назад

Не время для войны


Автор: Лалайт, Эндис
Бета: нет
Жанр: эээ... что могло бы быть, но чего не будет
Рейтинг: G
Герои: Руперт фок Фельсенбург, Олаф Кальдмеер, etc.
Дисклаймер: AU! OOC, ЭТО АНГСТ
Саммари: сиквел к "Когда воротимся мы в Дриксен". Герои снова в Хексберге. Что дальше?


Олаф стал приволакивать ногу. К весне зажил вывих, заработанный при падении с виселицы, зажили ссадины, и даже перелом на стопе зажил. А ногу он почти не чувствовал. Другую, здоровую.

Низкий, кругленький, с седыми суровыми бровями, врач-бергер, который пользовал рану Руперта, в ответ на прямой вопрос пожал плечами и вздохнул:
- Его ноги здоровы. Обе. Очень повезло с такими повреждениями, без последствий. Это от головы. Такое иногда бывает, в мозгу лопается крохотный сосудик – раз – и все. Иногда человек умирает, иногда теряет речь или способность двигаться, иногда сходит с ума. Господину Кальдмееру еще повезло. Это был, действительно, маленький сосудик. Впрочем, хромота еще может пройти…

- Никогда такого не видел, - задрал смоляную бровь Бешеный. Он сидел на подоконнике, поджав одну ногу под себя.
- Неудивительно, господин вице-адмирал, - поклонился бергер. – Люди вашей профессии до таких болезней не доживают. Всего доброго, я зайду послезавтра.
Рана, кстати, тоже зажила. Только жутко чесалась бело-розовая звездочка шрама, да иногда глубоко внутри, в груди, саднило и горело. Ну, еще оставался кашель. Врач говорил, это легкое так заживает. Тяжелый ночной кашель с капельками крови и лихорадка временами. Вот и вся беда.

В доме у Бешеного было все так же, тихо, уютно и странно, почти мимо воли, весело. Только слуг стало больше, что ли – раненых-то двое. Впрочем, какие уже раненые…
Олаф больше молчал и больше молча улыбался. Руперту иногда казалось, что вместе с крохотным сосудиком в голове у адмирала лопнула какая-та струна, заставлявшая его держать спину - прямо, подбородок – высоко и ни перед кем не опускать глаз.

Иногда он уходил надолго куда-то в ледяной, звенящий капелью день. Возвращался тихий и потерянный какой-то. Руперт долго не мог понять, что не так с обожаемым адмиралом. Потом понял. Долг и гордость ушли. А заместить их было нечем. Поэтому явилась тоска. Глухая, долгая, как дриксенская зима. Тоска не по прошлому – Ледяной Олаф, действительно, умел достойно принимать поражение – тоска по будущему. Без моря, без парусов, без ветра в лицо и без дома.

Впрочем, нет. Корабли – вот они. Спят на серых волнах залива, паруса сложили, как усталые птицы крылья, и спят. И ветер есть, и море. Только все это – чужое. Не для них это все.

Руперту легче давалось жить дальше. Он не думал про завтра. Очень старался не думать. А веселый хозяин дома с искоркой безумия в глазах, его гости, которые всегда были в доме, независимо даже от наличия в нем хозяина, - все они так увлекали и удивляли юношу, что «не думать» получалось вполне сносно. Особенно днем.
По ночам приходил с моря шторм и стучал в окна тараном ледяного ветра с пригоршней смерзшихся сосулек. По ночам грудь сдавливал огонь, рождавшийся где-то внутри, на месте зажившей раны. По ночам бывало не вдохнуть и страшный, удушливый кашель скручивал тело в тугой жгут. Руперт царапал сведенными судорогой пальцами горло, не мигая, смотрел в закрытое ставнем окно и понимал, что «завтра» не будет. И ничего не будет вообще.

Потом приходил непременно Вальдес, непременно заспанный и непременно в одном носке. Поил его горячим и горьким, пару раз надавал пощечин, когда Руперт слишком долго не мог вдохнуть.
Способность дышать возвращалась, а вместе с ней – вера в «завтра». В любое, абстрактное, но непременное.
Так кончалась зима.

А с первыми капелями в заснеженном, ветреном мирке с названием «Хексберг» что-то сломалось. Раз – и все, вдребезги.
Сначала из дома Вальдеса очень тихо, с улыбками, исчезли все гости, кроме них с адмиралом. Исчезли недалеко, через пару кварталов, в дом господина фок Лаузена. С ним Руперт даже успел познакомиться как-то раз…
А на следующий день спустившийся к завтраку Руперт столкнулся на лестнице с мальчиком. Темноглазым, улыбчивым, с очень пристальными, умными глазами. За ним шла женщина с маленькой девочкой на руках.

