Утро было прекрасное. Цветные флажки на шпилях, голубое небо, лужи на промерзшей гальке - оттепель. И ветер. Хороший ветер, теплый. «Кэнналиеец», о чудо, среди зимы. Почему-то ему всегда везло на нелепости: хорошая погода – а надобно умирать.
Взойти на эшафот, удивиться пустой помпезности момента – и пустоте в глазах солдат. Что делать ребята, подневольные вы люди.

Форт Святого Адриана. В начале осени отсюда уходили на Хексберг… ирония судьбы – или неуместная колкость со стороны Бе-ме. Ах, простите, господина новоявленного адмирала цур зее Вернера фок Бермессера, конечно. Сияющий адмирал возник из ниоткуда с немаленьким отрядом солдат где-то через час после нападения на их «эскорт». Олаф даже обрадовался ему: рана Рупперта была опасна, и срочно требовался врач. Откуда Вернер так быстро узнал о случившемся и как умудрился доехать в мгновение ока, Кальдмеер задумался гораздо позже, когда ворота форта святого Адриана с недобрым скрежетом могильной плиты захлопнулись за ними. Почему не в Эйнрехт? – Приказ кесаря. Почему Рупперта никто не встретил из многочисленных родственников? – Приказ кесаря. Вы предатель и дезертир, Олаф Кальдмеер, вы приговорены к повешенью! – Приказ кесаря?..

Вот такой нелепый конец. Родина дала ему честь, долг, службу, даже карьеру. Друзей, корабль, команду. Минувшая осень и фрошеры отобрали это все одним махом. А потом была странная зима – тихая, медленная, с горячим вином, смехом, разговорами на чужом языке, со странными врагами, которые были честнее и лучше большинства потерянных друзей… С теплым домом… Нет, с Домом. Потом Большая Полтика в лице Талигского Регента отобрала и эту странную иллюзию. Но вернула родину. Да только родина встречать не захотела. Предатель и дезертир… Простите, все, кто обрел свой последний покой на дне Хексбергского залива. Все, кому обещал голову Бермессера. Плохо легли карты. Не успел. Не вышло. А платить придется жизнью. Ну что ж. По справедливости. Вперед.

На голову накинули мешок. Господин адмирал цур-зее фок Бермессер не хотел смотреть осужденному в глаза… Кто бы мог подумать. Неужели, это останки совести трепыхнулись в гробу?

Душная тьма, пахнущая пылью и пенькой, обняла Олафа, на шею легло невесомое и тугое кольцо, потом было ленивое «Давай» со стороны господ гарнизонных офицеров, твердь рванулась из-под ног, больно рвануло заломленную шею, передавило горло и очень скоро от удушья потемнело в голове. Потом Олаф услышал, отдаленно и глухо, как будто мир уже остался по ту сторону тяжелой плотной двери, как ударила где-то на рейде тяжелая корабельная пушка, и еще одна, и Олаф улыбнулся, думая, что услышать в смерти такие родные звуки – хороший знак. Потом, уже совсем заглушенный тьмой, удушьем и мукой, грянул выстрел, и Кальдмеер понял, что все наконец-то кончилось: боль сменилась чувством полета и покоем. Потом короткий удар, будто с реи об воду, и еще один – сверху. Ах, да, это обрушилась, искрошенная пушками «Франциска», мачта «Ноордкроне»….


* * * * *
Когда душа, наконец, кое-как справилась с шоком расставания с телом, и осознание бытия вернулось к ней, Олаф понял, что находится в кромешной темноте. Что-то гулко бухало и стучало и перед глазами, если, конечно, у души есть глаза, в кромешной темноте вспыхивали звезды. Олаф никогда не думал, что смерть легка. Страшно болела голова и это казалось очень странным, ведь души, как учит «Эсператия» бесплотны. Впрочем, покойный адмирал тут же осознал собственную ошибку: ведь Закат грозил грешникам аккурат тьму и пытки. А какие пытки, если боли нет. Что ж, значит и за гробом голове его суждено – болеть. В общем, ничего удивительного. Несколько обидно, но чего он ждал? Рассветных садов? Так ведь, действительно, не безгрешен… Он постарался смириться с головной болью и стал ждать, что будет дальше.

