назад

Роза Ветров

Пролог

Добро должно быть с кулаками.
Лионель сдерживал рвущегося в рысь линарца и почему-то упорно вспоминал эту присказку. В голове была куча мыслей и срочных дел, но все они тонули в одной, странной, зыбкой и вязкой: все кончилось. Теперь – все кончилось. В лужах купались воробьи. И не холодно им ведь. Еще утром ломкий ледок оторачивал воду стеклянным кружевом. Тонкий прозрачный узор напоминал об алатском хрустале и отчего-то о Фердинанде, зимних приемах, золотых винах, пышных платьях и пустых разговорах. Как все просто было тогда: интриговал Штанцлер, Катарина закатывала глазки перед очередным униженным и оскорбленным наследником былой славы, а самой серьезной угрозой казались Вараста да дриксенский флот… Как быстро все меняется. Как быстро.
Старая добрая Ноха.
Раньше здесь ворковали голуби, цвели каштаны, было пусто и тихо, только дважды в день – в полночь и полдень – на высокой колоколенке звонили… Там велись дуэли, миловались парочки и всегда, всегда жили нахальные, почему-то непременно рыжие, коты. Коты напоминали Манриков, голуби – влюбленные парочки, а влюбленные парочки были вечны и неизменны, как сам мир. Кто бы мог подумать, что с приходом нового кардинала парочки разбегутся, их место займут суровые люди со сталью в руках и в глазах, коты тихо исчезнут, как исчезли однажды Манрики, а смирение и благочестие, равно как и милосердие с кротостью, отрастят себе нехилые такие кулачищи.… Создатель завещал своим Детям нести в мир Добро. А Добро, как мы помним, должно быть с кулаками… Все прошло и все изменилось, даже казавшееся вечным. А вот голуби, гляди-ка, остались… И не только у Левия на груди. Курлычут себе, что им будет.
То была олларианская Ноха. Олларии больше нет. Нохарода Раканы  встречала авангард Северной армии  молчанием. Ворота закрыты, на них - стража, за ними – армия. Маленькая, глубоко добродетельная и шибко благословенная Высоким престолом армия в сером…
Все изменилось – и осталось прежним.
Летели в столицу скорым маршем. Знали, что ворота откроют. Эпинэ обещал, друг детства. Или не друг? А разница? Теперь каждый, кто по одну с тобой сторону, - друг. Выходит так, и иначе нельзя теперь, когда замыкается Круг и все тайное становится явным.… Слетают маски.
Эпинэ - не трус и слово держит. Ворота открыли. Круг замыкается, да. Как когда-то Алва сдал столицу будущему сюзерену, так теперь сюзерен открыл ворота вассалу. Забавно. Судьба иронична и - все же - восхитительна, как умная, красивая стерва. Лионель всегда таких любил, а Эмиль в постели предпочитает куколок или тихонь…
Лионель летел в столицу скорым маршем, доверившись старому другу, потому что медлить было нельзя. Горела и умирала страна. Можно заплатить на Изломе Эпох своей жизнью, жизнью близких и друзей, но страна – это слишком. Это и Честь, и любовь, и Долг, и Родина. Слишком дорого – а значит, невозможно. Недопустимо.
Больше всего он боялся, что Раканыш сделает единственно непоправимое - возьмет Алву в заложники. И тогда весь демарш превратится в фарс… В бессмыслицу… Да, Алва у кардинала, а не в Багерлее, да, в Ноху добраться труднее, но… У подлости длинные руки, особенно если она найдет себе достаточно продажных и бесчестных… А она найдет. Уже нашла, иначе бы Оллария не пала.
