовали у регента Ноймаринена должность капитана регентской охраны, вы изменили график вахт возле покоев регента Алвы, вы отослали с герцогом Эпинэ дворцовую часть охраны, вы находились при нем больше, чем кто-либо, и лучше всех знали внутренние помещения. И, наконец, спал весь дворец, а кто не спал, охранял короля. Один вы оказались возле спальни Алвы как раз в тот момент, когда заговорщики в нее проникли! Мне это представляется странным!
- Господин Савиньяк, - хрипит и дышит тяжело, но голос ледяной, а взглядом можно мрамор резать, как масло горячим ножом, - если мое слово не представляется вам достаточно надежным, я готов защитить его честность. Где и когда вам будет угодно.
- Сперва вы выздоровеете, герцог. Это приказ. А уже потом будете размахивать фамильной гордостью, если минувшая ночь в компании со шпагой не отвратила вас от процесса размахивания как такового.

Алва возник в дверном проеме, бесшумно, как всегда. Будто ему и не важно видеть.
- Оставь его, Лионель. Парня почти убили, дай ему ухватиться за этот свет, а потом уже вцепишься и вывернешь наизнанку, хотя я и не вижу в этом смысла.
- А я вижу, - проявил фамильную упертость Лионель. – Рокэ, Окделла сотоварищи кто-то впустил. И знаешь, меньше всего на свете мне хотелось бы оставить рядом с тобой предателя.

Белый, как простыня, Придд неотрывно смотрел на Алву, сжав бескровные губы, и мертво молчал.
Алва пожал плечами и светским жестом отмахнулся от кансильера.
- Ты противоречишь сам себе, Лионель. То герцог Придд - заговорщик и впустил людей Окделла, а потом быстренько дал себя ранить, чтобы снять подозрения и остаться рядом со мной, чтобы повторить попытку… Включи воображение. Герцог Придд в нижнем белье крадется к тайной двери со шпагой в руках. Потом зачем-то сдерживает своих товарищей достаточное для поднятия тревоги время, получает почти смертельную рану и тащит меня сюда, где уже никакие раканы и окделлы мне точно не страшны. Тебе ничего не кажется странным?

- Кажется. Нижнее белье.
- Лионель, ты не олень, ты лось…
- Рокэ, ты не видел, что происходило.
- Я слышал. И я ЗНАЮ, что Валентин не открывал заговорщикам двери. Тебе мало моего слова?
- Рокэ, как ты можешь знать?! Ты его не видел! Где он был, что он делал!
Алва шумно выдохнул и устало прислонился затылком к стене. Запрокинул голову, прислушался к чему-то, расслабился.
- Граф Савиньяк, я могу быть точно уверен, что герцог Придд не причастен к нападению. Он всю ночь провел в моей постели. И никуда не отлучался. Этого вам довольно?

Лионель хотел что-то сказать, но осекся и замер с открытым ртом.
Глаза Алвы, даже слепые, мечут молнии. Савиньяк осторожно оглянулся на Придда. Тот покраснел и закусил губу, уткнувшись взглядом в одеяло, но, почувствовав, что на него смотрят, поднял голову и посмотрел в лицо – твердо и открыто…
Лионель склонил голову к плечу, уголок рта дернулся.
- Это даже интересней. То есть, для достижения великих целей Дела Раканов, герцог Придд готов, действительно, на многое. Вы хороший актер, герцог.

- Лионель?!
Алва в гневе. Только в крайнем гневе он может выкрикнуть обращение – так.
На пороге неслышной тенью рисуется Хуан. Что за дьявольщина, они с ума все сошли скопом? Придд – предатель и заговорщик, но вернейший слуга дома Алва, который за своего соберано, не дрогнув, перережет горло даже королю Талига, смотрит на Лионеля нехорошими глазами. Уходи, - говорит этот взгляд. Уходи, потому что мальчика тебе здесь не отдадут. Околдовал он их всех, что ли?!

Граф надменно вздернул подбородок и спросил, пристально глядя Спруту в глаза:
- Однако же, мне любопытно, чем вы столь отличны от всех остальных, герцог. Регент Алва, знаете ли, до сих пор не оставлял любовников в постели дольше, чем на ночь!
Придд закаменел. Лионель понимал, что, если его предчувствие верно, то Алва сейчас просто снимет с него голову, но остановиться не мог.