Капель на окнах мансарды набирала силу. Слышно было, как на улице хохочут талигские моряки, толпой разбредавшиеся из форта по домам, где квартировали зиму:
- Эй, Ротгер! Ты, говорят, за ночь троих родил?
- Четверых, - задорно отзывался Бешеный уже из дверей дома. – Один весь в шерсти!
И трепал по ушам веселого белого пса, выбегавшего навстречу.

Весна врывалась в дом солнцем, запахом мокрого меха и соленым ветром. Где-то за горизонтом вскрылся лед.

В один их таких солнечных, ветреных дней Руперт видел из окна своей комнаты, как стоявший на крыльце Олаф наблюдает за детьми Бешеного. Младшие девочка и мальчик извалялись в снегу с головой: строили снежный форт. Старший мальчик наблюдал за ними строго, с высоты своих двенадцати лет и улыбался с тихой гордостью. Ледяной усмехнулся, покачал головой и пошел куда-то вниз по улице, в сторону порта. На свежем, последнем, наверное, снегу за ним оставались странные следы: точка от здоровой ноги, а от второй - длинная запятая. Пропадал адмирал целый день и не вернулся к ночи. Встревоженный Руперт накинул подаренный съехавшими к фок Лаузену фельпцами теплый плащ и вышел в ночь.

Вальдес нагнал его уже за порогом. Поймал за локоть, посверкал глазами в темноте и впихнул в руки пыльную бутылку чего-то темного. Ничего не сказал, хлопнул по плечу и умчался в дом. Из гостиной слышался ласковый женский смех и детские голоса.

Руперт шел по холодному городу, пинал на ходу мелкие камешки, показавшиеся из-под снега: к вечеру началась оттепель. И думал о пирогах, свечах, горячем вине с пряностями, запахе яблок и корицы, царившем в доме бабушки в такие вечера. Ему было тошно.
Над портом висела большая белая луна и высился черный лес мачт и такелажа. Юноша окликнул случайно встретившегося моряка – судя по форме, офицера – и спросил, не видел ли тот дриксенского адмирала цур-зее. Офицер помолчал, разглядывая светловолосого юнца в фельпском плаще. Потом молча кивнул на здание комендатуры военного порта.

У Руперта сжалось сердце от странного предчувствия – не беды, не горя, но чего-то очень большого и очень тяжелого впереди.
Скрипнула оббитая железом дверь. В лицо дохнуло теплом, запахом старой бумаги и чернил, сладковатым ароматом пороха и потертой кожи. Было очень тихо. И пусто.
Растерявшегося юношу спас одинокий, отдаленный отсвет на лестнице. Где-то горели свечи, и была открыта дверь комнаты, очевидно. Он поднялся по стертым каменным ступенькам на второй этаж.

В просторной комнате, заставленной стульями, столами, заваленной бумагами и завешенной картами, у окна сидели двое. Два стакана, несколько бутылок и тишина во всем доме. Молча пьют только с заклятыми. Друзьями или врагами. Молча пьют только с тем, кого понимают без слов.
Адмирал Альмейда, большой, усталый, спокойным тяжелым взглядом посмотрел на Руперта и кивнул:
- Заходи. Садись.
Олаф отвел взгляд от полного кровавым вином стакана, и Руперт понял, что оба адмирала совершенно трезвы
- Садись, Руппи. Есть разговор.
Юноша заморожено кивнул и подтащил к их столу колченогий табурет.
- Кэнналийское. Вальдес раздает запасы. Видать, и правда, скоро весна, - задумчиво сказал адмирал Альмейда, отбирая у растерянного Руперта пыльную бутылку. Налил в неведомо откуда взявшийся третий стакан и внезапно веско проронил:
- Фок Фельсенбург, вы хотите домой?

Хочет ли он домой…
Худенькие черемухи в цвету. Дворцовый парк в нежно-зеленой дымке. Бабушкины руки, по-старчески узловатые, пахнущие пудрой и холодной водой. Копыта породистых рысаков, высекающие искры из каменной мостовой. Брызги холодного дождя, туманы в середине лета и долгая промозглая осень восемь месяцев в году…

- Вы собираетесь снова выдать нас за выкуп?
Олаф вздохнул и усмехнулся. Альмейда посмотрел искоса, что-то прикинул, покачал большой головой:
- Не «нас», а вас лично, молодой человек. Господин адмирал остается. Это во-первых. А во-вторых, еще раз вас не спасет даже чудо, думается мне. В любом, даже самом верном отряде, высланном вас встречать, найдется человек, верный его высочеству Фридриху. А больше и не надо. Один человек, одна пуля. Надеюсь, вы не тешите себя фантазией, что ваше ранение – лишь случайность?
Руперту стало холодно.

Выстрел, обжигающая боль, вскрик, беспамятство.
Холодные глаза принца Фридриха, плотно сжатые тонкие губы. Ходить по лезвию ножа.
Руперт опустил голову.

В комнате было очень тихо. Альмейда молча смотрел на него, Олаф поглаживал шрам и пил кровавое вино. За окном спал город Хексберг, а за ним – море подо льдом.