Лионель знал, что, если придется, Алвой он сможет пожертвовать. Сумеет. Пересилит. Но мочь и хотеть – очень разные вещи и не только в том смысле, который имеют в виду пошлые армейские шуточки на эту тему. Надо было спешить. И успеть, непременно успеть! Успели. Кардинал выстоял, не дрогнул. Ноха тоже выдержала. Осаду. Настоящую. Что спасло старое аббатство-крепость от равнения с землей и залития кровью по верхушки старых каштанов – Леворукий знает. Или Создатель. Кто уж тут уместнее и вернее. Стойкость «серой» гвардии, нежелание гарнизона города больше служить Раканышу, сама Судьба, авторитет Левия, гений находящегося внутри Алвы – теперь не важно. Ноха выстояла. Хвала всем Силам. Молодец, кардинал. Не все святоши одинаково бесполезны и глупы, а…
А на сердце как будто играла «Вдовья слеза». Хотя он не пил. Но столько месяцев напряжения и ожидания, такой решительный и резкий рывок – как разом вынырнуть из глубины. Потому голова и кружится. Ну, вот и все. Вот теперь, теперь…
Копыта застучали реже, отряд останавился. И что? Кричать, как оголтелая сорока: это мы, свои, не стреляйте - откройте?.. Идиотизм. Почему было не подумать об этом раньше? Да как-то мелочью казалось, право слово… Так ведь, и правда, – мелочь.
- Теньент!
Понятливый порученец тронул шпорами бока серого рысака и подъехал к тяжелым, темным, молчаливым воротам. Мореное дерево обито железом, а железо кое-где порыжело и запорошилось: ржавчина или кровь? Юноша-офицер ударил по окровавленным доскам, ворота отозвались гулко и басовито: «Бам-м-м»… Набат, колокол или только падает с сердца тяжеленный камень?
- Эй, на воротах! Маршал Савиньяк желает видеть кардинала Левия!
Сначала тихо. Потом – шевеление и глухие голоса. Да неужто…Смотровое окошко – а вернее сказать щель, узкая, как бойница, – открывается, на миг являя проблеск чего-то серого и пасмурного даже в это чудесное предвесеннее утро, полное солнца и ветра в высоте.
- Ну, если очень хочет!..
Скрипит засов, надрывно взвывает собака и тут же срывается на радостный лай. Им рады. Вот как.
******
Крылатого могила исправит?.. Как же! Алву едва ли изменили Багерлее и Ноха. Разве что стал чуть бледнее, чуть тоньше профиль, чуть неувереннее движения, как будто долго спал или не ел. А впрочем, полно, когда это на Рокэ могли сказаться подобные мелочи! Это вам не простой смертный! Еда и сон нужны Первому маршалу лишь настолько, насколько они у него есть.
- Доброе утро, маршал! Станете так кричать – перебудите в округе все живое и, вполне вероятно, половину павшего. Его здесь хватает!
Моро, предусмотрительно доставленного Эпинэ из Та-Раканьих конюшен, не удержали – вырвал из рук конюха повод, рванулся к хозяину, к другу. Уткнулся мордой в поднятую навстречу ладонь. Мелькнула шальная мысль: с таким конем Рокэ и собаки не надо.
- Доброе утро, герцог! Боюсь, мне придется рискнуть и продолжить орать. Нахожу это потрясающе эффективной мерой. Я звал Левия, пытаясь добраться до вас, а получил вас, минуя всевидящее кардинальское око, - усмехнулся Лионель, стараясь не смотреть на маршала и не показать, каким облегчением стало, наконец, видеть залог спокойствия и благополучия Олларии в строю, готовым держать и защищать, разделять и властвовать.
- И вообще, Рокэ, что вы до сих пор здесь делаете? Вас заждались во дворце. У ворот, как это приятно звучит, Олларии оббивает копыта здоровенный морисский отряд, Альмейда трижды самолично примеривался к воротам, а Ноймаринену не терпится, наконец, избавиться от регентских полномочий, чтобы вернуться к своим обожаемым понятным и контролируемым делам на Севере. Так что я, как видите, привез вам «особое» приглашение.
- И опять ни минуты покоя, - усмехнулся уголком губ Алва, проводя по морде всхрапнувшего мориска ладонью, - может, пойти попроситься обратно в Багерлее? Там сейчас жарковато, но, боюсь, в нынешнем состоянии меня устроит и это.