А Спруты, оказывается, умеют шипеть!
- Герцог Алва свободный и разумный человек, он сам выбирает, сколько и кого иметь, – пауза, маленькая, но не заметить невозможно, - при себе.
Ах, как неаккуратно и по больному… Придется заткнуться. Заткнуться и убраться, а потом постараться пару дней не попадаться Алве не глаза. На глаза... Грустная ирония вышла. Ну хорошо, не попадаться под руку.

- Маршал Савиньяк, вам пора.
Улыбается? А должен бы разбить что-нибудь о стену! И верно, улыбается. Впрочем, есть чему. Заработал, Лионель. Мальчишка тебя умыл….
- Честь имею, господа!
В спину.
Рокэ:
- Прощайте, граф.
Придд:
- До встречи, граф.
До встречи. Да уж. Этот не забудет. Видать, за живое задело. Неужели?... Нет, это же Алва, какая тут?... Тогда, все-таки, заговор. Надо вытрясти правду из Окделла. Но кто поверит свиненку? Даже если он заговорит….

* * *
За Лионелем закрылась дверь. Валентин некоторое время был неподвижен, как будто замерз, потом судорожно принялся выпутываться из одеяла:
- Рокэ!
Голос сорвался, нельзя впадать в истерику, но хочется – лекарства действуют так, наверное…

- Лежать! – рявкнул Алва и мгновенно оказался на краю кровати, прижал железной ладонью к постели. – Лежать.
- Рокэ. Я.. Монсеньор. Я не предавал вас! Кансильер Савиньяк не прав в своих подозрениях, я к вам…. потому что… я…а не…
- Тс-с-с, - пальцы Алвы, холодные, такие чудесно холодные, легли на пылающий лоб. – У тебя жар и лихорадка, ты слаб. Не смей вставать, слышишь? А то приставлю к тебе Хуана с пистолетом…
- Я здесь, соберано! – с готовностью отозвался задверный полумрак.

Рокэ тихо рассмеялся, обернувшись на голос:
- Скажи Кончите, чтобы принесла еще горячего вина дору Валентину. И шадди мне.
- А мне? – как-то по детски тонко влез Валентин. Рокэ улыбнулся, прилег рядом, прямо поверх одеяла, и прижал его горячий лоб к своему плечу. Это было так хорошо, так надежно и защищенно, что защипало в носу. И совсем не было стыдно. А главное – главное! – Рокэ не поверил, не поверил…
- Я знаю, что ты тут ни при чем, Тино. Но шадди не получишь, тебе нельзя.
Ласковый щелчок по носу. Пусть только не уходит, не отнимает плеча и не перестает гладить по волосам.
- А вот если продолжишь дергаться, все же сдам тебя Лионелю. Пусть посадит в Багерлее, если это единственный способ заставить тебя уважать назначения врача.
Да не очень-то и хотелось сопротивляться и дергаться! Сил все равно почти нет, а Рокэ рядом, и его запах окружает и опутывает покоем и миром.

- Он меня невзлюбил... За то, что я был с Альдо в городе?
- Лионель очень трепетно относится к моей персоне, так получилось. Поэтому такой подозрительный. Не злись на него, ему трудно. Но вот зуб на тебя лично он, действительно, теперь возымеет...
- Я? Почему?
- Потому что. Ревность…. Ты невежливо наступил на больную мозоль.
- Что?!..
- Он был моим первым, Тино. Или ты думал, что на юге с этим рождаются?..

Валентин замялся, не в силах понять, что за чувства внезапно толкнулись комком в горле… Удивление – да, понимание - пожалуй, а еще вот – ревность? Да не может быть, но…
- Сильно же у вас поменялись вкусы, монсеньор, или это просто оттого, что вы были еще очень молоды?
- О, да, Валентин, именно так, - Рокэ наигранно вздохнул, но губы изогнула уже знакомая саркастическая ухмылка. – Давно это было, я был молод и горяч! А теперь… - тонкие, сильные пальцы гладят Валентина по щеке, сбегают на шею и ключицы. – Вам песок в постели не очень мешает?..