Ждать долго не пришлось, раздавшийся из душной темноты голос был странно знаком, но, в общем-то, почему и нет?
- Олаф Кальдмеер?
- Это я, - спокойно, с достоинством, откликнулся покойный адмирал.
Это Совесть, понял он. Все правильно, перед своею Совестью в первую очередь придется держать ответ за все. Не она ли – око Создателя в душе…
- Вы бесчестный человек, господин адмирал цур-зее! – тут же возопила совесть голосом Ротгера Вальдеса. - Вы столько мне должны, и решили помереть?? А долги?
Олаф вздохнул. Ну да. Теперь будут приходить кредиторы. Почему последний из них пришел первым? Может, как жизнь перед глазами, размотается клубок от конца в начало. А может, Вальдесу он должен больше всех – не только жизнь, но и покой. И сокрушительное ощущение обретенного дома…

- Простите, Ротгер. Я, кажется, даже не успел толком вас поблагодарить. А как вернуть такой долг я совсем не представляю. Вы в полном праве винить меня. И все же, спасибо. За все.
Совесть озадачено промолчала, потом поинтересовалась осторожно:
- Олаф, вы... в порядке?
- Я не знаю, говоря по чести, - растерялся Кальдмеер, - как должно себя чувствовать душе, отделенной от тела, но в целом, неплохо, благодарю.
- Опять по голове, да? – вздохнула Совесть, и какая-то неведомая сила встряхнула мир вокруг. Голова закружилась, душу новопреставленного адмирала обдало свежим морским ветром, и он подумал, что, видимо, верно раскаялся в представленном Совестью грехе: если есть морской ветер в лицо – то это уже не Закат. Значит, не в Пекло отправит его Первый Суд. Рыбу не казнят утоплением…

Олаф обнаружил себя на дне неглубокого темного тоннеля, в конце которого, вверху, ширилось невыносимое для грешных глаз сияние. Вспомнился – тоже покойный – фок Шнееталь и его рассказ о страшной ране, получив которую капитан оказался даже за гранью смерти на несколько мгновений… Да-да, так он все и рассказывал: туннель, голоса и Свет…
Олаф почувствовал слезы на своем лице и великую Благодать, льющуюся прямо в душу из горней выси. Через несколько мгновений – хотя есть ли мгновения в Вечности? – из сияния и Благодати соткался знакомый силуэт. Глаза Ротгера Вальдеса были печальны и встревожены, но на дне их плескалось тепло, странным образом уверившее Олафа, что теперь все будет хорошо… Сияние лилось из-за плеч коленопреклоненной фигуры Бешеного, и Кальдмеер был рад, что встретить его на пороге Того мира пришел именно он… Но вдруг печальная, тревожная мысль посетила новопреставленного адмирала:
- Вальдес.. Вы умерли?..- спросил он, мучаясь и сочувствуя всем сердцем подлунному миру, утратившему так много с уходом Кэнналийца.

Бешеный поглядел пристально на свои сапоги, подвигал плечами, будто за ворот ему попало, что-то холодное и щекотное, потом тревожно поднял брови, повернулся к Олафу спиной и спросил:
- У меня из сзади ничего не торчит?
- Нет, - удивленно отозвался Кальдмеер.
- Тогда не умер! – отозвался тот и просиял, сделав Горний Свет еще теплее и радостней.
- Странно.
- Я тоже так думаю, – доверительно отозвался Бешеный. – Может, все же, подниметесь сюда? А то у вас там грязно и неудобно.