Подо льдом… «Ноордкроне», «Западный ветер», «Счастливый случай»… Подо льдом. Зеп, фок Шнееталь, Бюнц, Доннер и тысячи, тысячи приятелей, знакомых, чужаков. Подо льдом. А Бермессер и Хохвенде, мерзавцы… В Эйнрехте, где скоро будет пахнуть тополиными почками и сиренью… Где будут смеяться женщины и кружиться в танце на балах. Где будет лето и будет осень, где будет бабушкин дом и булочки с корицей в таверне у Ратушной площади. Где никогда больше не будет тех, кто остался на дне залива. Просто потому что Фридрих хочет на трон, а значит, хочет войны. Просто потому что Готфирд боится Фридриха…
Он поклялся. Он лично поклялся фок Шнееталю. Не Олаф, он сам. Шнееталю, остававшемуся убивать, а не умирать.
Подо льдом…
Готфрид должен услышать правду. А потом…

- Да, Руперт, - кивнул Олаф и вдруг улыбнулся, очень тихо, очень грустно. – Ты понимаешь. Я могу вернуться в Дриксен еще раз. И умереть еще раз. Но Готфирд уже сделал выбор – не в мою пользу. Он не услышит меня. Впрочем…
- Впрочем, - тут же вмешался Альмейда, - мне казалось, что вы уяснили: речь идет только о Фельсенбурге. Вы остаетесь здесь.
- Но… - попытался возразить Руперт.
- Но это не обсуждается.
Невозможно было спорить с этим человеком. И вроде бы они с адмиралом уже и не совсем пленники, но... Чужая земля, чужая власть, чужие люди…
Он посмотрел Ледяному в глаза. И почувствовал себя на мгновение так, будто качка, и палуба уходит из-под ног.
- Я должен ехать. Вы простите меня, мой адмирал?..
- За что?...
- Мне придется покинуть вас…
- Ты оставишь меня жить дальше. А вот ты…

А вот он… Готфрид не поднимет руку на родича. Это раз. Фок Фельсенбурги – влиятельный род и графиня Штарквинд уж всяко его сумеет защитить. Это два. Руперт – только адъютант. Командовал Кальдмеер, и Кальдмеер уже повешен. Это три. Можно ехать. Кесарь примет его хорошо. Кесарь выслушает то, что должен услышать!
Но создатель милосердный. Фридрих… Если полетят головы Бермессера и Хохвенде… его позиции, мягко говоря, пошатнутся. Власть должна меть опору на армию, особенно если эта власть лишком торопится стать верховной.
Значит ему, Руперту, скорее всего, просто не дадут добраться до Готфрида.
Заныла грудь. Дышать стало тяжело и жарко. Один человек, одна пуля. Сколько у него шансов добраться до дворца? Десяток на сотню? Сколько шансов, выйдя от кесаря, прожить еще несколько дней? И того меньше, Создатель милосердный...
Это смерть. Ощутимая, как порыв ветра и зримая, как туман. Тебе _предлагают_ вернуться. Выбор есть, но не из чего выбирать... Подо льдом.. Подо льдом…
Поднять голову и встретить ее достойно. За всех, кто остался на дне залива чужой жаждой войны и власти. За друзей, приятелей, незнакомцев. За Ледяного, который дважды спасен врагом, который научился улыбаться тихо, который непременно излечится от хромоты… За себя, за свою Честь, за право зваться Человеком, демоны раздери…

Кажется, ему что-то еще говорили. Олаф осекся и умолк почти сразу. Он знал, что такое долг и что такое взойти на эшафот он тоже знал. Адмирал Альмейда долго пил вино и молчал, потом долго говорил что-то ровным низким голосом. Потом мотнул тяжелой головой и сжал юноше плечо железной ладонью:
- Навигация откроется еще не завтра. Возвращайтесь к себе, ложитесь и крепко спите. У вас порядка месяца впереди. И помните. Вы никому ничего не должны. Кроме себя самого.

Кроме себя самого…

Руперт кивнул, прощаясь, и вышел. Быстро-быстро по ступеням вниз. И прочь.
На улице светало – и снова штормило. Вкусно пахло свежим хлебом, наверное, от пекарни через квартал. Восточный окоем розовел и золотился, медленно и сонно. Значит, утро снова будет солнечным. Весна. В сапогах хлюпало, пальцы ног мгновенно замерзли. Кожу на скулах стянуло: из жаркой и душной комнаты сразу на холод. От ветра слезились глаза. Тяжелые веки слипались от вина и бессонной ночи. В окнах дома Бешеного горел одинокий огонек: кому-то не спалось. Руперт толкнул тяжелую дверь и шагнул в уютное, домашнее тепло.

Мучительно хотелось жить.

the end

назад

Сайт создан в системе uCoz
Сайт создан в системе uCoz