Валентин вскинул на Рокэ недоуменный взгляд лишь секундой позже вспомнив, что тот не сможет его заметить. А затем отвернулся, куснув губу, пытаясь принудить себя перестать, наконец, заливаться краской, как смущенный мальчишка.
- Я, - прозвучало хрипло, пришлось прочистить горло, вышло как-то неловко, - я не... не имел это в виду.
- Безусловно, - продолжил ухмыляться Алва, он явно получал от сцены удовольствие, - вы, надо сказать, и вовсе заговариваетесь. И свидетельствует это о том, что вам сейчас надлежит спать, а не говорить. Вот и займитесь! – и чужие губы ласково коснулись лба там, где секундой раньше пальцы убрали прядь слипшейся челки.

Спать, действительно, хотелось. Благо, плечо никто отбирать не собирался. И Валентин закрыл глаза. Голова закружилась, комната вдруг раздвинулась и покачнулась. Он почувствовал себя маленьким и беспомощным и крепче вцепился в рубашку Рокэ. Стало спокойнее. Но сон почему-то все не шел, невзирая на жуткую усталость….

 * * * * *

- Это что еще за бижутерия? – удивился Порри.
- Рука помощи. Тотктонада дал.
- Кто дал?
- Тотктонада.
- Логично, - кивнул Аесли. – Тот, кто надо, дал то, что надо.
(А. Жвалевский, И Мытько, «Личное дело Мергионы Пейджер»)

Сколько он лежал без движения, Валентин не знал, но когда открыл глаза, было уже темно. И пусто. Будто вымер весь дом – ни Рокэ, ни слуг. Странно. И жутковато. Валентин позвал – но никто не откликнулся, даже свечи не горели в комнате, заливаемой лунным светом сквозь оконные витражи. Надо было встать. Создатель ведает, зачем. Но надо. Встать и найти кого-нибудь.

Странное, цепкое ощущение, что его кто-то ждет, кто-то важный, не отпускало, толкнуло на ноги – и прочь из комнаты, к лестнице, вниз, по коридору… Куда?.. Что за комната? Кабинет? Да. Вот резная темная дверь, из-под нее выбивается полоска света, но странного - не свечи и не камин… Луна? Валентин толкнул тяжелую створку и увидел – да, верно, луна… Серебро лилось в окно волнами, похожими на туманную взвесь мельчайших жемчужинок в воздухе. Или светящихся крупинок соли, может быть. Или просто расшитая серебром вуаль? Это было красиво – черное и серебряное, и никаких больше цветов в просторном кабинете. Черные силуэты мебели, спящий зев камина, львиная шкура на полу, отдернутая портьера, фрезии в вазе на каминной полке… И серебряная лунная пыль на всем этом. Как в сказке. Как в самом безумном и прекрасном детском сне. Сейчас по лунной дорожке неслышно спустится девочка с огромными ясными глазами, и когда она станет танцевать, ее серебряные волосы и серебряные крылья будут звенеть, как капель – или как колокольчики…

Из темноты раздался короткий смешок. Валентин вздрогнул от неожиданности, но не испугался.
- Рокэ?..
Да, он, действительно, сидел у стола, его силуэт сливался с креслом, и только теперь, когда юноша стал вглядываться в сидящего, луна высеребрила черты лица, темные волосы, тонкие сильные руки, сложенные на груди. Смоляные пряди перечеркивают лоб, губы узкие и темные… Безумно похож на Рокэ, как отражение, или как походят друг на друга отец с сыном. Но это не он, нет. Незнакомец поднял раскрытую ладонь и поймал на нее серебряную крупинку. Она замерцала и забилась, как ночной мотылек - крыльями. Потом сияние выровнялось и окрепло, маленькая звезда на полупрозрачной ладони осветила стол, кресло и лицо незнакомого человека. Открытое, прекрасное лицо.

- Buenas noches! /Доброй ночи/
Мужчина улыбнулся и стал еще сильнее похож на Рокэ. Того Рокэ, который умел улыбался, а не усмехаться. Совсем недавно Валентин узнал, что именно он и есть настоящий, живой, без маски…
- Кто вы?..