Олаф честно постарался. Он мучительно напряг память, и во все еще раскалывающейся голове всплыли строчки «Эсператии», повествующие о душах, парящих в Рассветных садах, подобно ангелам… Воспарить не получалось, хоть плачь. Потянуться всем существом к заинтересованно рассматривающему его Вальдесу – можно, а вот вслед за этой мыслью взлететь…

- Не получается, - честно ответил он, взмокнув от тщетных попыток.
- Ага, - обалдело кивнул Бешеный, - ничего, сейчас мы что-нибудь непременно придумаем.
И растворился в ликующем сиянии.
Вскоре оттуда же, сверху, соткались две фигуры, во истину Мощь и Сила были им имена. Ангелы снизошли к нему, вниз, грохнув чем-то деревянным и стальным и поминутно поминая Леворукого. Олаф никогда не мог предположить, что ангелы бранятся, как торговые боцманы… Но они, действительно, подняли его, с великой осторожностью и заботой, приговаривая уверенно и успокаивающе:
- Ничего, ваш-благородие, щас вытащим, все будет в лучшем виде, не извольте сумлеваться…

Кальдмеер кивнул и коротко поблагодарил. У ангелов были теплые и могучие человеческие руки, и это прикосновение – твердое, живое – было дороже всех утешений сейчас.
Они, действительно, подняли его туда, наверх, в свет. Он зажмурился, побоявшись почему-то ослепнуть. А когда открыл глаза, обнаружил себя… сидящим на краю эшафота во внутреннем дворе форта Святого Адриана…

Кто-то накинул на плечи еще теплую кожаную куртку, кто-то сунул в руки фляжку. Олаф бездумно отхлебнул и не почувствовал ничего. Только через несколько долгих мгновений, потраченных на растерянное оглядывание серых каменных стен, он понял, что вокруг все плывет не само по себе, а потому что от крепости напитка перехватило горло, и он забыл дышать. Адмирал закашлялся, жадно глотая мокрый холодный воздух. Пахло порохом, кровью и морозом. Жизнью.

Снова ударила корабельная пушка. Порыв ветра погнал по утоптанному плацу пыль и щепки. У самых своих сапог Олаф вдруг обнаружил темную быстро густеющую лужицу. В двух шагах от эшафота лежал изрубленный труп, в нем с трудом удалось узнать начальника их с Руппертом «эскорта», капитана фок Вилле. Кальдмеер поднял голову и еще раз оглядел двор.

Мертвых тел было немного, в основном, у ворот и у дверей арсенала, где во время казни
стояли гарнизонные офицеры.
Солдаты и матросы, безоружные и растерянные, казалось, не находили себе места, шарахались от редких выстрелов и от людей в талигской форме. Фрошеры? Тут?.. Происходящее походило на безумие, нелепый сон, бред или дело рук Ротгера Вальдеса – на что угодно, но не на смерть. Олаф ущипнул себя за ладонь. Рука отозвалась болью. Тупо ныла, приглушенная спиртным, голова. Было холодно, мокро, саднило горло, болело все, что вообще может болеть, - и это было восхитительно. Как и серо-голубое зимнее небо, и солнце в редких пушинках высоких облаков.

- Жив, - пробормотал Олаф и растеряно поглядел на свои руки. Руки дрожали.
- Добро пожаловать обратно в наш хреновый мир, - раздалось рядом знакомое, насмешливое.
Кальдмеер вскинул голову и рядом с собой увидел Вальдеса. Тот оценивающе оглядывал бывшего адмирала и морщил нос.
- Вальдес…
- Ага!
- Откуда стреляют?
- Из пистолетов, - уверенно сообщил Ротгер, окончательно уверяя Олафа, что этот мир более, чем знаком и нормален.
- Тяжелые пушки бьют…