И Первый маршал, отвлекшись, наконец, от созерцания плюща, увивающего стену аббатства, встряхнулся, стремительно шагнул в сторону, зарылся рукой в гриву, подтянулся и оказался в седле, идеально ровный и незыблемый, хуже всякого Окделла. Обернулся зачем-то на заплясавшем Моро, удержал мориска на месте, - и показалось ерундой все надуманное в первый момент. Чтобы Алва устал или не выспался? Да чушь! Вот только что же его беспокоит? Ждет чего-то? Встречи, засады, знака? Отчего упрямо избегает встречаться взглядом?
- Что-то не так? – ничего глупее в голову не пришло.
- Это я у вас должен спрашивать, господа, - серьезно сообщил владыка Кэналлоа. - Но думаю, если где-то и горит, то уже явно не здесь.
Он еще раз неизвестно зачем обернулся, не двигаясь с места, а потом, наконец, обратил к Савиньяку лицо, полускрытое упавшим на глаза косым крылом темных волос. Усталое, сосредоточенное на чем-то понятном и видном одному только Алве.
- Вы не возьмете повод Моро, Лионель? – спросил неожиданно он все так же задумчиво. Кони рвались с места, нужно было ехать, но Первый маршал Талига думал о чем-то своем, и подстать тому были его просьбы. Или все же приказы.
- Какого демона, Рокэ? Зачем?
- Демонов, господин маршал Северной армии, нужно всегда называть по имени. Тогда они уйдут, и перестанут докучать... А впрочем, остается надеяться, что большая часть демонов у нас позади. Однако вам все же придется взять повод. Потому что каждый должен делать именно то, на что он способен.
И в первый раз за все время Алва поднял голову и обратил к Савиньяку взгляд неестественно синих глаз. С незряче расширенными зрачками.  У Лионеля пропало всякое желание спорить. Он покорно принял повод, переждал короткую перепалку-перефыркивание Моро со своим линарцем, и двинулся прочь от Нохи, не смея оглянуться.
*****
- Герцог, скажите, Вам настолько разонравился сад? – пальцы левой руки гладят эмалевого голубя, будто птица живая и теплая, ластится. Правая рука трогает бокал. Алва смотрит куда-то за окно, там капель и солнце. Задумчивость, по-видимому, располагает к любезности, хотя с кардиналом Алва любезен почему-то почти всегда. Уважает, что ли? Лестно, но сомнительно.
- Выпьете вина?
- Пожалуй…
- А вы- не образец воздержания.
- А вы  не ответили на вопрос.… Вам совсем разонравился сад? Он маленький, да, но нынче весна, знаете ли, отчего вы совсем перестали гулять? Даже брат Пьетро заскучал уже без Ваших вечных испытаний его смирения и веры…
- Весна, говорите? – тонкие пальцы открыли темную бутыль, придержали бокал и темная струя зазмеилась по хрустальной стеночке. Рокэ любезно пододвинул бокал по столику к гостю, и кардинал на мгновение растерялся, удивленно приподнял бровь: зачем так?.. Потом понял – не доверяет. Не Левию, но слугам. Пара простеньких бокалов, хранящаяся в корзине с бутылками, надежнее, чем каждый день отмываемый чужими руками хрусталь… Хотя смысл? Если яд, то его гораздо проще поместить в вино…
- Весна – это замечательно, Ваше Высокопреосвященство.
- Вот именно. Так что же держит вас в этих уютных, но тесных стенах? Вы ведь тут каждую щелочку за зиму выучили, бьюсь об заклад.
- Не стоит. Вы правы. А спор, лишенный оппонента, становится пошлостью.
- Согласен.
Алва усмехнулся краешком губ, привычным жестом провел руками по глазам и задержал их у лица, будто прислушиваясь.
- Герцог, как ваша голова?
- Моя голова? Дешевеет, должно быть. Неуклонно с того момента, как господин в белых штанах любезно меня помиловал….
- Или с тех пор, как вы сами сюда вернулись?..
Небрежное движение плечом:
- Невелика разница.
- Для вас – возможно, со стороны – велика весьма.