Вопрос показался глупым, но не спросить было невозможно, это отчего-то казалось очень важным…
- Me llamo Ramiro pero no tiene importancia. /меня зовут Рамиро. Но это неважно/
- Нон комопрандо, - жутко коверкая мелодичный кэналлийский своим северным акцентом, наконец, выдавил Валентин единственное, что помнил. Было не страшно и не тревожно. Было хорошо, спокойно, как будто отец – не покойный Вальтер Придд, а просто, отец, без имени и зримого облика, но любящий и любимый, - положил руку на пылающий лоб. И все прошло.

- No comprendo, /Не понимаю/ - ласково рассмеялся призрак. – Comprendo... Com-pren-do
Валентин улыбнулся в ответ, чувствуя, как где-то в оставленном в спальне теле отпускает перетянутая струна и медленно отступают боль и жар.
- No-com-pren-do. Но я все равно не понимаю…

Собеседник легкомысленно отмахнулся, отчего живая серебряная крупинка спорхнула с его ладони, покружилась немного и села на стол, принялась чистить перышки клювом… Ласточка. Лунная ласточка…

- Oye, - призрак протянул полупрозрачную руку и тронул Валентина за плечо. - Estheramonica.
Лунная ласточка резанула черный воздух крыльями, быстро пронеслась вокруг комнаты, влетела в лунную дорожку и будто увязла в ней, вспыхнула ярко, закружилась безвольно – и на ладонь незнакомца лег цветок. Валентин видел похожие дома, только много, много мельче. Они распускались ранней весной на холмах возле Виборы, где сильнее пригревало первое солнце и быстрее просыхала земля… Крупные фиолетовые цветки, покрытые серебристым пухом листья и стебли… Как же она называлась, эта трава?.. Впрочем, какая разница. Этот цветок был ярко-синим и очень крупным, только того, что стебелек и листики тоже в серебряной пушке…

- Es-the-ra-mo-ni-ca. Esthe-ramonica. Esther y Ramon. Estheramonica, - настойчиво повторял улыбающийся призрак, пристально глядя Валентину в глаза.
Тот кивнул и осторожно прикоснулся кончиками пальцев к синим лепесткам. Пальцы обожгло свежестью и прохладой, как соком мяты…
- Estheramonica. Я понял.

Цветок растаял, а раскрытая ладонь незнакомца протянулась Валентину навстречу, как для рукопожатия. Юноша немного помедлил, не боясь, но и не решаясь, а потом все же вложил свою руку в руку призрака.
- Gracias y perdoneme por la molestia. Le deseo reponerse rapidamente. Todo estará bien. /Спасибо и извините за беспокойство. Желаю вам скорее поправиться. Все будет хорошо/- сказал тот и… растаял.

Валентин отступил на шаг, оперся рукой на спинку массивного кресла – и чуть не упал. Кабинет внезапно исчез, а он сам вдруг проснулся. Там же, где засыпал. Единственное, что было правдой в странном сне – это ночь. И луна, да. Все остальное было по-прежнему – тупая боль в груди, теплое одеяло, запах шадди и горячего вина, плечо Рокэ под головой. Только Рокэ тоже спал теперь. И лицо его было спокойным и таким умиротворенным, каким Валентин его ни разу не видел. Красивый. Невероятно нежный и красивый, без вечной маски презрения и неуязвимости. Валентин был готов часами смотреть на него – такого. Не отрываясь. Но сил не хватило…

Голова опять закружилась, но на этот раз наяву, он поспешно закрыл глаза, и перед сомкнутыми веками вспыхнул хоровод снежинок. Они падали на раскрытые ладони и совсем не обжигали холодом. Они были нежные и пряно, сладко пахли. Валентин поднял глаза и обнаружил вдруг, что стоит посреди фруктового сада. Над невысокими кронами цветущих деревьев висели крупные, в пол-луны, звезды. За ближним холмом вздыхало море, там кто-то смеялся и пел. Юноша шагнул в бархатную темноту и уткнулся в плечо Рокэ, обтянутое легкой шелковистой тканью. Алва рассмеялся, обнял его за плечи и, приподняв пальцами подбородок, заглянул в лицо. И глаза у него были живые и зрячие… По кромке прибоя за плечом Алвы рука об руку шли мужчина и женщина. Эстер и Рамон, понял Валентин и улыбнулся во сне.

назад           Часть Первая           Часть Третья