- А-а-а, это «Астэра»! На рейде, гоняет ваших сторожевых. Ну, не ваших, а ихних, - Бешеный ткнул пальцем в кучу тел в офицерской форме.
- «Астэра»? Здесь? – Олаф определенно был жив и определенно сходил с ума… вот так дела.
- Здесь. И мы здесь. И вы здесь. Еще касеры?
- Нет, спасибо. Но ведь зима, Ротгер!
- Несомненно. Дубак жуткий.
- Как вы корабль протащили через шторма, в мороз? И зачем?.. Сюда?..
- Со штормами у меня свои договоры, - отмахнулся Вальдес, но привычной усмешки на его лице не было. – Скажите мне лучше, господин адмирал цур зее, с какой радости вас здесь вешать стали? Вы вроде как в Эйнрехт собирались!

- Люди адмирала Бермессера перехватили нас по дороге и препроводили прямо сюда, к нему самому, а тут уже был готов приказ о казни... Измена, знаете ли. Но я ладно, а вот Рупперт…
- А что наш юный родич кесаря? Надеюсь, его отправили домой с такой раной?
- Вы знаете о нападении?..
- Знаю, - резко оборвал Бешеный, становясь жестким и злым, - так где он?
- В лазарете. Надеюсь, жив…
- Нехило, - прошипел Вальдес, крутанулся на каблуках и помчался куда-то со скоростью, больше присущей ветру, чем человеку.

Олаф рванулся следом, спрыгнул, наконец, с эшафота – земля стремительно полетела в лицо. Он успел подставить руки, отжался от мокрой гальки, которой был засыпан двор, сел. Правая нога нещадно ныла и – сейчас только заметил – сильно отекла. Вывихнул, видно, когда падал. Кальдмеер наклонился ощупать вывих и оторопел. С его шеи свешивалась толстая пеньковая веревка. Забавно, мешок спасители сдернули, а петля удержалась. Олаф зябко повел плечами и петлю снял. Неприятно, что и говорить, да и вид у него сейчас, должно быть, презабавнейший. Сидит господин бывший дриксенский адмирал на мокрой земле, почти что в луже, нога раздутая, рубашка белоснежная, куртка талигская, лицо перекошенное, а в руках – петля. Прекрасная аллегория собственной незадавшейся жизни. Ни кола, ни двора, ни семьи. Служба и долг, подчиненные и сослуживцы, да жесткая койка в каюте. Сын оружейника стал адмиралом, защищал свою страну, как мог. И оказался ей не нужен, вот так. То ли дело господа Бермессер, Хохвенде… Тебя из петли не свои боевые братья достают, а вражеский вице-адмирал. Веревка выпала из разжавшейся ладони и приземлилась в грязь.

- Неправда ваша. У вас на редкость верные чести и долгу солдаты. Правда, долг в лице нашего с вами Бе-Ме велел вас спровадить в Закат столь малопочетным способом, - носок разношенного вальдесовского сапога ткнул удавку, - зато честь потом подсказала быстро бросить оружие и не мешать нам войти в форт. Они спасли вам жизнь, адмирал, ваши люди. Видно, долг сегодня оказался глубоко противен чести… Бывает.
Олаф понял голову. Стоящий спиной к солнцу южанин опять тонул в неземном сиянии.

Адмирал усмехнулся.
- Что Рупперт?
- Жив, хотя не могу сказать, что его лечили. Скорее, не мешали умирать. Его переправляют на «Астэру», чего и вам желаю. Позволите помочь?
Бешеный протянул ему руку и подставил справа плечо. Так, опираясь на сильного, жилистого Вальдеса, Кальдмееру удалось встать.
- Вот та-а-ак вот, потихоньку, - приговаривал Вальдес. – Побуду сегодня правой ногой Левоногого! Как вам такой титул, Олаф?
- Спасибо…

- Да не за что, Создатель с вами, Леворукий мне не так симпатичен.
- И за выстрел спасибо, - Олаф не обратил внимания на поток теологических признаний, - не знал, что вы такой меткий стрелок.
- О, что вы! – обрадовался Вальдес. - Промазать в моего дорогого Вернера я никак не мог! Смотрите, какая дырочка вышла красивая, - он почти подтащил Кальдмеера к одному из офицерских трупов. Действительно, фок Бермессер… Действительно, череп прострелен. Они постояли рядышком некоторое время, созерцая тело.
- А вот эти грязные брызги вокруг – мозги, - задумчиво продолжил Бешеный, прерывая молчание. - Правда, странно? Никогда бы не подумал, что они там есть.
- Вальдес… Вы стреляли в Бермессера?