- Правда? Что ж, значит, хоть что-то будет в должной мере оплачено…
- О чем вы?
- Неважно… - Алва взял бокал и поднес к губам, но пить не стал. Неужели, у него бессонница? Или истощение? С чего бы? Хотя вот именно…
- Герцог, Вы опять ушли от ответа. Как насчет ваших головных болей. Только не говорите, что это пустая подозрительность, и  мне показалось…
- Вы наблюдательны, - досадливо морщится. Или просто усмехнулся? – Боли прошли, благодарю.
- Это наполняет мое сердце радостью.
- Вы говорите, как гоган.
Что можно узреть за низким решетчатым окошком? О чем можно так задуматься, чтобы казаться столь отрешенным – и сонным? Что можно узнать или понять внезапно, спустя три месяца, чтобы в один момент стать врагом человека, с которым вполне любезно обращался до сего дня? Или это отвращение, презрение, когда нет сил совладать с собой и посмотреть собеседнику в глаза?.. Или такая апатия вдруг отчего-то?..
- Герцог?
- Да?
Левий взял со стола чернильницу, недолго повертел в руках и разжал ладонь. С жалобным звоном стекло разлетелось, оставив на натертых восками досках некрасивое черное пятно, которое уже никому и никогда не смыть.
- Ох, герцог, простите. Я пришлю Вам другую пару бокалов. И другое вино, разумеется.
Молчит, отвернулся, отросшие длинные пряди рассыпались и скрыли глаза.
- Вы плохой актер, господин кардинал. Но прекрасный политик. А стратег, уж простите, посредственный. Вы зря пожертвовали чернильницей.
- Извините... мне показалось…
- Не показалось. Но я все еще прекрасно слышу. Отличить хрусталь от аптекарского стекла… - небрежный взмах изящной кисти.
Рука впилась в эмалевого голубка с такой силой, что на ладони едва не проступила кровь.
- Вы…
- Да, и что? Только обойдемся без истерик, вы не дама, а я не в настроении выполнять за вас вашу работу. Утешение скорбящих – не мой конек.
Холодное бешенство – или горечь – или отчаянье... Что?...
- Как? Когда? Кто?
- А вот супрем из вас бы вышел достойный. Вы умеете задавать вопросы.
Нет, все же, бешенство.
- А вы умеете на них отвечать?!
Закричал. Ох. Давно ни на кого не кричал…
Герцог даже обернулся, наконец, к собеседнику, бровь удивленно поползла вверх:
- Яд. Вытяжка пурпурной опии. В Багерлее. С водой. С вином. С едой... Вам все еще нужен последний ответ?..
- Создатель милосердный…
- Ну что вы, господин кардинал. Яд и кинжал – орудия трусов и глупцов. При чем тут ваш Создатель…
Невозможно выдержать этот взгляд. Именно теперь – невозможно. Синие, огромные, прекрасные глаза. Слепые. Шагнуть в дверной проем, как в пропасть. И всю ночь смотреть в огонь и пить шадди, запершись в кабинете. А что еще делать, если даже молиться о спасении грешных душ  не выходит никак. Всепрощение – удел Создателя, а люди слабы, им не дано…
*****
Копыта звонко стучали по камням. Мостовую медленно заливало ласковое весеннее солнце. Кони шли шагом, совершенно не отвлекая маршалаСеверной армии от навязчиво бьющейся в голове мысли. Лионель трижды успел порадоваться, что взял с собой отряд, потому что сам он сейчас пропустил бы самую нехитрую разбойничью засаду, проглядел бы даже наспех поваленное поперек дороги дерево. Но путь был чист, гвардейцы королевского эскорта окружали их с Рокэ надежным, как скалы, кольцом, и маршал невольно вздрогнул, когда посреди очередной улицы за спиной раздался отрешенный, задумчивый голос:
- Пошлите людей прямо отсюда, Лионель. Кого-нибудь, чьей выдержке вы верите больше, чем своей. Пусть сторонников Альдо Ракана, плененных при штурме, охраняют. Самосуд и расправа – методы господина в белых штанах. В Талиге подобное недопустимо.