- Да, конечно. Вы меня осуждаете?
- Да нет же... – отмахнулся адмирал. - Я просто решил, что… А веревка?
- Какая веревка? – южанин озадачился не меньше.
- Моя, - Олаф кивнул на лужу, где продолжала свое плаванье пеньковая петля. Перебита... Кто же тогда стрелял?...
Вальдес куснул губу, явно сдерживая смех, и сочувственно похлопал его по руке, которой Олаф опирался на его плечо:
- Вы можете мне не верить, господин адмирал цур зее, но она…. Просто оборвалась. Сама. Наверное, это Судьба.

До ворот они добрели молча.
От причала отваливала одна из шлюпок, в ней Олаф успел разглядеть укутанного в несколько одеял, белого, как мел, Руппи. Рядом суетился корабельный врач.
- Ну вот, - удовлетворенно кивнул Вальдес, - а следующая – за нами.
Олаф промолчал, присел на швартовочную бухту, огляделся. Блеклое зимнее солнце едва начало медленно спускаться к горизонту. Чуть больше полудня. А утром, тремя часами ранее, он всерьез собирался умирать. Над серой водой кружились чайки и летели вслед шлюпке, к «Астэре»…
Что теперь?

- Ротгер, почему мне кажется, что вы увели сюда корабль своевольно?
- О! – хитро сощурился талигоец. – Видимо, потому что вы успели неплохо меня узнать за те несколько месяцев.
- Ваше командование с вас голову снимет. И перевязь заодно!
- Вы плохо знаете мое командование… Альмирантэ не только человек без предрассудков, но и довольно сентиментальный. К тому же на разумное реквизирование кораблей эскадры смотрит сквозь пальцы. Ну, сами понимаете. Так что самое страшное, что мне светит – хорошая головомойка.

Кальдмеер усмехнулся ему в ответ.
- То есть, в общем и целом, господин Альмейда одобрил вашу вылазку.
- Ага. Вас это удивляет?
- Признаться, да… Вальдес, скажите, зачем?.. Я теперь не ценный пленник. В моей стране я, вообще, - предатель и покойник… Но против Дриксен никогда и ни за что не стану воевать, и вы это знаете… Зачем я вам?
- Ох, господин адмирал цур зее, - вздохнул Вальдес и протянул Кальдмееру руку, помог подняться, опять подставил плечо, - знаете, что я вам скажу. В тот день, когда для меня, Ротгера Вальдеса, ценный пленник станет важнее хорошего человека, я со спокойным сердцем застрелюсь. Потому что зачем при таком раскладе, вообще, жить…

Олаф удивился такой простой мысли – и усталой откровенности в голосе Бешеного.
Подвалила шлюпка, кто-то из гребцов протянул руку, помогая раненому спуститься. Вальдес прыгнул следом, устроился рядом на скамье. Позади оставался родной берег, жизнь, смерть, память и долг. Что ждало впереди, то и Создатель, наверное, не ведал. А вокруг были враги, улыбчивые, верные, любящие враги. Плечо Вальдеса сквозь куртку грело и казалось единственным незыблемым и надежным островком среди моря, ветра и беды.
- Что ж, будем жить, - пробормотал Олаф, и улыбка обернувшегося на голос рулевого сверкнула, как вскинутый в салюте клинок.
 

the end

назад